Жюль Ромэн - Преступление Кинэта
— Да, я как будто припоминаю ваш магазин. По правой стороне, если идти с бульвара, не правда ли?
— Совершенно верно, господин комиссар. Вы, наверное, знаете толк в книгах. Вам случалось засматриваться на красивые томики, выставленные у меня в витрине. В другой раз заходите, пожалуйста. Мы побеседуем. В частности, я покажу вам два-три иллюстрированных издания восемнадцатого века. Иллюстрации немного фривольные, но замечательно красивые. Итак, в прошлый вторник, мне кажется по крайней мере, что это было во вторник, ровно неделю тому назад, я погрузился в довольно сложную работу, как вдруг услышал, что наружная дверь магазина с шумом открылась. Бросаюсь навстречу. Вижу человека, одетого более или менее прилично, но в нескольких местах перепачканного, с пораненными или оцарапанными руками. Вид у него очень взбудораженный. Он сказал мне: «Я только что попал под экипаж. Позвольте умыться». Признаюсь, господин комиссар, в ту минуту мне в голову не пришло проверять его слова. Я бросил взгляд на улицу, но ничего не увидел. Потом повел неизвестного к кухонной раковине. В то время, как он приводил себя в порядок, я стал осторожненько задавать вопросы. Волнение его казалось мне совершенно естественным. «Что это был за экипаж?» «Это был автомобиль», — ответил он. «Где это произошло?» «В двух шагах отсюда». «И автомобиль не остановился? Вам не оказали помощи?» «Нет. Впрочем, виноват всецело я сам. Не знаю даже, заметил ли меня шофер». Право, господин комиссар, во всем этом не было ничего особенно странного. Даже в появлении этого человека у меня. Аптеки на нашей улице нет. И к тому же я по природе не мнителен. Одно удивило меня. Окровавленный платок, который неизвестный вытащил из кармана. Но в сущности и этому могло найтись объяснение. Я только сказал ему: «Вы потеряли много крови». Он ответил мне что-то вроде: «Это и лучше» или «Скорей пройдет». Примерно двадцать минут спустя он ушел, поблагодарив меня. Я о нем больше не думал. Я даже не удивился, что ничего не слышно о несчастном случае с автомобилем. Во-первых, я не поддерживаю знакомства с соседями. Во-вторых, мы уже привыкли к бесцеремонности автомобилей, к постоянным опасностям… Угадываете ли вы теперь, господин комиссар, какое сопоставление я сделал вчера утром, прочитав газету?
Комиссар на мгновенье задумался, улыбнулся и спросил:
— Вы думаете?…
— О, я вовсе не утверждаю, что сопоставление тут неизбежно. Это настолько под вопросом, что вчера утром, или точнее, около полудня, впервые прочитав заметку о преступлении, я подумал обо всем, что угодно, в частности, об отсутствии безопасности в квартале, казавшимся мне таким спокойным, о том, что мне, человеку, одиноко живущему в изолированном доме, следовало бы завести из предосторожности большого сторожевого пса, но ни на минуту не подумал о посетителе, который был у меня в прошлый вторник. Только вечером, когда я снова взялся за газету, у меня появилась эта мысль. Повторяю, я чуть было сразу не пошел к вам. Меня удержало отчасти некоторое отвращение к шагам такого рода, отчасти желание обсудить эту гипотезу и дать ей созреть. Всю ночь, честное слово, вертелась она у меня в мозгу, и я решил прийти поговорить о ней с вами, рискуя напрасно обеспокоить вас.
— Да нет. Вы хорошо сделали. Судя по первому впечатлению, я не думаю, чтобы существовало какое-либо соотношение между убийством старой ведьмы и появлением у вас этого человека. Уже число как будто не совпадает. Время тоже. («Время тоже, — подумал Кинет. — Отлично. Привратница еще ничего не сказала. Или словам ее не придали значения»). Убийство вряд ли могло произойти среди бела дня. Однако люди, имеющие, как им кажется, улики, хотя бы очень слабые, поступают правильно, сообщая их нам. Разобраться в них наше дело. Знаете, инспектор полиции, установивший факт преступления, как раз вдесь, рядом. Мы попросим его высказаться.
Инспектор, человек лет тридцати пяти, довольно высокий, с полными щеками, относительно приветливый и всей повадкой гораздо более напоминавший представителя торговой фирмы, чем полицейского чиновника, выслушал комиссара, вкратце изложившего показание переплетчика.
— Разумеется, довольно мало вероятно, чтобы это был тот субъект, которого мы ищем. Но так как до сих пор нам не удалось напасть на след… («Старуха еще ничего не сказала», — снова подумал Кинэт)… мы не имеем права быть особенно разборчивыми. Не было ли у вашего незнакомца каких-нибудь пакетов?
