Джон Фанте - Подожди до весны, Бандини
– Я пришел учиться. По алгебре отстаю. Она недоверчиво улыбнулась:
– А завтра начинаются рождественские каникулы?
– Вот именно.
Однако он знал, что прозвучало неубедительно.
– Веселого Рождества тебе, Артуро.
– И вам того же, сестра Селия.
Без двадцати девять – Розы по-прежнему нет. Казалось, все на него таращатся, даже братья, которые вылупились так, будто он попал в чужую школу, вообще в чужой город.
– Ты глянь, кто тут!
– А ну вали отсюда, урод. – Он наклонился хлебнуть ледяной воды.
Без десяти девять огромная парадная дверь открылась. Вот она: в красной шляпке, верблюжьем пальтишке, боты на «молниях», а лицо ее, все ее тело высвечено холодным пламенем зимнего утра. Все ближе и ближе подходила она, руки заботливо обнимали большущую связку книг. Она кивала друзьям налево и направо, улыбка – словно мелодия в этом школьном вестибюле: Роза, президент Общества Девочек Святого Имени, всеобщая возлюбленная, все ближе и ближе в маленьких галошах, хлопающих на пятках от радости, словно они тоже в нее влюблены.
Он сжал шкатулку покрепче. Поток крови внезапно загромыхал у него в горле. Ее взгляд на мгновение жизнерадостно обмахнул его измученное восторженное лицо, мимолетно остановившись на полуоткрытом рте, на выпученных глазах, и он сглотнул свое возбуждение.
Он онемел.
– Роза… я… тут…
Взгляд ее миновал его. Хмурая складка обернулась улыбкой, когда какая-то одноклассница подбежала и увлекла ее в сторону. Они вошли в раздевалку, оживленно болтая. В груди у него все провалилось. Блин. Он склонился над фонтанчиком и глотнул холодной воды. Вот же блин. Он выплюнул воду от отвращения, весь рот свело холодом. Блин.
Все утро он писал записки Розе и рвал их одну за другой. Сестра Селия заставила класс читать «Другого мудреца» Ван-Дайка. Артуро скучал: ум его был настроен на другую, более здоровую литературу, которую можно отыскать в грошовых журнальчиках.
Но когда читать настал черед Розе, он весь обратился в слух: Роза декламировала как-то истово. И только теперь ван-дайковская макулатура обрела какое-то значение. Он знал, что это грешно, однако абсолютно никакого почтения к истории о рождении Младенца Иисуса, о бегстве в Египет, к повествованию о дитяти в яслях у него не было. Думать же так – грех.
На перерыве в полдень он неотступно ходил за ней, но она ни на минуту не оставалась одна, вечно с какими-то подружками. Один раз она бросила взгляд поверх плеча девчонки, когда их группа стояла кружком, и увидела его – так, словно заранее знала, что ее будут преследовать. Тогда он сдался, пристыженный, и сделал вид, что просто шляется по вестибюлю. Звонок прозвенел, начался дневной урок. Пока сестра Селия таинственно лепетала о Непорочном Рождении, он снова писал записки Розе, рвал их и писал другие. К этому времени он уже осознал, что лично вручить подарок Розе окажется ему не под силу. Это придется сделать кому-то другому. Записка, которой он остался доволен, гласила:
Дорогая Роза,
Веселого Рождества тебе
от
Угадай Кого
Ему стало больно, когда он понял, что подарок она не примет, если узнает почерк. С неуклюжим терпением он переписал записку левой рукой, выцарапывая дикие каракули. Но кто же доставит ей подарок? Он тщательно изучил лица одноклассников. Никто, понял он, не сможет сохранить тайну. Вопрос он решил, подняв руку. С сахариновой благосклонностью грядущего Рождества сестра Селия кивком разрешила ему выйти из класса. Он на цыпочках направился по боковому проходу к раздевалке.
Пальто Розы Артуро приметил сразу же, ибо хорошо его знал: сколько раз он касался и целовал его в сходных обстоятельствах. Записку он засунул в шкатулку, а шкатулку опустил в карман. Потом обнял пальто, вдыхая его аромат. В боковом кармане он обнаружил крошечную пару перчаток. Поношенные, с дырочками на маленьких пальчиках.
Ах, черт побери: что за милые дырочки. Он нежно их расцеловал. Славные маленькие дырочки на пальцах. Миленькие маленькие дырочки. Не плачьте, маленькие дырочки, будьте смелыми и грейте хорошенько ее пальчики, ее хитрые маленькие пальчики.
Он вернулся в класс, по боковому проходу между партами к своему месту, изо всех сил стараясь не смотреть на Розу, поскольку знать она не должна, даже заподозрить его не должна ни в чем.
