Ганс Фаллада - У нас дома в далекие времена
Поначалу они выслушивали его с сочувствием и даже говорили, что это безобразие и что он совершенно правильно сделал, подав жалобу. Но со временем постоянные разговоры о процессе им надоели, они предпочитали вспоминать о своей полковой жизни и былых сражениях. Дядя вскоре это понял и, обидевшись, уединился.
Оставалась только тетя, но и она бунтовала, едва он заводил речь о процессе. Когда дядя принимался читать ей документы, она засыпала. Прошел почти год, и тетя уехала на Ривьеру одна. Дядя не смел отлучаться, процесс не пускал его. Со дня на день его могли вызвать в суд, ведь с обеих сторон уже поступило столько доказательств и столько ходатайств о перенесении слушания дела.
Давно настала весна, возвратилась тетя, отцвели фруктовые деревья и даже созрели вишни, когда дело «Розен contra страховое общество Галле/Заале» было назначено к слушанию. Дядю охватило лихорадочное возбуждение. Минувший год плохо сказался на нем; и без того худощавый, он отощал еще на три килограмма, стал хуже спать, а предвесенняя сырость наградила его длительной простудой.
Но вот он дождался! Наконец-то! Наконец!
По завершении судебного разбора сияющий дядя явился в Берлин к отцу. Это был его первый визит после годичного перерыва, дядя выиграл тяжбу, и на радостях простил плохого советчика. Маме он принес пралине, отцу коробку сигар, сестрам брошки, а мне с Эди несколько томов Карла Мая. Отец метнул быстрый взгляд на подаренные книги, но в присутствии гостя ничего не сказал.
Зато дядя говорил без умолку. Для человека, убежденного в победе своего правого дела, он проявлял непомерную радость.
— Вот видишь, Артур! — торжествовал дядя. — Если бы я последовал твоему доброму совету, у нас было бы на несколько тысчонок меньше!
— Они тебе достаточно дорого обошлись, — сказал отец. — Целый год тревог и волнений. Ты здорово похудел.
— Теперь уж поправлюсь! — воскликнул дядя. — Больше слышать не желаю ни о каких процессах!
Отец удивленно посмотрел на него.
— Что ты на меня уставился, Артур?.. Что-нибудь неладно?
— Нет, все в порядке! — медленно проговорил отец. — Твои адвокаты ничего тебе не сказали?
— Пожелали мне счастья! Что они еще могут сказать? Произведут расчеты, перечисления поступят сами собой!
Дядя тихо вздохнул.
— Тогда, значит, хорошо, — сказал отец.
Но дядя почувствовал, что отец вовсе не считал это хорошим.
— Артур, что мне еще должны были сказать адвокаты? — спросил он настойчиво.
— Ах! — вздохнул отец. — Я просто старый скептик в судебных делах. Видишь ли, я еще ни разу не слышал, чтобы проигравшая сторона в процессе такого рода удовлетворилась решением первой инстанции.
— Ты думаешь?.. — спросил дядя и посмотрел на него растерянно.
— Я думал, — ответил отец, — что страховщики опротестуют решение. Но раз уж твои адвокаты ничего тебе об этом не сказали, то вряд ли стоит опасаться.
Воцарилось неловкое молчание.
— Не тревожься понапрасну, Альберт, — начал отец, — я поступил опрометчиво, заговорив с тобой об этом именно сегодня. И, скорее всего, мои опасения совершенно безосновательны.
Однако по отцу было видно, что он не совсем убежден в безосновательности своих опасений.
— Ну что ж, — сказал дядя вяло, — это второе решение ведь будет только формальностью. Моя правота установлена, тут не подкопаешься. — Он с вызовом посмотрел на отца. Но отец молчал. — Артур! Скажи откровенно, что ты думаешь!
— Страховые общества, — начал осторожно отец, — неохотно идут на значительные судебные издержки, если у них нет хотя бы смутной надежды на выигрыш.
— Черт возьми! — вскричал дядя. — Право всецело на моей стороне! Оно подтверждено ландгерихтом.[32] И судьи следующей инстанции также признают это.
В душе отца происходила короткая схватка юриста с соболезнующим родственником. Через несколько секунд победу одержал юрист.
— Из опыта давно известно, — сказал отец, — правда, я выражу это в несколько кощунственной форме, — что судьи вышестоящие, то есть оберландесгерихт,[33] всегда мудрее судей нижестоящих, то есть ландгерихта. Поэтому я опасаюсь за твои перспективы.
— Тогда я заявлю еще один протест! — запальчиво воскликнул дядя. — Имею же я на это право?
— Имеешь, — подтвердил отец. — Если тебе не надоест, то попадешь и в камергерихт.
