Евгений Марков - Чернозёмные поля
Граф Ховен тоже был на коне, окончив подсаживание дам; он подъезжал шагом к Лиде, не замечая, с кем она разговаривает, так как её лошадь заслонила от его глаз Надю и Суровцова.
— Выезжай вперёд, Лида, поедем одни, — сказал он по-русски твёрдо и уверенно. — А то этот попугай всю дорогу будет надоедать мне.
— До свиданья, Надя! Очень досадно… Я тебя нынче же разыщу, — смущённым голосом крикнула Лида, стараясь заглушить слова графа и быстро окутывая лицо вуалью. Она подняла лошадь коротким галопом и выехала, не оглядываясь, на улицу.
— Так вот как! А ведь ещё не прошло трёх месяцев от их свадьбы, — грустно улыбнулся Суровцов. — Я предвидел этот конец, но, признаюсь, никогда не воображал, чтобы он был так близок и так лёгок.
— Как? Неужели ты думаешь? Неужели это возможно? — с щемящим сердцем прошептала Надя, и её милое, доброе личико всё насквозь проступило выражением глубокого страдания. — О нет! Она не такая гадкая… Она не дойдёт до этого…
— Лида не могла дойти ни до чего другого, — сказал Анатолий. — Когда она давала слово своему мужу, она целовалась с своим любовником. Её сердце и её поступки всегда шли друг против друга.
«О, я этому никогда не поверю, никогда! — почти вслух твердила Надя, судорожно сжимая руку Анатолия, — тут какое-нибудь недоразумение».
Лида не отыскала Надю. Надя отправилась на другой день в Grand Hôtel de Vevey увидеться с Лидою. В списке приезжих она прочла на первом плане: M-r le comte de Hoven et m-me la comtesse de Hoven, avec suite, de S.-Petersbourg. Но портье объявил, что граф и графиня отправились сегодня с первым утренним поездом в Женеву и не оставили за собою номера.
Случай опять столкнул Надю с Лидою и опять так же нечаянно. В Базеле швейцарский поезд, на котором Суровцовы ехали в Германию, должен был ждать целых четыре часа отхода баденского поезда. Набродившись вдоволь по старинным кварталам вольного города, налюбовавшись зелёною, как малахит, водою Рейна, закованного в рамки отвесных стен, наслушавшись величественных звуков органа в древнем соборе, Суровцов с Надею возвратились в вокзал железной дороги и уселись в ресторане за кружкою пива. В ту минуту, как раздавался звонок, открывавший двери на железную дорогу, через ресторан быстро прошла Лида под руку с графом Ховеном, предшествуемая целою толпою носильщиков и прислуги. Она не заметила Нади, торопясь попасть в отделение первого класса, а Надя, с своей стороны, спешила в вагон третьего класса, в котором она совершала с Анатолием всё своё заграничное путешествие. Но в вагоне Надя потребовала, чтобы Анатолий непременно сыскал вагон Лиды и передал бы ей Надину просьбу повидаться с нею не первой станции, где поезд остановится хоть на четверть часа. Суровцову очень не хотелось видеться с Лидою после жестокого смущения её на дворе Grand Hôtel. Но он повиновался и без труда отыскал Лидин вагон. Когда он всходил на его лесенку, ничего не разбирая в наступавшей темноте, ещё не освещённой фонарями, до него донёсся тихий, но настойчивый голос графа Ховена; он говорил по-немецки кондуктору:
— Вот что, мой милый… Вот там кто-то идёт уже. Устройте, чтоб нам никто не мешал эту ночь. Не пускайте никого в это купе. Вот вам за это…
— Danke sehr, danke sehr, Herrschaften, — твердил обрадованный голос кондуктора. — Seien sie nur ruhig…
— Опусти шторы, Лида, — прибавил голос графа по-русски. — А то как раз налезут.
Суровцов, остановив занесённую ногу, подумал мгновенье и, покачав головою, вернулся назад.
— Ну что? — спросила Надя, горевшая нетерпением поговорить с Лидой сердечно и откровенно. За границею она чувствовала себя трижды русскою и любовно встречала всякого русского. Но встретить за границею кузину Лиду, из Спасов, с той же речки Рати, где жила Надя, знающую всех, кого знала Надя, это казалось Наде необыкновенною радостью. К тому же она всеми силами упиралась против подозрения, которое возбуждало поведение Лиды, и ласкала себя надеждою, что, когда она переговорит с Лидой по душе, все недоразумения рассеются, и Лида останется в её глазах прежнею чистою Лидою, весёлою, прекрасною, доброю… Надя мечтала, что Лида расскажет ей все свои чувства к мужу, опишет ей своё счастье, свои заграничные впечатления. Без сомнения, граф Ховен окажется преданным и великодушным другом, который отказался от своих планов, чтобы сопутствовать Лиде, отосланной докторами от мужа. Но людская молва ничего не пощадит, думала с досадою Надя. Люди всё видят в грязном свете, потому что сами грязны.
— Ну что, сказал Лиде? Видел её? — спрашивала она у Суровцова.
