Григорий Белых - Дом веселых нищих
Впереди мелькнула тень. Кто-то, согнувшись, шмыгнул на лестницу.
Роман притаился. Дом был необитаем. Человек, прошмыгнувший на лестницу, мог только спуститься в подвал или полезть на чердак. Но чердак тоже был закрыт.
Роман осторожно прокрался к окнам подвала и заглянул в одно из них. В это мгновение в подвале вспыхнул маленький огонек. Страх и жгучее любопытство охватили Романа. Едва сдерживая дыхание, он осторожно влез в подвал. Подвал он знал хорошо, так как не раз, играя в казаки-разбойники, прятался здесь.
Осторожно ощупывая серые кирпичи, он дошел до угла и завернул. Шел тихо, ступая на концы пальцев. Черная мгла со всех сторон окутала его. Сердце Романа то останавливалось, то снова начинало бешено колотиться в груди. Медленно передвигаясь, Роман дошел до нового поворота и застыл неподвижно. Вдруг он почувствовал, что за углом кто-то стоит и тоже притаился, выжидая. Это было так страшно, что Роман чуть не закричал, но все же совладал с собой. Любопытство победило. Он осторожно вытянулся и заглянул за угол.
В лицо ударил свет.
На ящике посреди подвала стояла свечка, а у стены, прижавшись к кирпичам, стоял человек и глядел на Романа. Сильный толчок опрокинул Романа на землю. Человек навалился на него и сдавил ему горло, так что в ушах зашумело, а в глазах завертелись круги.
— Следить, сволочь? Я тебе послежу. Показывай морду!
Сильные руки повернули Романа к свету. Роман, расширив глаза, глядел на лохматую голову, склонившуюся над ним, потом почувствовал, как разжались руки, державшие его за горло.
— Э-э! — удивленно протянул человек и отпустил Романа.
— Наркис! — воскликнул Роман, вскакивая. — Наркис!
— А ведь я чуть тебя не задушил, Роман, — сказал Наркис. — Думал, кто из шпиков следит.
— А я тебя за вора принял, — сказал Роман. Оглядевшись, он заметил в углу сено, примятое и покрытое какими-то тряпками. На ящике валялись горбушка хлеба и кусок колбасы.
— Здорово! — сказал Роман. — Значит, удрал?
— Удрал, — тряхнув головой, как-то залихватски сказал Наркис. — Не стерпел. Унтера дерутся, взводные кричат, тоже в морду лезут. Не под силу. Не зверь я. Сбежал. Буду пока здесь, а потом думаю в деревню податься…
— А тебя хватились, — сказал Роман. И он передал Наркису все, что слышал у домовладельца.
— Да, — задумчиво сказал Наркис. — Поймают — не помилуют. Только не дамся живым… Ты смотри, никому не говори. Проболтаешься — погубишь меня.
— Никому не скажу, только я к тебе буду приходить.
— Приходи, но чтоб не заметили. Ну, беги теперь.
Роман повернулся, но, нащупав за пазухой пакет, остановился. Достал куриные лапки, положил на ящик и пошел к выходу.
АРЕСТ НАРКИСА
О бегстве Наркиса знал уже весь двор. Ходили смутные слухи и толки. Одни говорили, что он уехал в Сибирь, другие уверяли, что он скрывается в чулане у матери.
Один Роман знал правду. Тайна угнетала его. Тщательно обдумав все, он решил рассказать об этом Иське. Иська отнесся к рассказу очень серьезно.
— Надо подобрать ребят надежных. Будем Наркису помогать.
В тот же вечер состоялось таинственное совещание, на котором присутствовали Женька Гультяев, Павлушка Чемодан, Иська и Роман.
— Вот что, — сказал Иська, — Наркис из полка удрал, на войну не пошел. Он прячется теперь, а его ловят. Поймают — в тюрьму посадят.
— А почему он не пошел на войну? — спросил Женька.
— Ишь ты, какой умный, — засмеялся Чемодан. — Тебе бы понравилось, если пуля или бомба в живот? В окопах интересно, думаешь, сидеть?
— А другие сидят?
— И другие не хотят, да боятся, а Наркис не побоялся, — сказал Иська. — Это царь затеял войну. Царю от этого выгода будет, а солдатам никакого интереса нет.
— Правильно, — сказал Павлушка. — В «Марсельезе» говорится: «Ему нужно для войска солдатов».
— Там не так.
— Нет, так.
— Ври больше…
— Нечего спорить, — оборвал Иська ребят. — Надо помочь Наркису, пока он в деревню не уедет. Надо ему пищу носить по очереди. Хлеб, еще чего-нибудь, чтоб он с голоду не помер.
— Это правильно, — сказал Павлушка. — Только нам не попадет?
— За что?
— Что мы против царя и против войны, выходит.
— Все рабочие не хотят войны, — сказал Иська.
— А ты почем знаешь? Ты их спрашивал? — спросил Женька.
