Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
— Это из-за Осборна, — произнесла она, наконец. — Роджер рассказал нам о нем.
— Что случилось? — пылко спросила Молли.
— Я узнала в понедельник, мы получили письмо… он написал, что не сдал экзамен так хорошо, как мы надеялись… как он сам надеялся, бедный мальчик! Он написал, что только что сдал экзамен… и оказался только среди младших оптими, а не там, где надеялся, и вынудил надеяться нас. Но сквайр никогда не бывал в колледже и не понимает этого языка, он обо всем расспросил Роджера, и Роджер рассказал ему, поэтому он так разозлился. Но сквайр ненавидит жаргон колледжа… он никогда там не был, вы знаете. И он думал, что у Осборна все получается очень легко, и он обо всем расспросил Роджера, и Роджер…
Последовал новый приступ судорожных рыданий. Молли не сдержалась:
— Я считаю, мистеру Роджеру не стоило этого рассказывать. Ему не нужно было сразу рассказывать о неудаче брата. Ведь он не пробыл дома и часа!
— Тише, тише, дорогая! — произнесла миссис Хэмли. — Роджер так добр. Вы не понимаете. Сквайр начал бы задавать вопросы прежде, чем Роджер приступил бы к еде… как только мы вошли бы в столовую. И все, что он сказал… мне, во всяком случае… что Осборн нервничал, и что если бы он смог сдать экзамен на медаль Канцлера, он бы преуспел. Но Роджер сказал, что после такой неудачи он, похоже, не получит стипендию, на которую так надеялся сквайр. Сам Осборн, казалось, был так уверен в этом, что сквайр не мог ничего понять и всерьез рассердился, и все больше сердился, чем больше говорил об этом. Он будет сердиться два или три дня… Но всегда лучше, когда он сразу на что-нибудь рассердится и не держит злость в душе. Бедный, бедный Осборн! Как бы мне хотелось, чтобы он сразу же приехал домой вместо того, чтобы ехать куда-то со своими друзьями. Я думала, что могла бы успокоить его. Но теперь я рада, поскольку будет лучше, когда злость отца остынет.
Высказав все, что накопилось у нее на сердце, миссис Хэмли успокоилась. И, наконец, отпустила Молли переодеться к обеду, поцеловав ее, она сказала:
— Вы настоящее благословение для матерей, дитя мое. Вы проявляете такое участие и в радости, и в горести, и в гордости — я была так горда последнюю неделю, так уверена — и в разочаровании. А сегодня вы будете четвертой за обедом, и это удержит нас от разговоров на такую мучительную тему. Бывают времена, когда чужой за столом оказывает неоценимую помощь.
Молли размышляла над всем тем, что услышала, пока переодевалась в ужасное, чересчур модное платье из шотландки в честь новоприбывшего. Ее неосознанную преданность Осборну ничуть не поколебала его неудача в Кэмбридже. Только ее возмутил — справедливо или нет — поступок Роджера, который, казалось, принес плохие новости как подношение первых плодов по возвращении домой.
Она спустилась в гостиную отнюдь не с радушием в сердце. Роджер стоял рядом с матерью, сквайра еще не было. Молли подумала, что они оба стояли рука об руку, когда она открыла дверь, но не была в этом уверена. Миссис Хэмли вышла немного вперед, чтобы встретить гостью, и представила ее в такой дружеской манере своему сыну, что Молли, несведущая и простодушная, не знавшая иных манер кроме формальностей, принятых в Холлингфорде, почти протянула руку, чтобы пожать ладонь того, о котором она так много слышала — сына таких добрых друзей. Она могла только надеяться, что Роджер не заметил этого движения, поскольку не сделал попытки ответить, а только поклонился.
