Эрих Ремарк - Станция на горизонте
Кай серьезно кивнул головой.
— Вы прямо-таки сняли бремя с моей души. В следующий раз я непременно так и поступлю.
«Были ли это его собственные собаки? Знаком ли он с той дамой?» — Первые репортеры держали карандаши на изготовку.
Теперь Кай был действительно обескуражен. Он понял, что совершить дерзкий поступок легко, но трудно потом убедительно обосновать его перед окружающими. На все должны быть причины, причины, иначе люди тебе не поверят. Причины, причины — вот в чем несчастье человечества.
Кай сбежал к Фруте и даже не попрощался с друзьями.
VIII
Бухты наполнялись серебром и синевой. Синевы становилось все больше. Края гор, как легкие штрихи смычка, играли дуэт с заходящим солнцем. Потом свет перекатился через них и вел теперь беседу только с зеленым небом.
Кай уселся на ковер рядом с Фруте.
— Мы с тобой, Фруте, целых два часа молчали и осваивались с атмосферой. Это всегда верный признак того, что человек размышляет или исследует свое настроение. Мэрфи мы обидели, об этом я в ходе нашего подвига не подумал. Вообще-то мы позеры, но с этим нам пришлось болезненно разбираться еще десять лет назад. Мы ими и остались, с нашего собственного, пусть и несколько вынужденного позволения. Так и положено истинному пессимисту. Мод Филби — ну, это не столь важно, с ней приятно и бестревожно, может быть, она тоже обижена, а может быть, и нет, — с этим мы как-нибудь сладим. Но ведь есть Барбара, Фруте; Барбара, в которой еще раз воскресает все былое, и с такой силой, что в собственной душе начинается разлад, однако Барбары он уже не касается. Барбара, Фруте, не только женщина. Барбара — принцип, распутье. В этом надо себе признаться. Необходимость сделать признание всегда вызывала у нас неприятное чувство. С этим мы охотно повременим и пока что решительно шагнем в противоположную область. Поступок проясняет все лучше, чем размышления. Размышления мы никогда особенно не ценили. И есть еще Лилиан Дюнкерк. Тут трудно что-нибудь поделать, ибо она особенная. Фиола уверяет, будто она любит виконта Курбиссона. Лилиан Дюнкерк. Будем бдительны, Фруте!
Мэрфи косо поглядывал на Мод Филби.
— Каю надо было бы стать актером, а не гонщиком.
— Да ведь это трудная профессия, — язвительно сказала она. — Но разве он гонщик?
— Похоже, он любит эффекты. Как все дилетанты.
— По-моему, он превосходный дилетант.
— Шарлатан, делающий ставку на аплодисменты трибун.
— Это он вчера говорил и сам.
— Чтобы получше замаскировать. Какая у него могла быть другая причина?
Мод Филби наклонилась к нему и любезно спросила:
— А у вас какая причина?
— Он повел себя непорядочно.
Она со скучающим видом пожала плечами.
— Публика сочла его изысканным и весьма светским.
— Существуют иные возможности этим похвастать. Он превратил гонку в фарс и бросил вызов всем своим соперникам. И сделал это намеренно. — Мэрфи напряженно думал. — Можете мне поверить, Мод, если бы я знал, почему он затормозил, я бы тоже остановился! И пусть бы машина даже перевернулась, — я бы уже не гнал к финишу! — Он помолчал и поднял глаза. — Это была неравная борьба. Каю оставалось только выиграть, мне — только проиграть.
— Вы начинаете грешить безвкусицей, Мэрфи. К тому же сентиментальность вам совсем не к лицу.
— Мне она тоже неприятна. Я не жонглирую чувствами. Но бывают вещи из прошлого, которые так укореняются в человеке, что не подвержены никаким переменам и требуют особого с собой обращения. Мы с вами, Мод, вместе ели мороженое и подхватывали французские словечки, — вы, впрочем, плоховато с этим справлялись, — один был для другого воплощением каких-то смутных представлений, и мы помогали друг другу, не сознавая этого. Но мы давно выросли из нашей общности, и каждый теперь чертит круг, через который уже не так легко перескочить, как раньше. Однако у нас остались комплексы, определенная область в душе носит ваше имя. Защищать эту область — не трусость по отношению к себе, а — простите мне это слово — нежность по отношению к другому.
Мод Филби улыбнулась.
— Это правда, Мэрфи, мы с вами ели мороженое и вместе ходили под парусом. Но с каких пор вы стали так чувствительны, что беретесь защищать воспоминания?
— С тех пор, как скрестил шпаги с позером, который путает гоночную трассу со светским салоном.
— Мэрфи, ваша резкость показывает, насколько вы задеты. Скажите честно: за вашим раздражением кроется сознание того, что Кай мог бы выиграть, если бы захотел.