Суровцов с некоторым замешательством рассказал Наде то, что было. В вагоне было темно, но Надя покраснела до белков, выслушав рассказ Анатолия. Она долго молчала, мучимая внутри чувством горького разочарования и словно личной обиды.
— Да, это, должно быть, правда, — сказала она наконец, отвечая на свою собственную мысль. — Если бы она любила своего мужа, она не оставила бы его одного. Она была так весела и счастлива, когда мы видели её верхом… Она его не любит…
— Ты и после этого сомневаешься, моя чистота, мой ангел невинности! — с нежностью сказал Анатолий. — Ты даже в других не веришь пороку, так чужд он тебе!
— О, как я жалею Лиду, как я её глубоко жалею! — с искренним вздохом отвечала Надя. — Разве можно найти счастье в той любви, которой она ищет? Ведь это воровство, ведь это ложь, унижение…
— Дай мне твои добрые ручки, мудрец мой, — говорил Анатолий, — теперь темно и никто не видит…
Всю ночь Надя думала про Лиду и перебрала в голове всевозможные планы, как бы вызвать на откровенное объяснение и отвратить её, пока ещё было можно, от рокового шага. Доброму сердцу Нади казалось, что у неё были относительно Лиды какие-то глубокие нравственные обязанности, и её дальнее родство с нею представлялось ей теперь таким тесным семейным союзом; она совершенно забыла о полном безучастии к ней Лиды, о их далёких отношениях в последнее время. Ей казалось, что она сделает преступление, если не спасёт Лиду. Судьба недаром столкнула их так неожиданно и так быстро обнаружила тайну Лиды.
Надя проснулась очень рано, потому что в вагоне третьего класса спать было слишком неудобно, хотя публика была и немногочисленна. Сверкающее утро стояло кругом, освежённое ночною росою, и очаровательные зелёные холмы с тёмными сосновыми лесами, с кудрявыми виноградниками и прелестными чистенькими деревеньками, с живописно торчавшими на утёсах развалинами рыцарских замков, расстилались по обе стороны дороги. Поезд прорезал цветущую долину Неккара.
Надя почувствовала необыкновенную бодрость, вдохнув полною грудью свежий благоухающий воздух долины. Решимость её окрепла, и она просила Анатолия проводить её в вагон Лиды. Но купе, в котором нашёл их Суровцов, было раскрыто настежь и совершенно пусто. Кондуктор сказал, что господин с дамою вышли за две станции, где отделялась дорога на Баден-Баден. Надя чуть не заплакала, услышав объяснение кондуктора. Но летнее утро было так прекрасно, и окрестности так очаровательны, что Надя не могла оставаться долго в тяжёлом настроении духа. Перспективы собственного счастия подплывали к её душе сладкими, замирающими волнами, и всё личико её светилось этим внутренним чувством радостию
— А мы ведь ещё долго, долго будем любить друг друга, Анатолий! — говорила она радостным шёпотом, пользуясь тем, что среди грубой публики третьего класса никто не мог понимать по-русски. — Ведь мы никогда не забудем друг друга, не обманем друг друга?
— Никогда, никогда, моя жизнь, — улыбался в ответ Анатолий, ласково сжимая её маленькие ручки.
— Ведь нам ещё долго жить… Ведь мы ещё очень молоды! — тихо горячилась Надя. — Нашему счастию конца не будет. Ведь правда, Анатолий?
— Правда, правда, радость моя…
— И чем дольше мы будем вместе, тем больше буду я любить тебя… Нет, впрочем, больше я не могу любить.
— Люби меня, как теперь, Надя… всегда так люби, — отвечал упоённый счастьем Суровцов, не выпуская Надиных ручек, не спуская с неё восхищённых глаз.
Публика третьеклассного купе, состоявшая из двух гарнизонных баденских солдат, огородника соседней фермы и трёх крестьянок с рабочими корзинами, давно уже, сквозь свою немецкую болтовню, с любопытством присматривалась к молодой паре иностранцев, которых так непривычно было им видеть в своей бесцеремонной компании. Но особенное сочувствие возбудила Надя с Суровцовым в старом неуклюжем огороднике, с рябым лицом, тяжёлым и грубым, как утюг, который сидел колено с коленом против Нади, в грязной синей блузе, с целою связкою цапок и мотыг на плече, не выпуская из рта белой фарфоровой трубки, разрисованной цветочками, откуда он выпускал, осторожно отворачиваясь от Нади, вонючие клубы кнастера. Добродушный мужик с самого утра строил умильные рожи, поглядывая на хорошенькую девушку, свеженькую, как распустившийся розан; его маленькие оловянные глазки совершенно исчезали в заплывшем широком лице его, а огромный осклабившийся рот, напротив того, делался вдвое шире, так что вся его громоздкая сутуловатая фигура напоминала расчувствовавшегося борова. Наконец он не выдержал, передвинул у угол рта свою трубочку и, дружески подмигнув Наде, потрепал её по плечу широкою, как блюдо, корявой ладонью.
