Кнут Гамсун - Круг замкнулся
Он начал ходить на пристань и выезжать на «Воробье». Он даже зачастил туда, но разве из-за своих поездок он что-нибудь упускал? Ровным счетом ничего. Капитан Ульрик и он неплохо ладили, оба были рангом повыше других и могли разговаривать на равных. За билет инженер не платил, потому что уже выложил много денег раньше, в те годы, когда ездил по делам лесопильни, вот теперь ему и пригодилось, что некогда он был богат и знатен. Правда, он делал вид, будто ездит с определенной целью, что где-то расположена лесная делянка, которая может представить интерес. Он сходил на берег и поджидал, покуда «Воробей» день спустя по пути домой снова не возьмет его на борт. Получалась как бы загородная прогулка, но самостоятельная, без семьи. К прогулке добавлялось и то обстоятельство, что капитан потчевал его едой и питьем. И щедро.
Вообще-то Ульрик Фредриксен был землевладелец, он выращивал кукурузу в Африке, однако располагал достаточными знаниями, чтобы провести «Воробья» по заливам и фьордам. На корабле, впрочем, не было ни единого человека, который не знал бы здешний фарватер. Поэтому сейчас они пытались силой выжить его с корабля, но у капитана Ульрика были благожелатели, которые за него держались, может быть, главным образом ради того, чтобы досадить хозяину имения, его всемогущему брату, которого никто не любил. Во всяком случае, Ульрика было невозможно сковырнуть с места. Спору нет, для семьи он был паршивой овцой, но его любили пассажиры, вдобавок он хорошо выглядел, хотя успел поседеть, а на лбу у него красовался синий рубец. Семейство же норовит спровадить его к крестьянам, с таким же успехом они могли пытаться уложить его в постель. Была бы там по крайней мере страусиная ферма, но ради картошки и овса — нет, спасибо. Вот страусиная ферма — дело другое, большие, нехристианские, похожие на верблюдов птицы — это вам не куры и не мыши, нечего и сравнивать.
В дверь постучали, и вошел штурман. Он доложил, что Ананий заболел.
Капитан:
— Ананий? А кто это такой?
— Один из команды. Он заболел.
— Объелся, наверно.
— Он говорит, что у него болит живот.
— То-то и оно. Глянь-ка, — продолжал капитан и достал небольшую бутылку с какой-то надписью. — Дайте ему хорошенько глотнуть и отправьте его в постель.
Так капитан Ульрик решал мелкие проблемы.
К тому же он был не прочь поговорить о женщинах и о других веселых материях, не скрывая, что был некогда обручен или близок к тому, чтобы обручиться, и это был единственный раз, когда ему и впрямь хотелось жениться, — завершал он свой рассказ.
Инженер спросил, из-за чего сорвалось дело.
Из-за него, капитана, как ни печально, но из-за него самого.
Поначалу она ему не отказывала, но он был так глуп, что ничего с ней не сделал, о чем горюет и по сей день. Да разве у такого идиота могло выйти по-другому? Потому что на следующий раз она сказала ему «нет».
— А ведь она уже почти была у меня в руках, — сокрушался стареющий бонвиван. — Мне следовало сделать то, чего я не сделал.
— Так, может, и сейчас еще не поздно? — спрашивает инженер, желая польстить ему.
— Сейчас? С тех пор минуло уже двадцать лет, да вдобавок это произошло в Натале. Об этом и думать нечего!
Однако добрейший Ульрик Фредриксен заметно оживился от старых воспоминаний, и, черт побери, он не совсем утратил надежду.
— Главное, сгонять бы мне к ней еще разок, может, она сейчас вовсе и не замужем.
— А она была замужем?
