Роальд Даль - Рассказы о привидениях
Однако, кроме Моники, в продолговатой комнате никого не было — от стены до стены и от пола до потолка. Моника стояла перед большим высоким окном, усеянным мелкими каплями дождя, и подняла голову, когда он вошел. Он еще успел увидеть, как с ее губ сползла улыбка. По едва заметному движению плеч он понял, что она что-то прячет в руках за спиной.
— Привет, — произнес он с наигранной веселостью, — чем ты тут занимаешься?
— Ничем, — ответила она, но не так угрюмо, как делала это прежде.
— Перестань, — сказал Эвертон, — так нельзя. Ты разговаривала сама с собой, Моника. Ты не должна этого делать. Это дурная и очень, очень глупая привычка. Ты сойдешь с ума, если вовремя не остановишься.
Она опустила голову.
— Я не разговаривала с собой, — игриво, но в то же время осторожно ответила она тихим голосом.
— Чушь. Я тебя слышал.
— Я не разговаривала с собой.
— Ас кем же еще? Здесь больше никого нет.
— Сейчас — нет.
— Что значит „сейчас“?
— Они ушли. Думаю, вы их напугали.
— О ком ты говоришь? — он сделал шаг в ее сторону. — Кого ты называешь они?
В следующую секунду он разозлился на себя. Он воспринимает ее слова слишком серьезно, а ведь ребенок всего-навсего смеется над ним. Она словно праздновала победу, заставив его принять участие в придуманной игре.
— Вы не поймете, — заявила она.
— Я понимаю только одно — ты понапрасну тратишь время и ведешь себя, как маленькая глупая девочка. Что ты прячешь за спиной?
Она протянула правую руку, разжала пальцы и показала наперсток.
— Почему ты его спрятала? — удивился он.
На ее губах заиграла загадочная улыбка — ее постоянная улыбка последних дней.
— Мы с ним играли. Я не хотела, чтобы вы узнали.
— Ты имеешь в виду, что ты с ним играла. И почему ты не хотела, чтобы я узнал?
— Из-за них. Я думала, вы не поймете. Вы и в самом деле не понимаете.
Он понял, что сердиться или проявлять нетерпение бесполезно, и заговорил более мягким тоном, попытавшись даже проявить понимание.
— Кто такие они? — спросил он.
— Просто они. Другие девочки.
— Понятно. И они приходят с тобой поиграть, да? И убегают каждый раз, когда появляюсь я, потому что я им не нравлюсь. Верно?
Она покачала головой.
— Дело не в том, что вы им не нравитесь. Думаю, они ко всем хорошо относятся. Просто они очень застенчивы. Они очень долго боялись меня. Я знала, что они здесь, но прошли многие недели, прежде чем они решились поиграть со мной. Я и увидела-то их не сразу, а лишь через несколько недель.
— Да? Интересно, как они выглядят?
— О, они обычные девочки. Ужасно, ужасно милые. Некоторые немного старше, чем я, некоторые младше. И одеваются они не так, как другие современные девочки. Они носят белые платья с длинными юбками и ленты в волосах.
Эвертон с серьезным видом склонил голову. „Она увидела их на иллюстрациях к книгам у меня в библиотеке“, — подумал он.
— И ты не знаешь, как их зовут? — спросил он, надеясь, что его вопрос прозвучал небрежно, но искренне и что она не заметила проскользнувшей насмешки.
— Нет, знаю. Одну девочку зовут Мэри Хьюит, мне она нравится больше всех, есть еще Элси Пауэр и…
— Сколько их всего?
— Семь. Хорошее число. А это — классная комната, где мы играем. Я люблю играть. Жаль, что я не научилась играть в игры раньше.
— И вы играли в наперсток?
— Да. Они называют эту игру „Найди наперсток“. Одна из нас прячет его, а потом остальные пытаются найти, и тот, кто находит, прячет его снова.
— Ты хочешь сказать, что прячешь его сама, а потом сама же и ищешь.
Улыбка тотчас сползла с ее лица, и по ее глазам он понял, что доверительный разговор окончен.
— Да ну! — воскликнула она. — Вы все-таки не понимаете. Я так и думала, что вы не поймете.
Однако, Эвертону казалось, что он понял. Его лицо озарила внезапная радостная улыбка.
— Ладно, не обращай внимания, — махнул он рукой. — Но на твоем месте я бы не заигрывался.
С этими словами он вышел из комнаты. Но любопытство заставило его задержаться и прислушаться с другой стороны двери, которую он закрыл за собой. И не напрасно. Он услышал шепот Моники:
— Мэри! Элси! Выходите. Все в порядке. Он ушел.
В ответ раздался шепот, совсем не похожий на голос Моники, и он резко вздрогнул, но потом тихо рассмеялся над своим замешательством. Раз Моника играет разные роли, естественно она старается говорить разными голосами.
