Алан Силлитоу - Начало пути
Ну вот, в ту ночь отвез я харч, а за воротами лагеря дожидался меня капрал, подал знак, и мы поехали в школу связистов.
«Теперь стой»,- сказал он вроде прямо посреди дороги, но скоро я в десятке шагов разглядел лагерный забор. Через дыру вылезла целая орава солдатни и давай грузить в мою машину двести штук пишущих машинок - правда, что это машинки, я узнал после. Довез я капрала до города, и там товар этот сгрузили. Получил я денежки, вернулся в свой барак, и все сошло гладко…
В краже этой, похоже, замешано было чуть не полшколы связистов, и десяток ребят засадили в тюрягу, в том числе и меня - на полтора года, потому как было сказано: вроде я зачинщик и. всему делу голова. Так я провел времечко, а заодно кой-чему и научился. Война была уже поближе к концу, хоть и не так близко, как мне хотелось: не успел я выйти на волю, меня опять завернули в армию и под конец упекли в Нормандию, а там больно много воевали, мне это не по нутру.
Я получил медаль - вроде доставил патроны каким-то ребятам, которых отрезали немцы. А я и знать про это не знал. Вообще-то я до чертиков пугался, когда бомба рвалась за пять миль, и прятался где-нибудь на базе, чтоб не угодить в опасный рейс, а тут меня угораздило, забыл скрыться с глаз начальства, меня и послали в какую-то Деревню, и никто не сказал, что она чуть не по ту сторону линии фронта, черт ее дери. Еду я и думаю: что это свистит и шипит? Тут машина как подпрыгнет, ветровое стекло залепило землей, а я, дурья башка, уж не знаю, об чем замечтался, и только взял да включил дворники - сам понимаешь, помогло как мертвому припарки. Коротко сказать, грузовик очутился сбоку дороги, прошел по самому краю воронки, но баранку я не выпустил. Кругом снаряды квакают, вроде как большущие лягушки, а я все равно опять выбрался на дорогу.
Въехал я в деревню и удивился: почему это мяснику вздумалось работать прямо на улице? Потом усек. Это была настоящая бойня, а десятка два парней уцелели и собрались меня прикончить. Один наставил на меня пулемет, но другие все-таки не вовсе осатанели, придержали его. Тут у них уже много часов был ад кромешный, а я проскочил, как говорится, в затишье, когда немцам уж и самим надоело драться. У наших ребят кончились боеприпасы, офицеров всех перебило, ну они и порешили сдаваться в плен. И тут меня принесла нелегкая с патронами, а стало быть, им теперь надо биться до последнего человека - они и хотели меня укокошить. Слыхал бы ты, как они меня крыли! Это не всякий сумеет. Одно слово - по-армейски. А кой-кто в слезы ударился, вот бедолаги. Худо мне стало, давайте, говорю, отвезу вас к нашим - по крайности, это-то я мог? Сержант связался по радио со штабом, спрашивает: можно отходить? . А в ответ из глубокого блиндажа начальство командует: «Бейтесь дальше, сволочи ленивые!» Сержант чуть рацию не растоптал. Обсудили мы это дело все вместе и составили план. Сержант попросил штаб - шлите, мол, авиацию бомбить окраину деревни: оттуда движутся немецкие танки. Штаб отвечает - ладно, налет начнется через пять минут. Ну, мы сбросили боеприпасы, и все набились в мой грузовик. Только услыхали - летят самолеты, я как бешеный погнал машину прочь, а кругом уже палили вовсю. Самолеты здорово делали свое дело, скоро вся деревня полыхала, мы-то знали, что так будет.
«Там бы нам и конец!» - крикнул сержант, он сидел со мной в кабине.
Мы вернулись целые и невредимые и наплели: мол, немцы нас атаковали, да сразу тьма-тьмущая, пришлось уносить ноги. Ну, и вот трое из нашей компании получили медаль за храбрость, а только с тех пор я до конца войны и близко не подходил туда, где рвались снаряды. Пилоты, которые разбомбили деревню, те тоже получили благодарность - ну как же, уничтожили атакующих немцев! А немцами там и не пахло. Станешь про все это вспоминать - голова идет кругом, да я теперь и не вспоминаю. Мне тогда уже сравнялось двадцать три, а чувствовал я вроде всего-то пятнадцать, вроде вернулся в детство и играю в войну - не я один, все так думали, только никто не говорил.
Потом все это для меня кончилось, а медаль моя полетела за борт, когда мы плыли обратно в Саутгемптон. Дома я узнал: один мой брат в армии, другой работает, сестра ждет ребенка, а мать в сумасшедшем доме. Прошло недели три, я опять угодил в тюрьму, мне уж казалось, это мой дом родной. До того у меня спутались в голове эти месяцы, Даже и не упомню, за что меня взяли. Мне покою не давало материно лицо, может, она и всегда так глядела, а только раньше я не примечал. Одно тебе скажу: это был для меня самый поганый год, не дай бог опять такое пережить. Потом мне стукнуло двадцать шесть, и я вздохнул с облегчением, решил - хватит, теперь жизнь моя повернет к лучшему. Тут-то я ради лучшего и сделал две глупости, такие, что все только и могло повернуться к худшему: поступил на работу и женился.