— Да, но это ничего не значило. Там другие нравы. Началось с того, что я заскочил в один отель, чтобы укрыться от дождя, а она как раз собиралась выйти. Молодая дама, она играла у них в оркестре, англичанка, очень красивая, она мне с первого взгляда понравилась. Ее пугала непогода. Я взял в гардеробе первый попавшийся зонтик и сказал: «Это будет ваш». — «Мой?» — улыбнулась она и взглянула на меня. Я оставил в залог фунт стерлингов на стойке и проводил ее к машине. «Большое вам спасибо», — сказала она. «Это я должен вас благодарить», — ответил я и полез в машину следом за ней. «I never saw your equal!»[4] — сказала она с удивлением. Поначалу она держалась с некоторой опаской да еще боялась за свою скрипку, когда я придвинулся к ней поближе, но потом мы разговорились и, пока доехали, о многом успели переговорить, и она не сказала «нет», когда я заявил, что она непременно должна принадлежать мне. Я все это честно ей сказал, и никогда в жизни я еще не был так влюблен. Своего рода озарение, как они это называют. У нее разгорелись щеки, она беспокойно ерзала на своем сиденье, и, стоило мне только погладить ей руку, ее словно пронизывал ток, она вся с головы до ног была преисполнена желанием. Но таких на свете много, это нередко встречается. Она не хотела пускать меня к себе, но тут и я сказал те же слова: «I never saw your equal, и я хочу на вас жениться». — «Я замужем», — отвечала она. «Какая разница?» — спросил я. «Никакой», — сказала она. На лестнице она снова повторила, что никакой разницы. Запомните эти слова. И мы пришли в дом, полный отвратительных зверей и птиц и невообразимой вони. Свирепая собака встретила нас у дверей, птицы орали в клетках, три дикобраза, черепаха разгуливала по полу, а на диване сидела мартышка. Вы только представьте себе, змеи там, помнится, тоже были. Меня так сбили с панталыку все эти твари, что я только о них и мог говорить, а не о ней. И тогда в ней все погасло. Чтоб они сдохли, эти звери! Ясно же, что она бросила бы мужа, но, когда я снова завел об этом речь, она сказала «нет». А ведь что мне надо было сделать? Мне просто надо было согнать мартышку с дивана.
— Ха-ха-ха! — заливается инженер.
— Да, вот как оно было в те дни. Разве сегодня жизнь такая же бурная и стремительная? Разве вам доводилось где-нибудь по соседству наблюдать настоящую драку из-за девушки? Господи Боже мой, да пуля однажды пробила вот такую дырку у меня во лбу, потом, правда, все само зажило. Брата моего стукнуло по голове какой-то черепицей, и он уже больше года лежит больной. А я вот заработал этот шрам, он и не стал бы синим, но в рану попала грязь, а денег на доктора у меня не было. Теперь-то уже все равно, буфетчица говорит, какая важность, синий он или не синий.
— И в самом деле, какая важность.
— Не сказать, что мне так уж интересно мнение буфетчицы, пусть она не воображает. У нее вечно какие-то нездоровые идеи. Я ей говорю: давай заведем детей. Так нет, она не хочет. Ну что это за бабы такие, которые не хотят иметь детей? Кто ж тогда после нас останется? — спрашиваю я вас. Тьфу, скоро на земле совсем не будет здоровых людей. И вообще, у этой буфетчицы такие нелепые мысли, что мне того и гляди будет наплевать на нее. Пусть заведет себе вместо меня колченогого фармацевта. Вы, случайно, не знаете, у него деревянная нога или нет?
— Не знаю.
— По мне, пусть спит с деревянной ногой! Тьфу!
Приходит кто-то из команды и докладывает, что на палубе скандалят два пассажира.
— Пришли их сюда, — приказывает капитан.
У него свой метод: для того чтобы восстановить спокойствие, надо хорошенько выбранить обоих скандалистов, поднести им по рюмочке и сделать друзьями. Многие используют этот своеобразный метод капитана Ульрика и даже уговариваются о хорошей потасовке, с ножами — исключительно ради последующего примирения.
Драчунами оказались колесник из города и крестьянин, оба немолодые люди, и вообще глядеть не на что.
Капитан водрузил фуражку на голову и предстал перед ними в кителе с золотыми шнурами и блестящими пуговицами. Он с достоинством изрек:
— А ну, поклон капитану, вы, кенгуру поганые!
Два хитреца поклонились, пряча улыбку.
— Ну, в чем дело?
— Он мне два раза подсунул плохие колеса, — отвечал крестьянин.
— Ничего не плохие, — сказал колесник.
— Нет, плохие! — выносит свой вердикт капитан Ульрик. — А то я ваши колеса не знаю! Их надо долго вымачивать в воде, чтоб они набухли, иначе из них спицы вываливаются. Вы меня слышите? Спицы вываливаются! Насколько я могу судить, эти колеса в воде не лежали. У него на участке никакой воды нет, вы только взгляните, у него не сыскалось даже нескольких капель воды, чтобы ополоснуть рожу. Свинья, да и только. Но подойдем к делу с другой стороны: какого черта колеснику, у которого мастерская в городе, какого черта ему надо у меня на палубе, в моем фарватере?
— Я езжу и собираю заказы, — сказал колесник.
— На такие-то колеса! — ехидничает капитан. — Слышать больше об этом не желаю. Ни стыда, ни совести нет у людей! Нате, выпейте!
Оба выпили по рюмке, потом еще по одной, двинулись к дверям, поблагодарили и сделали вид, будто готовы уйти.
— Стоп! — скомандовал капитан. — Я вам что, велел уходить? Мы еще далеко не закончили. Прийти на мой корабль и сцепиться из-за каких-то деревяшек, из-за колес для тачки, может, даже для детской коляски, — мне стыдно за вас. А почему у тебя кровь?
