Уильям Голдинг - Хапуга Мартин
Полежал неподвижно, пытаясь сообразить, что важней — сразу заняться резервуаром или закончить сначала линию водорослей. Вспомнил, как быстро может промелькнуть время, если выпустить его из виду, и полез на Смотровую Площадку. День искрился красками. Солнце припекало, весело играя блестками на темно-синей поверхности моря. Скалы сверкали всеми цветами радуги, а тени их — если не смотреть прямо — были пурпурны. Он взглянул вниз, на Проспект — красота! Он закрыл глаза и снова открыл, и скалы и море показались ему ненастоящими. Это лишь цветовой образ, заполнивший все три проема его окна.
— Я еще сплю. Я заперт в собственном теле.
Он пошел к Красному Льву и присел там у воды.
— И зачем я все это таскал?
Хмурясь, смотрел он на море.
— Надо бы раздобыть еду. Хотя есть не хочется. Лучше займусь-ка я водорослями.
Он сходил к расселине за спасательным поясом и ножом и отправился к Большому Утесу. Там он еще вчера успел ободрать в пределах досягаемости почти все, и теперь приходилось тянуться. Пришлось поднапрячь и память, когда очертания одного из камней показались ему вдруг знакомы.
— Сюда я приходил за камнями для Гнома. Вон ту глыбу я тоже пытался сдвинуть с места, но она, хоть и с трещиной, даже не шелохнулась.
Хмурясь, глядел он на камень. Потом медленно пополз вниз, и полз, пока не повис, держась за край скалы, на вытянутых руках, а трещина не оказалась всего в футе от глаз. Всю ее, как поверхность скалы, в тех местах, куда достигала вода, покрывали ракушки и какие-то загадочные наросты. Теперь трещина стала шире. А каменная глыба сошла с места и накренилась, похоже, примерно на восьмую дюйма. В глубине трещины была ужасающая темнота.
Он застыл, созерцая зияющую дыру и забыв, о чем думал раньше. Теперь глыба была просто неким выступающим из воды предметом, который он изучал, поводя головой из стороны в сторону.
— Откуда, черт побери, знаю я этот камень? Я же здесь в первый раз…
Знаю — не как фронтового приятеля, с которым сходишься слишком быстро, ибо хочешь не хочешь, приходится жить с ним бок о бок нескончаемые часы, но — как родственника, что наезжает от случая к случаю много лет подряд, или как друга детства, или же няньку — иначе говоря, как всех тех, с кем знаком целую вечность; знаю — как скалы детства, которые изучал, исследовал каждый год на каникулах, вспоминал в темноте постели; пальцы даже зимой не могли забыть очертаний…
У Трех Скал что-то громко плеснуло. Он мгновенно вскарабкался на Красного Льва, но ничего не увидел.
— Самое время поймать рыбу.
Воняли водоросли на камнях. С моря снова послышался всплеск, и на этот раз он успел заметить расходящиеся круги. Он прижал ладони к щекам, чтобы сосредоточиться и подумать, но отвлекло прикосновение к щетине.
— Здорово я, наверно, оброс. Ну и щетина. Странно, она продолжает расти, когда все в тебе…
Быстро он направился к Большому Утесу, подхватил охапку водорослей и свалил в ближайшую щель. Медленно поднялся по Проспекту на Смотровую Площадку и сел, уронив руки. Голова свесилась между колен. Плеск волн под Скалой Спасения успокаивал, а на Площадке стояла чайка, словно еще один образ.
Внутри тела росли звуки. Они заполняли бесконечную темноту, как грохот станков — фабрику. При каждом ударе сердца голова слегка вздрагивала.
Резкий крик выдернул его из этого состояния. На Площадку опускалась чайка — крылья полураскрыты, голова опущена.
— Что тебе нужно?
Перистое пресмыкающееся сделало пару шажков в сторону и сложило крылья. Клюв нырнул под крыло.
— Если бы мне хоть как-то опорожнить кишечник, сразу стало бы легче.
Он с усилием развернулся, взглянул на Гнома, и тот подмигнул серебряным глазом. Линия горизонта была твердой и близкой. И опять он подумал, что вот-вот заметит погрешность овала.
Беда в том, что на этих скалах нет ни травы, ни подушек. Он подумал было сходить за курткой и сделать сиденье, но для этого пришлось бы совершить усилие, которое теперь казалось несоизмеримо огромным.
— Все болит, как отбитое. Из-за этих твердых камней от меня скоро попросту ничего не останется. Лучше думать про воду.
Вода манила — упругая, мягкая.
— Надо найти себе укрытие. Надо заняться резервуаром.