Спускаясь вниз в глубокой задумчивости, он пришел к интересным выводам и чуть позже поделился ими с мисс Гриббин.
— Я понял, почему так изменилась Моника. Она придумала себе воображаемых друзей, других маленьких девочек.
Мисс Гриббин вздрогнула и подняла глаза от газеты, которую читала.
— Неужели? — воскликнула она. — По-моему, это нездоровый признак.
— Я бы так не сказал. Дети, особенно девочки, часто придумывают себе друзей. Это довольно распространенное явление. Помню, у моей сестры тоже была воображаемая подружка, и она страшно злилась, когда никто из нас не принимал ее всерьез. В случае с Моникой это абсолютно нормально — нормально, но интересно. Должно быть, богатое воображение досталось ей в наследство от отца, и вот результат — она приобрела семь воображаемых друзей. Подумать только, у них есть даже имена! Она одинока, у нее нет друзей-сверстников, и, естественно, она придумала себе не одну, а сразу несколько подружек. Все они красиво и аккуратно одеты. Наверняка их платья взяты из викторианских книг, которые она нашла в библиотеке.
— Это ненормально, — поджала губы мисс Гриббин. — И я не понимаю, где она нахваталась всяких выражений, кто ее научил так говорить и играть в эти игры…
— Книги. Все это она нашла в книгах. А теперь притворяется, что это они ее научили. Но вот что самое интересное: благодаря ее фантазиям я впервые испытал на себе действие телепатии, к которой прежде относился весьма скептически. С тех пор как Моника придумала себе новую игру, и до того, как я об этом узнал, у меня несколько раз возникало четкое ощущение, что в доме находится много маленьких девочек.
Мисс Гриббин в испуге уставилась на него. Она открыла рот, словно собиралась что-то сказать, но потом передумала, оборвав себя на полуслове.
— Моника, — улыбаясь, продолжал он, — выдумала этих подружек и с помощью телепатии дала мне знать об их существовании. А ведь, признаюсь, в последнее время меня очень беспокоили мои нервы.
Казалось, мисс Гриббин рассердилась, однако ее лицо оставалось невозмутимым, уголки губ опустились.
— Мистер Эвертон, — заявила она, — мне бы не хотелось слышать от вас такие речи. Дело в том, — неуверенно добавила она, — что я не верю в телепатию.
Пасха в этом году наступила рано, и вместе с ней на каникулы приехала Глэдис Парслоу. Вскоре после ее приезда Эвертон получил записку от викария, в которой тот приглашал Монику в гости поиграть с его дочерью в следующую среду.
Приглашение вызвало в Эвертоне волну раздражения и поставило его в затруднительное положение. Вот он, дестабилизирующий фактор, то внешнее влияние, которое может разрушить его эксперимент по воспитанию Моники. Разумеется, он мог попросту отклонить приглашение, причем в холодных и резких выражениях, дабы раз и навсегда пресечь подобные попытки, но у него не хватило духа. Он был деликатным человеком и не хотел показаться грубым или, хуже того, смешным. Он пошел по пути наименьшего сопротивления и принялся убеждать себя, что один ребенок, да еще и ровесница Моники, общаясь с ней в атмосфере собственного дома, не способен оказать на нее сильного влияния. В конце концов, он отпустил Монику.
Сама Моника, похоже, радовалась возможности пойти в гости, но выражала свою радость по-взрослому сдержанно. Сырым хмурым днем мисс Гриббин проводила ее до дома священника — они пришли ровно в половине четвертого — и передала ее на руки служанке, которая открыла им дверь.
Вернувшись домой, мисс Гриббин явилась к Эвертону с отчетом. В ее голове вертелась мысль, казавшаяся ей очень смешной, и при разговоре с Эвертоном она даже пару раз хихикнула, что случалось с ней крайне редко.
— Я оставила ее у дверей, — рассказывала она, — поэтому не видела, как она встретилась с девочкой. Надо было остаться и посмотреть. Забавное, должно быть, зрелище.
Эвертона покоробил ее тон. Она говорила о Монике, как о живущем в неволе зверьке, который впервые в жизни увидел себе подобного. Сравнение показалось ему настолько верным, что Эвертон даже поморщился. Он почувствовал укол совести и только тогда впервые задался вопросом, правильно ли он поступает с Моникой.
Ему ни разу не приходило в голову спросить себя, счастлива ли она. Правда заключалась в том, что, почти ничего не зная о детях, он искренне полагал, что дети способны страдать лишь от физической жестокости. Если бы прежде он потрудился спросить себя, счастлива ли Моника, он бы просто отмахнулся от этого вопроса, решив, что она не имеет права быть несчастной. Он предоставил ей кров, даже некоторую роскошь, плюс возможность развивать свой интеллект. А общаться она могла с ним, с мисс Гриббин и, до определенного предела, со слугами…
