Шэнь Фу - Шесть записок о быстротечной жизни
Это пусть вас не беспокоит, мой отец собирается вернуться домой. Если же вам не подходит наш дом, то подле нашей усадьбы есть монастырь. Тамошний монах-настоятель с нами в дружеских отношениях. Почему бы не попросить у него приюта?
Я согласился. На прощание Цин-цзюнь сказала мне:
— Дедушка оставил нам не менее трех-четырех тысяч золотых монет. Если уж вы, отец, отказываетесь от своей доли наследства, примите хотя бы мешок, который брали с собой во время путешествий. Я найду его и пришлю в монастырь.
Помимо мешка, я получил еще несколько книг и картин, принадлежавших моему отцу, а также плитки прессованной туши и подставки для кистей.
Монах-настоятель устроил меня в павильоне под названием Великое милосердие. Фасадом павильон был обращен к югу. Я расположился в боковом покое павильона, где было окно в форме луны. Во дворе монастыря находилось Изображение Будды. Люди, посвятившие себя служению Будде, обычно просили здесь подаяние. Неподалеку от моего жилья стояла еще статуя Гуань Юя — бога войны[110]. Вид у вооруженного мечом бога был поистине устрашающим. Посреди двора рос огромный, в три обхвата, серебристый абрикос, под тенистой кроной которого укрывался весь мой павильон. Когда ночью ветер пробегал по ветвям, дерево тихо вздыхало. И-шань часто навещал меня с вином и фруктами. Обычно он шутил:
— Вы тут совсем один. Не боязно ли? Я отвечал ему:
— Я прожил честную жизнь, к тому же не суеверный. Чего страшиться?
Вскоре после моего приезда начались ливни. Дождь лил дни и ночи, целый месяц. Временами я боялся, что дерево не выдержит напора воды и рухнет всей тяжестью на мое жилище. Но благодаря милосердию богов ничего подобного не случилось. А между тем за монастырской стеной непогода причинила ужасные бедствия — многие дома обрушились, а рисовые поля были сплошь затоплены. Я целые дни проводил вместе с настоятелем за рисованием, не обращая внимания на то, что творилось вокруг.
В начале седьмой луны, когда небо, наконец, прояснилось, отец поверенного в делах моего друга И-шаня — звали его Шунь-сян — отправился по делам службы на остров Цзунмин[111]. Я отбыл вместе с ним в качестве личного письмоводителя, получив в вознаграждение двадцать монет. Когда я возвратился домой, усыпальница моего отца была почти достроена. Ци-тан через Фын-сэня передал мне такую просьбу:
— Пусть твой отец даст двадцать или хотя бы десять золотых монет для оплаты расходов на похороны.
Я собрался выложить все, что было у меня в кармане, но И-шань настоял, чтобы я внес лишь десять монет, половину требуемой суммы. Вместе с Цин-цзюнь я удостоился чести возглавлять погребальное шествие.
После окончания похорон я вернулся в павильон Великого милосердия. В конце девятой луны И-шань собрался ехать за арендной платой в место, называемое Берег Юнтай[112]. Я вызвался сопровождать его. Поездка длилась два месяца, и когда мы вернулись, была уже глубокая зима. Пришлось переехать в дом моего друга, который назывался Гнездо аистов. Здесь я встретил Новый год. И-шань выказал много больше добросердечия, чем самые близкие из моих родственников.
В седьмую луну года и-чоу господин Чжо-тан вернулся из столицы домой. Чжо-тан, собственно, его прозвание. Настоящее его имя Юнь-юй, а литературный псевдоним Чжи-жу. Мы были знакомы с детства. В год гэн сюй[113] правления государя Цяньлуна он первым выдержал императорский экзамен и стал главой управы в городе Чунцин, в Сычуани. В пору смуты, поднятой приверженцами учения «Белого лотоса»[114], он снискал известность тем, что в течение трех лет вел войну с мятежниками. Встретившись после долгой разлуки, мы оба были несказанно обрадованы. В девятый день девятой луны Чжо-тан вместе с семьей опять собрался на службу в Чунцин. Он пригласил меня сопровождать его. Я опять распрощался с матушкой, которая теперь жила в доме у Лу Шан-у, мужа моей девятой сестры, так как дом отца был продан и «принадлежал уже другим людям. В наставление мне матушка тогда сказала:
— Твой младший брат всегда был ничтожеством. Поэтому, не щадя сил своих, ты должен приумножить славу семьи. Во всем я уповаю только на тебя.
Провожал меня мой сын Фын-сэнь. На полпути сын вдруг стал громко рыдать и я вынужден был отослать его домой.