Мэрфи, не шевелясь, сидел в своем кресле. Мод Филби смотрела на него с интересом. Она не исключала взрыва. Однако он заговорил мягко:
— Будем честны оба. Я защищаю не воспоминания, а наше будущее. Пожалуйста, оставьте свои насмешки при себе. Я защищаю вас, Мод, ради себя. Почему, в этом я с собой разобрался. Вы это знаете тоже.
— Вы завидно откровенны. Я припоминаю, что вы дважды предлагали мне выйти за вас замуж. Мне было нечего вам ответить, и я быстро об этом забыла. Теперь вы заставляете меня задуматься. Вы слишком типичный супруг. Сейчас я не могу отделаться от впечатления, что вы родились женатым. Вы поразительно хорошо владеете приемами профессионального мужа. Прямо-таки сочитесь моралью и порядочностью. Что это на вас нашло?
— Я в ярости!
— Хуже того! Вы страдаете от вытесненной ярости… — Она не дала ему возразить. — Только что вы сами говорили о комплексах, так что давайте останемся в этой сфере. Выздоравливайте, Мэрфи!
— С некоторых пор у вас появилась склонность к психологическим шуткам. Мне эта область, скорее, чужда, и тут мы вперед не продвинемся. Давайте поговорим, как в Техасе…
— То есть по-деловому?
— Без стеснения. Отставим чувства в сторону. Вы знаете, что я хочу вас удержать. Я примирился с тем, что у вас есть свойства, которых я не одобряю. Я с ними считаюсь и пытаюсь им противостоять. В моем решении вы ничего не измените. Почему оно оказалось у меня таким постоянным — об этом я не могу и не хочу говорить. Я хочу удержать вас, Мод. Но вам хочется играть. Ладно, — он сделал умиротворяющий жест, — вы понимаете, что я имею в виду: хочется жонглировать, держать в напряжении, колыхать туда-сюда, — возбуждающая, но и опасная игра. Вам непременно надо играть, Мод…
Она смотрела на него из-под полуприкрытых век и не подавала виду, как она захвачена этим объяснением, которого ждала уже давно.
— И вы опять играете, — продолжал Мэрфи. — Мой противник теперь Кай.
— Кай… — Мод Филби улыбнулась.
— Да. Но когда-нибудь должен наступить конец. То, что для вас игра, я воспринимал как спорт. Мне хотелось так это воспринимать. Первый этап позади. Гонки в Монце — фарс. Скоро у нас гонки в горах на приз Европы. Они и станут решающими.
— Относительно чего?
— Относительно вас, Мод, — холодно ответил Мэрфи.
— Вы говорите теперь совершенно по-техасски.
— А вы делаете вид, что не понимаете. Речь не о Кае и обо мне. Кай — проходная фигура, у него может найтись много последователей. Вы сами должны распорядиться собой. Должны решить, будет так продолжаться и дальше или нет. Я знаю, у нас, американцев, нет в этих делах такой психологической гибкости, как у европейцев. Мы видим только результат, и я тоже считаю его решающим. Пусть говорит результат. Если я выиграю гонки, то раз и навсегда одержу победу над любым Каем.
— Вы путаете меня, Мэрфи, с судьей на автодроме. Ваша биография, дорогой мой, весьма проста. Кажется, она состоит лишь из отвлечений от езды на автомобиле.
— Теперь вы потчуете меня сантиментами. Вы же их решительно не признавали.
— Только у вас. Совсем иное дело со мной. Напротив, я прямо-таки ими живу.
— Вы попрекаете меня простой биографией. Я бы хотел, чтобы это было так. Но я только свел нынешнюю ситуацию к простой формуле. Сделал я это неохотно, и прежде, чем сделать, о многом умолчал и многое преодолел. Не будем об этом судить, вам это радости не принесет. В том, что дело приняло такой оборот, я виноват больше, чем вы. Однако я это понимаю и вы тоже. При запутанных обстоятельствах, когда не знаешь, что к чему, решение часто оставляешь на волю случая или каких-то побочных действий. Я подчиняюсь этому правилу, хоть и остаюсь внакладе.
Она не дождалась вопроса, который должен был последовать, и задала его сама:
— Почему?
— Потому что машина Кая быстрее моей. Гонки в Монце это доказали. Не он мог победить, а его машина.
— Но ведь наибольшая скорость в предстоящих гонках в горах — дело второстепенное.
— Скажем, не самое важное. Но Кай вдобавок еще усовершенствовал карбюратор, что позволяет его машине быстрее трогаться с места.
— Это важно?
— Настолько, что из-за этого условия становятся неравными.
— Откуда вы это знаете?
— От него, от Хольштейна, от Льевена — они из этого секрета не делают.