— У нас на фабрике все против войны, только боятся громко говорить, — сказал Иська.
Женька хотел еще поспорить, но тут ребята накинулись на него, и он замолчал.
С этого времени каждый день кто-нибудь из ребят лазил в подвал и относил Наркису еду. Иногда в подвале собирались все, и тогда Наркис рассказывал историю своего побега.
А дома Роман с трепетом слушал, как дед, сокрушенно качая головой, говорил:
— Следи, говорит, за подозрительными, особенно, говорит, за старухой Дорогушиной следи. У нее, говорит, сын из армии бежал. Он, говорит, изменник, скрывается, не хочет на фронт идти. А кому интересно на фронт? Чума их возьми! И зачем же мне следить? Что же я, сыщик, какой, что ли? Мое дело двор — порядок чтоб был, а чего же я за людьми буду смотреть?
— Молчи, дурак, — говорила бабушка. — А про жалованье забыл?
Но дед только отмахивался.
— Пес с ним и с жалованьем. Вот возьму и уйду. Не могу я с людьми лаяться и на слезы их смотреть.
Наркиса энергично искали. Несколько дней спустя после побега к матери Наркиса внезапно ночью пришли городовые. Обыскали всю квартиру, допрашивали мать, но та сама не знала, куда скрылся сын. И то, что дело приходилось иметь с полицией, еще больше разжигало мальчишек и заставляло еще больше быть настороже. Они берегли Наркиса и были уверены, что уберегут.
В субботу, когда кончилась учебная неделя, на последнем уроке Гликерия Петровна раздала дневники с отметками за неделю. Получил и Роман свой дневник. В нем было две пятерки, три четверки и одна тройка. С хорошими отметками весело идти домой, потому что не надо прятать от матери дневник. Роман весело бежал домой и по дороге обдумывал, что можно отнести сегодня Наркису.
На площадке «курорта» стояла толпа жильцов. В кучу сбились кухарки, портные, рабочие из щелочной. Около лестницы бегали городовые и суетился перепуганный и растерянный дед. Он разводил руками и, оправдываясь, что-то говорил приставу. Тот, хмурясь, коротко рычал:
— Ворона ты, а не дворник! Именно ворона!
— Виноват, не знал, ваше высокородие.
— Не знал? А зачем ты приставлен, а? Зачем именно? У собак блох считать?
Роман нырнул в толпу и протолкался вперед.
— Прятался! — кричала женщина в дырявом шерстяном платке, наспех накинутом на плечи. — Целый месяц прятался! Ах ты, боженька мой!..
— Врешь! Две недели!
— Ах ты, боженька мой! Цельный месяц! — Роман уже догадывался, но еще не хотел верить. Вдруг на него наскочил Женька.
Женька был бледен и трясся.
— Наркиса нашли, — сказал он, щелкая зубами.
— А где он?
— Еще в подвале. Городовые ищут.
— Ну, так еще не нашли. Может, он удрал давно, — сказал Роман, но в этот момент в подвале зашумели.
Все, жадно вытягивая головы, впились глазами туда, откуда доносились крики. С лестницы выскочил городовой и весело сказал приставу:
— Волокут. Сильный, бестия, едва справились!
Городовые медленно, с усилием тащили Наркиса. Он сопротивлялся, отчаянно отбиваясь руками и ногами. Рубаха на нем была разорвана, все лицо расцарапано, в крови.
Толпа невольно отшатнулась. Наркис на мгновение встретился глазами с десятками устремленных на него глаз и вдруг закричал:
— Помогите!
— Эх, сволочи! Как ломают! — вздохнул кто-то в толпе.
Вдруг Наркис, дернувшись, освободил руку и ударил городового в грудь.
— Держи! — крикнул пристав на деда. — Что стоишь?
Дед ошалело оглянулся и, подскочив к Наркису, хватил его за руку.
— Будет тебе! Брось скандалить, — забормотал он испуганно.
Но Наркис, увидев деда, еще больше озверел.
— Убью! — зарычал он. — Уйди, холуй господский! Христопродавец! Иуда, доносчик!
И сразу дед, словно побитый, отпустил Наркиса и отошел в сторону.
Больше Наркису говорить не дали. Городовые поволокли его через двор, а за воротами уже дожидался извозчик.
— Как барина, повезли, — сказал булочник, вышедший из пекарни. — Забьют теперь в гроб…
Как увезли Наркиса, дед пошел прямо домой и контору закрыл раньше времени. Расстроился, видно, сильно. Ходил по комнате взад-вперед, присаживался в разных углах. Бороду разглаживал, морщился чего-то, словно большую задачу решить не мог. Потом, крякнув, молча накинул на плечи полушубок, забрал выписки и ключи и вышел.
Вернулся дед к ужину. Молча разделся и, сев за стол, сурово сказал, ни к кому не обращаясь:
— Так что я больше не старшой.
— Это почему? — спросила бабушка.
— Потому что расчет взял.
Бабушка окаменела. Ложку выронила из рук.