Когда наша лодка прибыла в Цзинкоу, Чжо-тан сказал, что хочет навестить своего давнего приятеля, некоего Ван Ти-фу, который обладал почетным титулом сяоляньжень — «человека, отличившегося в благопочитании родителей» — и служил при соляной управе в городе Янчжоу. Чтобы повидать его, Чжо-тан свернул в сторону от намеченного пути. Воспользовавшись удобным случаем, я посетил могилу Юнь. Вскоре мы снова вернулись в лодку и поплыли вверх по реке Янцзы. Путь наш пролегал по многим известным своей красотой местам. Когда мы были уже в Цзинчжоу, что в провинции Хубэй, получили известие, что мой друг назначен на должность таотай[115] в Тунгуань. Чжо-тан попросил меня остаться в Цзинчжоу с его сыном Дуньфу и семьей, пока он отправится в Чунцин для встречи Нового Года, а оттуда он проследует к месту своей новой службы, в город Чэнду.
Во вторую половину следующего года вся семья двинулась вслед за ним, в провинцию Сычуань. До Фаньчэна мы добрались на лодке, отсюда путь шел уже по суше. Путешествие было долгим и потребовало больших затрат, ведь с нами двигалось великое множество людей и повозок. В дороге одна за другой дохли лошади, непрестанно ломались оси телег, и казалось, не будет конца нашим мучениям и страданиям. Только в третью луну мы, наконец, добрались до Тунгуани, но к тому времени Чжо-тана уже перевели в провинцию Шаньдун на новую должность. Денег у нас не осталось; как говорится, «только легкий ветер бродил в наших рукавах». Семья Чжо-тана не могла следовать за ним к месту его новой службы, и на время всем нам пришлось поселиться в Тунгуаньском училище наук. Только к концу десятой луны мой друг смог получить положенное ему содержание в шаньдунской управе и переслать нам с нарочным деньги. Вместе с деньгами прибыло и письмо от Цин-цзюнь, в котором она писала, что Фын-сэнь умер в четвертой луне этого года. Тут я понял, что слезы моего сына, которые он пролил, провожая меня, были слезами прощания сына с отцом. Увы! Юнь родила мне только одного сына. И должно было так случиться, что именно он ушел из жизни, так что некому было продолжить линию рода Юнь. Чжо-тан вместе со мной оплакивал кончину моего сына. По прошествии некоторого времени он подарил мне наложницу[116] и тем снова погрузил меня в весенний сон жизни. С этого времени я опять в круговороте тревог и не знаю, когда наступит пора прозрения.
Тетрадь четвертая
РАДОСТЬ СТРАНСТВИЙ
За тридцать лет, проведенных мною в разъездах по делам, я не видел только земли Шу, Цянь и те, что к югу от Дянь[117]. Мой путь, верхом или на телеге, направлялся волей людей, которых я сопровождал. Я никогда не имел возможности поселиться в глухом углу и обрести уединение, мог лишь любоваться видом гор, рек, сменяющимися пред взором облаками и туманами. Я склонен обо всем судить сам, и мне в тягость повторять других. Подчас, говоря о поэзии и достоинствах живописного свитка, я отрину то, что для иных жемчужина, и приму творение, которое отвергли; так и с примечательными и известными славой местами, ибо они дороги настроением, коим их наделило сердце: бывает знаменито место, а не чувствуешь его красоты, а другое, безвестное, восхитит. Я напишу здесь о том, что сам повидал.
Мне было пятнадцать лет, когда мой отец служил в Шаньине[118]. В это время жил там один достойный конфуцианец, родом из Ханчжоу, некто Чжао, по прозванию Шэн-чжай, имя его было Чжуань. Как-то начальник уезда пригласил его в наставники сыну, отец приказали мне пойти, к Шэн-чжаю и попроситься в ученики. Он взял меня.
Раз в свободное время мы с наставником отправились на прогулку в Куншаньские горы; горы находились не более чем в десяти ли, но добраться до них можно было только на лодке. Неподалеку от гор я заметил каменную пещеру над входом ее лежал надтреснутый поперек камень — вот-вот обрушится, однако наша лодка благополучно прошла под ним, и неожиданно мы оказались в просторной пещере.
В народе пещеру называют Сад на воде. С четырех сторон она окружена отвесными стенами. У самой протоки расположен павильон на устоях из пяти камней, против — каменная стена с надписью: «Полюбуйтесь на резвящихся рыбок». В том месте вода безмерно глубока, говорят, будто в этой пучине живет превеликих размеров черепаха. Я попробовал приманить ее куском блина, но увидал лишь крохотную рыбешку, она-то и склевала мою наживку. От павильона шла тропа в Сухой сад[119], здесь как попало громоздились разных размеров камни. Некоторые были круглые, величиной с кулак и больше, другие плоские, точно ладони. Были здесь и каменные столбы, на плоских верхушках которых покоились глыбы. Но следов зубила не было ни на одном.