С Джейн Шейн мы познакомились в пивнушке. У нее было еще и второе имя - Эльвира, и ей оно нравилось больше. Эльвира-расфуфыра в субботу вечером сошла с автобуса возле Уорксопского рынка. Мы славно выпили, и за час я разглядел: короткие волосы у ней, черные, как ночь, глаза - брильянты, бледные щеки, губки тоненькие- настоящая красотка, только пока не разинет свою хриплую глотку. У ней был ребенок, но я про это узнал после, когда уже мы поженились, а в ту пору я думал: раз пообещал жениться, не отступайся, что бы она там ни сделала. Мы без шума записались в муниципалитете, и тогда она привела к нам домой своего мальчишку. Мамаша моя уже вышла из психушки и прямо души не чаяла в этом мальчонке, и он скоро ее полюбил больше своей родной матери, а та на него плевать хотела, только орала да сыпала затрещинами, коли он, на беду, попадался ей под руку.
Женитьба вроде дело хорошее, но скоро Джейн наставила мне рога, а я раз взял да, чем пойти на работу, махнул в Лондон. Всякой временной работы там было завались, а вот платили не жирно. Повстречал я как-то одного человечка, он спросил, может, я угоню для него машину и доставлю в гараж в Бермондси. Заплатят хорошо, да только когда приведу машину. Я спросил, какую ему надо. Мы стояли бок о бок около игрального автомата и кидали в щель монеты.
Он прыснул: видали. мол, еще и марку можно выбрать.
«Пригони «ягуара».
«Он вам для работы?»
«Заткнись»,- отвечает.
«Ладно, пригоню сегодня ночью. Скажите, пускай ждут».
У себя в комнате (жил я в районе Сент-Панкрас) я переоделся во все самое лучшее. Потом сходил купил пару тряпок для протирки стекол, спустился в метро и поехал в северную часть города. Дождь лупит, весна, я надел плащ и пошел бродить по Хемпстеду, по улицам и переулкам, а сам гляжу в оба. Штуки три подходящие высмотрел, стою за углом, жду. И вот подкатил классный «ягуар», не машина - блеск, вылезает шикарный тип и шагает к многоквартирным домам по соседству. В руках у него букет и сверток, похоже, собрался надолго. Я сразу давай протирать стекла машины своими оранжевыми тряпками. Боковое стекло было закрыто неплотно, я вытащил из кармана газету, сложил ее плоско, дощечкой, потихоньку просунул в просвет, потом вниз - теперь можно бы нажать на кнопку и открыть дверцу. Значит, в любую минуту садись - и деру, да только я не спешил. Даже если подоспеет хозяин, скажу, хотел, дескать, попытать счастья: заработать парочку шиллингов, вот и протер стекла. Кому это мешает?
А потом вижу - пора действовать, поднял капот, запустил мотор. Враз захлопнул капот, юркнул в машину и был таков - отъехал от обочины и развернулся, чтоб не ехать в ту сторону, куда хозяин машины потопал. Был я еще дурак дураком - оставил тряпки на капоте, у ветрового стекла, ну остановил машину, подобрал их, а мотор взял да и заглох. Меня аж в пот бросило, но я его привел в чувство: обжег пальцы, а добрался до проводки. На этот раз я и вправду ушел, повернул на окружную дорогу и въехал в Бермондси с юга,
В гараже, только я въехал, двери закрыли, из своего закута вышел Клод Моггерхэнгер и постукал машину по самым главным местам.
«Прошлогодняя. Дам тебе за нее полсотни».
Не показался он мне: здоровущий и сразу видать - головастый, уже в годах, наполовину лысый, на роже написано - и по тюрьмам насиделся, и пожил в свое удовольствие, с таким лучше не спорь - убьет.
«Ему цена верных полторы тысячи фунтов»,- сказал я. «Сбрось налог, износ, да еще она не твоя, и скажи спасибо за сорок кусков».
«Вы ж сказали пятьдесят!» - вскинулся я.
А он ухмыляется.
«Она, - говорит, - с каждой минутой дешевеет. Теперь ей цена тридцать».
А позади него стояли еще трое, те так и заржали.
Я сдался.
«Ладно, пятьдесят - и я уйду».
Он кивнул, и я стал проверять пятифунтовые билеты и на свет и по-всякому - не фальшивые ли. Но где уж там разберешься, а пока что мастаки-ребята отвинтили таблички с номером, притащили распылитель и все прочее, ясно, сейчас мигом перекрасят - видать, им и впрямь к спеху. Моггерхэнгер свирепо на меня глянул - нечего, значит, зря тут ошиваться, ну, я и пошел - иду и плююсь и ругаюсь на чем свет стоит.