Когда прозвенел звонок с занятий, он первым выскочил из парадного и помчался по улице. Сегодня вечером он узнает, есть ей до него дело или нет, ибо сегодня – Банкет Святого Имени для Алтарных Служек. Проходя по центру города, он вертел головой во все стороны, надеясь увидеть где-нибудь своего отца, однако наблюдательность пропала втуне. Он знал, что следовало задержаться в школе на репетицию алтарных служек, но сама мысль была невыносима теперь, когда прямо за ним в строю стоял Август, а его парой был этот жалкий чилим из четвертого класса.
Придя домой, он поразился, увидев новогоднюю елку, настоящую маленькую елочку в углу возле окна в гостиной. Мать прихлебывала чай на кухне и лишь сказала равнодушно:
– Почем я знаю, кто ее привез. Какой-то дядька на грузовике.
– Что за дядька, Mамма?
– Просто дядька.
– А на каком грузовике?
– На обыкновенном.
– А что на нем было написано?
– Не знаю. Не обратила внимания.
Артуро знал, что она его обманывает. Он презирал ее за это мученическое приятие всех несчастий. Следовало в морду дядьке эту елку кинуть. Благотворительность! Они что, считают их семью нищими, что ли? Подозрение падало на семейство Бледсоу по соседству: миссис Бледсоу, она не разрешала своим Дэнни и Филлипу играть с этим мальчишкой Бандини, поскольку он (1) итальянец, (2) католик и (3) негодный предводитель банды хулиганов, что сваливают мусор на ее парадное крыльцо каждый День Всех Святых. Она что, не отправляла уже своего Дэнни с благодарственной корзинкой на прошлый День Благодарения, когда ее щедрость им совершенно не была нужна, и разве Бандини не велел Дэнни унести корзинку обратно?
– Это был грузовик Армии Спасения?
– Не знаю.
– А на дядьке была фуражка?
– Не помню.
– Это Армия Спасения была, да? Спорить готов, их миссис Бледсоу позвала.
– А что, если и так? – говорила она сквозь зубы. – Я хочу, чтобы твой отец эту елку увидел. Я хочу, чтобы он посмотрел на нее и увидел, что он с нами сделал. Даже соседи об этом знают. Ах, позор какой, какой позор.
– Пошли они к черту, эти соседи.
Он подступил к елке, кулаки на изготовку.
– К черту соседей.
Елка была с него ростом, примерно пять футов. Он кинулся прямо в колючки, обдирая ветки. Те гибко сопротивлялись, сильные, гнулись и трещали, но не ломались. Изуродовав дерево так, что самому понравилось, он вышвырнул его в снег на передний двор. Мать не протестовала, не отрывая взгляда от чашки, в ее темных глазах бродила мука.
– Надеюсь, Бледсоу ее увидят, – произнес он. – Будут знать.
– Господь его накажет, – сказала Мария. – Он за это заплатит.
Артуро же думал о Розе, о том, что он наденет на Банкет Алтарных Служек. Они с Августом и с отцом вечно ссорились из-за любимого серого галстука, Бандини настаивал, что мальчишки для него слишком молоды, а они с Августом отвечали, что это он для галстука слишком стар. Тем не менее галстук всегда почему-то оставался «папиным»: было в нем что-то по-хорошему отцовское, на лицевой стороне слабо проступали винные пятна, и пах он смутно, сигарами «Тосканелли». Артуро любил этот галстук и постоянно негодовал, если приходилось надевать его сразу после Августа: его таинственные отцовские качества куда-то исчезали. Носовые платки отца ему тоже нравились. Они были гораздо больше его и обладали какой-то мягкостью и спелостью от того, что мать стирала и гладила их столько раз; в платках он неосознанно чувствовал присутствие и матери, и отца одновременно. На галстук они не походили – галстук полностью принадлежал отцу, но стоило Артуро взять один из отцовских платков, как на него накатывало туманное ощущение отца и матери вместе, как части общей картины, как порядка вещей.
Долго он простоял перед зеркалом в своей комнате, разговаривая с Розой, репетируя, как примет ее благодарность. Теперь он уже был уверен, что дар этот автоматически выдаст ей его любовь. Как он смотрел на нее сегодня утром, как следил за нею на переменке – она, вне всякого сомнения, поймет связь всей этой разминки с драгоценностью. Он был рад. Он хотел, чтобы его чувства вышли наружу. Он воображал, как она говорит: я все время знала, что это ты, Артуро. И, стоя перед зеркалом, отвечал:
– Ох, ну что ж, Роза, знаешь ведь, как бывает: парню нравится дарить своей девушке подарки на Рождество.
Когда полпятого братья вернулись домой, он уже был одет. Полного костюма у него не было, но Мария всегда хранила его «новые» брюки и «новый» пиджак аккуратно отглаженными. Они не сочетались друг с другом, но были довольно похожи по цвету: брюки из синей саржи и темно-серый фланелевый пиджак.