— Кажется, нет… Я даже почти уверен, что у него пакетов не было.
— Правда, он мог отдать их своему соучастнику. Легко допустить, что таковой был. В котором часу это произошло?
— Я уже успел немного поработать. На часы я не смотрел. Утро было в разгаре.
— Часов десять?
— Скорее половина десятого.
Вмешался комиссар.
— Я уж говорил, что время не совпадает.
— Не совпадает с нашей предварительной гипотезой. Конечно; мы мало допускаем, что убийство было совершено днем. С другой стороны, убийца мог почему-либо задержаться близ места преступления.
— Не совпадает и число.
— Это врачи говорят про воскресенье. Что касается меня, то, знаете ли, ошибка в сорок восемь часов…
Кинэт вежливо перебил его:
— Я думал, у вас уже есть улики… или даже другие показания. Удивительно, что соседи ничего не слышали, ничего не заметили…
Полицейские не отозвались. Казалось, они размышляли о чем-то.
— Если мои сведения ни с чем не согласуются, то они в значительной степени теряют интерес.
— Это не основание, чтобы пренебрегать ими, — возразил инспектор. У вас сохранилось сколько-нибудь определенное воспоминание об этом человеке? Можете ли вы описать его приметы?
В голове Кинэта молнией пронеслась мысль:
«Вот решительная минута. От нее, может быть, зависит все. Ко мне, раздумье всей бессонной ночи, ко мне, искусная дозировка!»
Незадолго до рассвета Кинэт изложил на бумаге по пунктам описание вымышленных примет, на которых ему заблагорассудилось остановиться.
Бумага лежала в кармане. Он как будто видел расположение строк. Но он должен был избежать тона человека, говорящего что-то наизусть. Или, вернее, делая планомерное и быстрое усилие памяти, должен был симулировать усилие, гораздо менее уверенное.
— Кажется, да, — начал он, — хотя у меня и нет привычки к этому. Впрочем, лицо его невольно обращало на себя внимание. Особенно нос, с большой горбинкой, и черные глаза под косматыми бровями. Щеки худые, впалые. Вид, как бы это сказать? Не то, пожалуй, испанца, не то даже восточного человека.
— Усы?
— Да, черные, очень густые, довольно длинные.
— Высокий или низкий лоб?
— Скорее низкий.
— Узкое лицо?
— Да.
— Приблизительно какой возраст?
— Около сорока.
— Какой рост? Какое телосложение?
— Я хотел сказать, что рост высокий, но теперь спрашиваю себя, не показался ли он мне высоким благодаря худобе.
— Подождите, я запишу все это. В общем — тип мулата?
— Да… но не слишком.
— Говорит с акцентом?
— Нет. Голос довольно низкий… Ничего особенно характерного.
— Нос, вы сказали, с горбинкой? Не сломанный? Может быть, в этом месте сильно выступает кость?
— Нет, по-моему.
— Не запомнились ли вам какие-нибудь приметы? Родинки? Родимые пятна? Оспенные следы? Рубцы?
— Мне бросились в глаза две-три маленьких ямочки у него на лице, похожие на следы от оспы. Но в каких именно местах, не помню.
— А уши?
— Большие. Да. Очень даже большие.
— Особой формы? Острые?
— Пожалуй… да, кажется.
(Кинэт старается представить себе собственные уши.)
— Загнутые в верхней части? Вы обратили на это внимание?
— Нет, признаться…
И Кинэт прибавляет со смущенной улыбкой:
— Я воображал, что лицо его запечатлелось в моей памяти, как фотографический снимок. На самом же деле, как видите, многие подробности вызывают во мне сомнения.
— Вы описали его очень недурно. Мы привыкли к гораздо более неопределенным описаниям. Как он был одет?
Кинэт погрузился в притворную задумчивость. Ночью он тщательно разработал этот вопрос. Он пришел к заключению, что целесообразнее всего не давать об одежде никаких точных сведений. Если кто-нибудь из соседей действительно видел, как Легедри вошел в переплетную, такой свидетель мог рассмотреть цвет и характер одежды лучше, чем что-либо другое. Зачем подвергать себя риску впасть в противоречие с ним?
— Признаюсь, я опять в замешательстве. Единственное, что я осмеливаюсь утверждать, это то, что на нем был котелок… (Говоря о котелке, переплетчик без особого риска соглашался с возможным свидетелем.)… Что касается одежды, она состояла, очевидно, из пиджачной пары самого обыкновенного покроя… Цвет от меня ускользнул совершенно.
— По всей вероятности, это был заурядный серый цвет. Можете ли вы сообщить нам что-нибудь еще?