Ему полегчало, он почувствовал, как возвращаются силы, и забеспокоился. Хмурясь, посмотрел на треснувший камень, такой дьявольски, сокрушительно знакомый камень, потом повел взглядом вдоль всей тонюсенькой полоски водорослей. Местами она блестела. Может, водоросли просто возникли в воздухе, как солнечные лучи?
— Можно набрать воды в резиновый плащ. Можно выбить в стенке расселины водосток.
Он замолчал, откинулся назад и сидел так в своем кресле, пока все неровности спинки, то есть Гнома, не заставили снова согнуться. Сгорбившись, он сидел и хмурился.
— Знаю…
Он взглянул вверх.
— Знаю я эту тяжесть. Знаю, как она давит. Агорафобия, или как там ее, обратное клаустрофобии. Пресс.
Водоем.
Он поднялся на ноги и потащился вниз по Проспекту. Подошел к расселине, к ближней, к своей «спальне», и внимательно ее осмотрел.
— Откуда обычно здесь ветер? Водоем должен выходить на юго-запад.
Он взял нож и провел вниз по наклонной стенке царапину. На дне, у основания стенки, она уперлась в ямку величиной с кулак. Потом сходил к Гному, осторожно извлек белый клубень, принес обратно. На рукоятке складного ножа торчал штырек в четверть дюйма, который когда-то служил отверткой. Отвертку он вогнал в скалу на дюйм выше царапины и принялся молотить камнем о рукоятку. Полетели крошки и мелкие искры. Прижав отвертку к царапине, он бил до тех пор, пока не вогнал в скалу металлический штырь целиком. Довольно быстро он продолбил линию шириною примерно в дюйм и длиною в один фут. И взялся за нижний край.
— Сначала надо доделать самое важное. Тогда сколько-нибудь воды да наберется, неважно, когда начнется дождь.
Стук камня по отвертке отдавался в расселине приятным гулом, и он почувствовал себя защищенным, словно работал в помещении.
— Можно натянуть сверху куртку или плащ — и будет у меня крыша. Даже эта чертова тяжесть не так здесь заметна. Во-первых, потому, что здесь я прикрыт, во-вторых — потому что занят делом.
Руки болели, но желобок постепенно поднимался все выше, и работать становилось удобней. Он уже предвкушал момент, когда возросшее облегчение перевесит усталость, но потом понял, что этого не случится. Он сел на пол, и лицо его оказалось всего в нескольких дюймах от каменной стенки. Он прижался к ней лбом. Руки упали.
— Можно пойти полежать немного в своей щели. Можно свернуть куртку и посидеть у Гнома.
Он оторвал лоб от скалы и снова взялся за работу. Выдолбленная полоска росла. Когда нижняя часть сомкнулась с верхней, он сел, откинулся назад и внимательно оглядел свое творение.
— Нужно было сделать наклон побольше. А, ч-черт.
Он состроил рожу скале и начал долбить в верхней части, чтобы увеличить наклон.
— С краю надо сделать поглубже.
Потому что объем воды… Тут он передумал и принялся размышлять вслух.
— Объем воды на каждом заданном отрезке желоба будет равен объему воды, собравшейся выше, и таким образом — соответствовать площади скалы.
Он ударил по камню — брызнули искры. Руки уже не слушались, и он сел на дно щели, разглядывая свою работу.
— Теперь я мог бы создать настоящее инженерное сооружение. Найду скалу со сложной поверхностью, внизу — место для резервуара и выдолблю целую сеть направляющих желобов. Получится великолепно. Как замок из песка.
Как римский император, который провел в город воду с гор.
— Вот он, мой акведук. Я назову его «Клавдий».
Он опять принялся сыпать искрами, поставив себе целью сокрушить неприступность скалы.
— Интересно, сколько еще придется с этим возиться?
Он лежал в расселине на спине и чувствовал, как она поет. «Клавдий» был похож на длинный белесый шрам.
— В твердости этого камня есть что-то сатанинское. Просто камень не может быть таким твердым. Да еще и знакомым к тому же.
Давила страшная тяжесть. Он решил ей сопротивляться и сел.
— Нужно было насушить водорослей и постлать в щели. Что-то слишком много таких «нужно». Чтобы спастись и выжить, не хватает еще одной пары рук. Может, подыскать себе новую «спальню»? Наверху. Здесь тепло.
Слишком тепло.
— Внутри все ноет, будто отбитое, — все до костей. Я — как огромный сплошной синяк. И отек.
Черный шар раскрыл небу свое створчатое окошко. Голос улетучивался в проем, будто пар в жаркий день.
— Я переутомился. Если не поберечься, можно совсем выбиться из сил. И все же вручаю это тебе, Крис. Похоже, немногие…
Вдруг он смолк, потом начал снова:
— Крис. Кристофер! Кристофер Хэдли Мартин…