Он был высоким, крепко сложенным юношей, создавалось впечатление, что силы в нем больше, чем элегантности. Его лицо было широким и красноватым, как и сказал отец, волосы — каштановыми, а глаза — карими, довольно глубоко посаженными под густыми бровями. У него была привычка прищуриваться, когда он хотел что-то подробно рассмотреть, отчего его глаза в такие моменты казались еще меньше. А когда его что-то забавляло, он, сдерживая приступ смеха, смешно подергивал и морщил губы пока, в конце концов, веселость не одерживала верх, черты лица не расслаблялись, и тогда он улыбался широкой сияющей улыбкой. Его прекрасные зубы — единственная прекрасная черта в нем — выделялись своей белизной на загорелом, смуглом лице. Роджер привык прищуривать веки для того, чтобы сосредоточить силу взгляда, придававшего ему мрачный и задумчивый вид. Из-за необычного подергивания губ, предварявшего улыбку, он казался крайне веселым, отчего его лицо принимало более разнообразные выражения «от серьезного до веселого, от радостного до сурового», чем у большинства мужчин. Молли, которая не слишком разобралась в незнакомце в этот первый вечер, он показался просто «тяжеловатым и неуклюжим» и «человеком, с которым она никогда не подружится». Казалось, ему безразлично, какое впечатление он производит на гостью своей матери. Роджер был в том возрасте, когда молодые люди больше восхищаются сформировавшейся красотой, чем лицом, на котором написаны задатки будущей красоты, и когда они болезненно осознают, насколько трудно найти темы для разговора с неуклюжим подростком. Кроме того, его мысли были заняты другим, и он был не намерен их озвучивать, и все же ему хотелось предотвратить ту тяжелую тишину, которая, как он боялся, может повиснуть между разгневанным и недовольным отцом и робкой и расстроенной матерью. Для него Молли была всего лишь плохо одетой и довольно неловкой девушкой с черными волосами и умным лицом, но она могла бы помочь ему справиться с задачей, которую он сам поставил перед собой — сохранить непринужденный общий разговор за столом. Однако она ничем ему не помогла. Молли посчитала Роджера бесчувственным из-за его разговорчивости, непрерывный поток слов на разные темы был для нее необычным и вызывал отвращение. Как он мог так беззаботно болтать, когда его мать едва притронулась к еде и безуспешно делает все возможное, чтобы сдержать слезы, выступившие у нее на глазах. Когда густые брови отца сурово насуплены, и ему едва ли интересна вся та болтовня, которую изливает его сын? Разве в мистере Роджере Хэмли совсем нет сочувствия? Во всяком случае, она покажет ему, что у нее есть сочувствие. Поэтому Молли решила уклониться от той роли, которую, как Роджер надеялся, она сыграет — отвечать, а, возможно, и задавать вопросы, и выполнение его задачи стало все больше и больше напоминать прогулку человека по болотной трясине. Вдруг сквайр встряхнулся и заговорил с дворецким. Ему захотелось разбавить раздражение лучшим вином, чем обычно.
— Принеси бутылку бургундского с желтой печатью.
Он говорил тихо, поскольку был не в настроении говорить своим обычным голосом. Дворецкий ответил тем же тоном. Молли сидела возле них и замерла, услышав, о чем они говорят.
— Если позволите, сэр, с той желтой печатью осталось не более шести бутылок. И это любимое вино мистера Осборна.
Сквайр повернулся и прорычал:
— Принеси бутылку бургундского с желтой печатью, как я сказал.
Дворецкий ушел, недоумевая. Пристрастия и нелюбовь мистера Осборна до сих пор были непреложным законом в доме. Если ему нравились какие-нибудь особенные еда или напитки, кресло или место, тепло или прохлада, его желания должны были исполняться. Он был наследником, самым чувствительным и самым умным в семье. Все, кто работал вне дома, сказали бы то же самое — если мистеру Осборну хотелось, чтобы дерево срубили или оставили нетронутым, если у него был тот или иной каприз в игре, или если ему хотелось какую-то необычную лошадь — все они должны были исполнять его желания, словно закон. Но сегодня слуги должны были принести бургундское с желтой печатью, и его принесли. Молли проявила молчаливую непокорность. Она никогда не пробовала вина, поэтому ей не нужно было бояться, что слуга наполнит ее бокал. Но, открыто демонстрируя преданность отсутствующему Осборну, как бы мало не был понят ее поступок, она накрыла своей маленькой загорелой ладошкой бокал и держала ее, пока вино не было разлито, а Роджер и его отец получили полное наслаждение от этого поступка.
После обеда джентльмены долго засиделись с десертом, и Молли слышала, как они смеются, а затем увидела, как они бродят в сумерках снаружи. Роджер был без шляпы, засунув руки в карманы, он лениво шагал рядом с отцом, который уже мог говорить привычно громко и радостно, забыв об Осборне. Vae victis!
И так в безмолвное неприятие со стороны Молли и вежливое безразличие, едва граничащее с добротой, со стороны Роджера, заставляли их избегать друг друга. У него было много занятий, в которых ему не нужен был компаньонка, даже если бы она могла составить ему компанию. Самым худшим было то, что она обнаружила у него привычку занимать библиотеку, ее любимое пристанище, по утрам до того, как спускалась миссис Хэмли. Пару дней спустя после его возвращения домой Молли открыла прикрытую дверь и увидела, что он занят книгами и бумагами, которыми был устлан стол. И она тихо ушла, прежде чем он повернул голову и заметил, что это вовсе не одна из служанок. Он ездил верхом каждый день, иногда вместе с отцом на удаленные поля, иногда скакал на дальние расстояния хорошим галопом. Молли получила бы удовольствие, если бы время от времени составляла ему компанию, поскольку любила ездить верхом. Когда она только приехала в Хэмли, зашел разговор о том, чтобы послать за ее костюмом для верховой езды и серым пони. Только сквайр, немного поразмыслив, сказал, что так как он обычно медленно прохаживается от одного поля к другому, где трудятся его люди, он боится, что Молли найдет прогулку, во время которой ей придется ехать десять минут верхом по тяжелой почве и двадцать минут сидеть на спине лошади и слушать указания, которые он должен дать своим людям, довольно скучной. Теперь же, если бы у нее был пони, она могла бы выезжать с Роджером, не причиняя ему беспокойства — она бы позаботилась об этом — но никто, кажется, и не думал о том, чтобы снова предложить ей это. Жизнь была намного приятнее до того, как он вернулся домой.