— А там ты! — обрадовался дядя.
— В палате по уголовным делам, а не по гражданским. Если принять за аксиому рискованное утверждение, что вышестоящий судья мудрее, то камергерихт кассирует решение оберландесгерихта, и ты снова окажешься победителем.
— Значит, я снова буду победителем, — торжественно произнес дядя. — Спасибо, шурин, за откровенность. Вижу, что меня ожидают тяжелые времена, но я добьюсь своего…
— Погоди! — сказал отец. — В камергерихте твой процесс еще не окончится…
— То есть как? — разочарованно спросил дядя. — Я полагаю, что выше вас нет?!
— В Пруссии — да, но над нами еще есть рейхсгерихт.
— И каковы мои шансы там?
— По отношению к рейхсгерихту я не дерзаю кощунствовать, — произнес отец торжественно, хотя морщинки вокруг его глаз улыбались. — Ибо я еще не рейхсгерихтсрат, а только собираюсь им стать. В рейхсгерихте все очень старые и мудрые. И предсказать что-либо невозможно…
— И сколько же все это вместе протянется? — хмуро спросил дядя после долгого молчания.
— Трудно сказать даже приблизительно. Может быть, два года. А может, и пять, и десять, все это очень неопределенно…
Дядя застонал.
— Не теряй мужества, Альберт, — твердо сказал отец. — Попытайся договориться с обществом. Поручи это своему адвокату. Положение у тебя сейчас сравнительно благоприятное…
— Чтобы я примирился с этими мошенниками? — снова вспылил дядя. — Нет, шурин, никогда! Они украли у меня год жизни, и пусть расплачиваются!
— Они оплатят только водопроводную аварию и, пожалуй, судебные расходы, но ни пфеннига больше. А годы жизни, которые ты на это потратишь, останутся неоплаченными. Помирись!
— Никогда!!! — отчеканил подполковник в отставке фон Розен, решительно скрипнув зубами.
И он действительно не согласился на мировую. Он вел процесс во всех инстанциях. Из мирного офицера на пенсии он превратился в ходатая по своему делу. Его мысли вращались только вокруг процесса, он читал литературу по вопросам страхования и со временем так понаторел в этом, что озадачивал своих адвокатов.
У нас в Берлине дядя редко бывал в эти годы, а если и заглядывал, то рассказывать о процессе отказывался.
— Процесс идет, шурин, — уклончиво говорил дядя. — Отлично идет, особенно по части расходов! Думаю, что через годик сможем поставить точку.
Однако прошло в общей сложности четыре года и девять месяцев, прежде чем рейхсгерихт вынес решение. Все эти годы дядя существовал, отказавшись от привычного образа жизни. Прекратились поездки в Ривьеру, встречи с давнишними друзьями. Аугуста полностью завладела запущенным садом, сотворив из него огородное хозяйство, а дядя превратился в немощного, раздражительного, обиженного старика. От его былой офицерской выправки не осталось и следа. Ходил он ссутулившись и покашливая.
И вот он сидит у моего отца в кабинете и рассказывает ему об окончательном, бесповоротном исходе процесса. Приговор рейхсгерихта вынесен: страховое общество проиграло и было присуждено к уплате всех судебных издержек.
Но на сей раз не было заметно, чтобы дядю переполняла радость, хотя он одержал окончательную победу.
— Я рад, что все миновало, шурин! — сказал он. — Пожалуй, я радовался бы не меньше, если бы проиграл, лишь бы оно кончилось. Даже выразить не могу, как мне это осточертело за последние годы! Под конец я продолжал бороться только из упрямства, из нежелания уступить, а в сущности мне было все равно, кто окажется правым; я или они. Уж раз затеял… Если б я в самом начале знал то, что знаю теперь, никогда бы этого не затеял.
На что отец привел ему поговорку о худом мире, который лучше доброй ссоры, а потом пример с люстрой…
— Ты прав, шурин, — кивнул дядя. — Теперь я бы тоже предпочел отдать люстру, чем ввязываться в процесс. Ну разве это не ужасно? Когда начался процесс, я непоколебимо верил в свою правоту. Лишь мало-помалу во мне стали пробуждаться сомнения. А теперь, когда рейхсгерихт подтвердил мое право, я все еще продолжаю сомневаться. В конце концов я действительно нарушил важный договорный пункт, а договоры надо соблюдать.
— Ты познал на себе ненадежность всех человеческих установлений, Альберт, — сказал отец. — Добиться права, конечно, можно, однако успех его всегда сомнителен. Но не ставь этого в заслугу только нам, юристам, — и полководец не всегда выигрывает битвы лишь потому, что его дело правое.
