Мигель Делибес - Дорога
— Ясное дело!
Навозник продолжал:
— Представляете, как было бы здорово, если бы мы с отцом остались в доме одни, без Сары. А в школе дон Моисес всегда делал бы мне поблажку как брату его жены, да и вам тоже как лучшим друзьям брата его жены. Кажется, я попятно говорю?
Даниэль-Совенок с необузданным энтузиазмом, естественно вытекавшим из его нежелания вновь представать перед неправым и беспощадным судом учителя, опять воскликнул:
— Ясное дело!
— Ясное дело! — подхватил Паршивый, заразившись его воодушевлением.
Навозник с сомнением покачал головой.
— Но надо, чтобы они захотели пожениться, — сказал он.
— А почему же им не захотеть? — возразил Совенок. — Пешка уже десять лет ищет себе жену, а Сара была бы рада подцепить мужа. Сестра у тебя не больно хорошенькая.
— Я знаю, она уродина; но ведь и Зайчиха уродина.
— А что, Сара привередливая? — спросил Паршивый.
— Какое там! Когда ей в молоко попадает муха, она со смехом говорит: «Ну, собирайся в дорогу», и как ни в чем не бывало проглатывает ее вместе с молоком, а потом опять смеется, — сказал Роке-Навозник.
— Так в чем же дело? — спросил Паршивый.
— Муха ей больше не досадит, раз — и нет ее. А выйти замуж совсем другое дело, — сказал Навозник.
Трое друзей помолчали. Наконец Даниэль-Совенок сказал:
— Почему бы нам не устроить так, чтобы они встретились?
— А как это сделать? — спросил Навозник.
Совенок вскочил и отряхнул рукой пыль со штанов.
— Пойдемте, сейчас узнаете.
Они вышли из кегельбана на шоссе.
— Мы напишем Пешке записку, как будто от самой Сары, — заговорил Совенок в лихорадочном возбуждении. — Понимаете? Твоя сестра каждый вечер выходит на порог поглядеть на людей. Мы напишем ему, что она его ждет, и когда он подойдет к вашему дому и увидит ее, то подумает, что она и вправду его поджидает.
Роке-Навозник угрюмо нахмурился, как обычно, когда его что-нибудь не совсем устраивало.
— А если Пешка узнает почерк? — сказал он.
— Мы его изменим, — с жаром вмешался Паршивый.
— А если он покажет письмо Саре?
Даниэль на минуту задумался, потом сказал:
— Мы напишем ему, чтобы он сжег письмо, прежде чем идти к ней, и чтобы он никогда не заговаривал с ней об этом письме, если не хочет, чтобы она умерла от стыда и никогда больше не посмотрела ему в лицо.
— А если он не сожжет? — не сдавался Навозник.
— Сожжет, — сказал Совенок. — Паскудный Пешка боится так и остаться без жены. Он уже староват и к тому же знает, что у него перекошен рот. И что от этого на него противно смотреть. И что женщинам не нравится целовать мужчину в ухо. Зайчиха это прямо сказала.
Роке-Навозник добавил, как бы про себя:
— Да, он ничего ей не скажет про письмо, чтобы не испортить дела. С тех пор, как Камила отказала ему, он боится остаться холостяком. Ты прав.
Мало-помалу в широкой груди Навозника возрождалась вера в успех. Он уже видел себя без Сары и без нависшей над его головой постоянной угрозы в виде линейки учителя, он уже предвкушал вольность, которой до сих пор не знал.
— Так когда же мы напишем это письмо? — спросил он.
— Сейчас.
Они как раз поравнялись с сыроварней и вошли. Совенок взял карандаш и лист бумаги и написал печатными буквами: «Дон Моисес, если вам нужна жена, то мне нужен муж. Я буду ждать вас в семь часов в дверях моего дома. Никогда не говорите со мной об этом письме и сожгите его. Иначе я умру от стыда и никогда больше не посмотрю вам в лицо. Сделайте вид, что случайно встретились со мной. Сара».
В обед Герман-Паршивый подсунул письмо под дверь учителя и в тот же день без четверти семь вместе с Даниэлем-Совенком вошел в дом Навозника, чтобы с сеновала через оконце наблюдать за ходом событий. Все было продумано, но дело чуть не провалилось. Когда они пришли, Сара, как обычно, держала Навозника взаперти на чердаке. А было уже без четверти семь. Даниэль-Совенок был уверен, что Пешка, который уже десять лет мечтал жениться, не опоздает ни на одну минуту.
В пролет лестницы, как тяжелые капли, падали слова Сары. Хотя Даниэль-Совенок уже тысячу раз слышал эту песню, он невольно вздрогнул:
— Когда мои глаза, остекленевшие и выкатившиеся из орбит от ужаса перед неотвратимой смертью, устремят на тебя угасающий взгляд…
Навозник, должно быть, знал, что уже около семи, потому что отвечал скороговоркой, не давая Саре окончить фразу:
— Иисус милосердный, смилуйся надо мной.
Сара остановилась, услышав, что кто-то поднимается по лестнице. Это были Совенок и Паршивый.
— Эй, Сара, — нетерпеливо сказал Совенок, — прости Навозника, он больше не будет.
— А откуда ты знаешь, мошенник, что он сделал? — сказала она.
— Наверное, что-нибудь плохое. Ты никогда не наказываешь его без причины. Ты справедливая.
Сара польщенно улыбнулась.
— Подожди минутку, — сказала она и продолжала торопливо, стараясь как можно скорее покончить с наказанием: — Когда я лишусь чувств, и мир сокроется от меня, и я буду стонать в предсмертной агонии…
— Иисус милосердный, смилуйся надо мной. Сара, ты кончила?
Она захлопнула молитвенник.
— Да.
— Ну, открой.
— А тебе это послужит наукой?
— Да, Сара. Сегодня мне было очень страшно.
Сара встала и открыла дверь чердака, явно довольная. Она начала медленно спускаться по лестнице. На первой площадке она обернулась.
— Смотрите, не бедокурьте, — сказала она, словно содрогнувшись от смутного предчувствия.
Навозник, Совенок и Паршивый, ни слова не сказав друг другу, бросились к оконцу. Навозник смахнул рукой паутину и выглянул на улицу. Совенок с тревогой спросил:
— Она уже вышла?
— Выносит стул и работу. Садится, — отвечал Навозник и вдруг торопливо бросил: — На углу улицы показался Пешка!
У Совенка бешено забилось сердце — сильнее, чем в ту минуту, когда раздался свисток скорого поезда у входа в туннель, где он поджидал со спущенными штанами, сильнее, чем в тот вечер, когда мать с насмешкой спросила у отца, держат ли они герцога как почетного гостя. Сегодня происходило нечто более волнующее и значительное. Он протиснулся между Навозником и Паршивым и увидел, как дон Моисес, слегка наклонив корпус и держа руки за спиной, останавливается перед Сарой, подмигивает ей одним глазом и улыбается левым уголком рта, чуть не налезающим на ухо. Сара с изумлением глядела на него и наконец, смущенная этими полуулыбками и подмигиванием, пролепетала:
— Добрый вечер, дон Моисес, что хорошего скажете?
Тогда он сел возле нее на каменную скамью и проделал новую серию гримас, выказывая таким образом свое удовольствие.
Сара с удивлением наблюдала за ним.
— Вот и я, детка, — сказал он. — Я не опоздал, правда? Об остальном не скажу ни слова. Не беспокойся.
Дон Моисес говорил очень хорошо. В селении существовали разногласия насчет того, кто первый златоуст, однако только трое могли претендовать на это звание: дон Хосе, священник, дон Моисес, учитель, и дон Рамон, алькальд.
Медовый голос Пешки и его туманные намеки озадачили Сару.
— С вами что-нибудь случилось, дон Моисес? — спросила она.
Он, не отвечая, опять начал подмигивать ей с понимающим и сообщническим видом.
Наверху, у оконца, Навозник шепнул на ухо Совенку:
— Чертов болтун. Говорит, чего не надо.
— Тсс!
Пешка наклонился к Саре и смело взял ее руку.
— Больше всего меня восхищает в женщинах искренность, Сара, — сказал он. — Спасибо. Нам с тобой ни к чему обиняки и притворство.
Сара так покраснела, что померкли даже ее рыжие волосы. К ним приближалась Курносая с кувшином воды, и Сара высвободила руку.
— Пустите, ради бога, дон Моисес! — прошептала она, испытывая тайное удовольствие. — Нас могут увидеть!
Наверху, у оконца, Роке-Навозник, Даниэль-Совенок и Герман-Паршивый глупо улыбались, наблюдая эту сцену.
Когда Курносая завернула за угол, Пешка опять принялся за свое.
— Хочешь, я помогу тебе шить? — сказал он.
Теперь он старался завладеть обеими руками Сары. Между ними началась возня. Сара инстинктивным движением спрятала шитье за спину, пунцовая от стыда.
— Не давайте рукам волю, дон Моисес, — проговорила она.
Наверху Навозник тихонько захихикал и сказал:
— Это она себе штаны шьет.
Совенок и Паршивый тоже засмеялись. Смущение и мнимая досада Сары не могли скрыть ее упоения. Поэтому Пешка начал без передышки говорить ей комплименты насчет ее глаз, губ, волос, и было видно за версту, что сердце Сары, за которой еще никто не ухаживал, тает как лед на солнце. После всех этих любезностей учитель уставился на Сару и сказал:
— Интересно, знаешь ли ты, детка, какие у тебя глаза?
Она с глупым видом засмеялась и проговорила:
