Уильям Моэм - Сплошные прелести
— О чем это, по-вашему, говорит? Значит, он долго недоедал и не мог позволить, чтобы пропала хоть часть доставшейся еды.
— Может, и так, но что за привычка для выдающегося писателя! Потом, хоть к пьянству он не был склонен, но очень любил пойти в Блэкстебл в «Медведя с ключом» и пропустить в баре кружку-другую пива. Ну, в этом нет ничего дурного, но он там слишком обращал на себя внимание, особенно летом, когда полно туристов. Ему было все едино, с кем говорить. Он будто не понимал, что надлежит держать марку. Вы не станете отрицать — нелепо, встретясь у себя за ленчем с интересными людьми, такими, как Эдмунд Госсе или лорд Керзон, отправляться потом в трактир и рассказывать водопроводчику, пекарю или санитарному инспектору, что ты о них думаешь. Ладно, этому можно найти объяснение, дескать, искал местный колорит и самобытные типы. Но были у него привычки, с которыми мириться весьма сложно. Вы знаете, какого труда стоило Эми заставить Дрифилда принять ванну?
— Когда он родился, считалось, что частое мытье вредно. Думаю, лет до пятидесяти он ни разу не жил в доме с ванной.
— Вот он и говорил, что никогда не мылся чаще чем раз в неделю и не видит причин на старости лет менять свои привычки. Эми упрашивала ежедневно менять нижнее белье, но и тут он не соглашался, говорил, что всегда носил фуфайку и кальсоны по неделе и просто глупо менять их чаще — от стирки быстрей износятся. Миссис Дрифилд всеми средствами старалась соблазнить его искупаться, добавляла в ванну и соли и духи, но это ничуть не помогало, а с годами он и дольше недели мог не мыться. За последние же три года, как она говорит, вовсе ни разу не принял ванну. Конечно, все это между нами; рассказываю я, просто чтобы показать вам, сколько такта я должен проявить, описывая его жизнь. Нельзя отрицать, что он бывал несколько неаккуратен в денежных делах, что у него была странная склонность получать удовольствие от неподходящего общества и что с некоторыми его привычками трудно мириться, но эта сторона его жизни не кажется мне такой уж существенной. Не хочется отступать от истины, но, по-моему, многое лучше опустить.
— А, по-вашему, не будет ли интересней изложить все напрямую и нарисовать его в точности?
— Это невозможно. Эми Дрифилд перестанет со мной разговаривать. Она и обратилась-то ко мне, поскольку верит в мою осмотрительность. Я должен быть джентльменом.
— Очень трудно: быть и джентльменом, и писателем.
— Отчего же? Кроме того, вы сами знаете, что за люди критики. Если напишешь правду, назовут циником, а писателю совершенно ни к чему репутация циника. Не стану отрицать: можно вызвать сенсацию, скажи я беспринципно все подряд. Куда как любопытно показать человека, страстно тянущегося к красоте и безответственно относящегося к своим долгам, блистательного стилиста и ненавистника мыла и воды, идеалиста и завсегдатая кабаков; но, право, стоит ли? Скажут, подражание Литтону Стрейчи, и все. По-моему, лучше быть ненавязчивым, обаятельным и некатегоричным, — вы знаете, как, — и мягким. Думается, нужно увидеть книгу, прежде чем ее начинаешь. И мне она видится, как вандейковский портрет, с тщательной проработкой и, конечно, некоторой тяжеловесностью, и с какой-то аристократической отточенностью. Представляете? Примерно восемьдесят тысяч слов.
На мгновение он впал в экстаз от эстетичности замысла. Ему виделся роскошный томик с золотым обрезом, изящный, который приятно взять в руки, на хорошей бумаге, с большими полями, с четким и пригожим шрифтом; наверное, ему виделась и парусиновая обложка с золотым тиснением по густо-черному фону. Но, будучи человеком, Олрой Кир не мог удержать себя надолго в экстазе от привидевшейся красоты (как я и говорил о том несколько выше). Он невинно улыбнулся мне.
— Но, черт возьми, что делать с первой женой Дрифилда?
— Да, позорная страница, — пробормотал я.
— С ней дьявольски трудно. Ведь она столько лет прожила с Дрифилдом. У Эми на ее счет очень определенные взгляды, но мне их трудно принять. Понимаете, она считает, что Роза Дрифилд оказывала на мужа самое пагубное воздействие, делая все возможное, чтобы погубить его нравственно, физически и финансово; она была ниже его во всем, во всяком случае интеллектуально и духовно, и выстоял он только потому, что обладал огромной волей и жизнелюбием. Жена из нее, конечно, была неудачная. Она давным-давно умерла, и милосерднее не рыться в старых сплетнях и не копаться на людях в грязном белье; но остается фактом, что все свои основные книги Дрифилд написал тогда, когда она была с ним. Я восхищаюсь его поздними вещами и как никто ценю их неподдельную красоту, их замечательную сдержанность и классическую ясность, но должен признать, в них нет такой звучности, силы и аромата и полноты жизни, как в ранних романах. И потому, мне кажется, нельзя целиком сбрасывать со счетов влияние, которое оказала на творчество Дрифилда его первая жена.
— Как же вы хотите выйти из положения?
— А не раскрыть ли весь этот период его жизни с наивозможной сдержанностью и деликатностью, чтобы не оскорбить даже самых тонких чувств, и тем не менее по-мужски откровенно, надеюсь, вы меня поняли? Такой подход тронет читателя.
— Замах у вас смелый.
— Думаю, не стоит расставлять точки над «и». Весь вопрос в трактовке. Я не скажу лишнего, но дам понять читателю основное. Ведь самую трудную тему можно смягчить, освещая ее с достоинством. Но я ничего не смогу сделать, пока не буду иметь в руках все факты.
— Да, из воздуха кафтан не сошьешь.
Рой изъяснялся с легкостью и свободой, как и надлежит опытному лектору. Я пожелал себе: а) говорить с такой же внушительностью и законченностью, не подыскивая слова, строя фразы без малейшего колебания; б) не чувствовать свое ничтожество, заменяя собой обратившуюся в слух многочисленную аудиторию, к которой подсознательно обращался Рой. Вот он сделал паузу. Лицо, раскрасневшееся от энтузиазма и от жары, вновь приобрело добродушное выражение, а глаза, вперявшиеся в меня, глядели теперь со спокойствием и улыбкой.
— Тут все зависит от вас, старина, — любезно сказал он.
Мне всегда казалось, что смолчать, когда нечего сказать, и попридержать язык, если не знаешь, как ответить, — это прекрасное жизненное правило. Я не стал ничего говорить и лишь состроил любезную мину.
— Вы больше, чем кто бы то ни было, знаете о его жизни в Блэкстебле.
— Почему же, в Блэкстебле найдутся люди, которые были тогда с ним знакомы не хуже меня.
— Возможно, но вряд ли они что-нибудь собой представляют: не думаю, что к ним прислушаются.
— А, ясно. По-вашему, кроме меня, проболтаться больше некому.
— Грубо говоря, так, если вам непременно хочется острить.
Видно, Рою было не до смеха. Это меня не раздражало, поскольку я вполне привык к тому, что людей не смешат мои шутки. Самым чистым типом художника мне порой представляется юморист, чьи остроты вызывают смех только у него самого.
— И, если не ошибаюсь, вы часто с ним виделись позже, в Лондоне?
— Да.
— Это когда он занимал дом в Нижней Белгравии?
— Да, квартирку в Пимлико.
Рой натянуто улыбнулся.
— Не станем спорить относительно точного обозначения квартала. Вы тогда были с Дрифилдом на короткой ноге?
— Похоже на то.
— И как долго?
— Года два.
— А сколько вам было лет?
— Двадцать.
— Так вот, вы должны мне оказать огромную услугу. Это не отнимет много времени, а для меня будет просто бесценно. Прошу вас, запишите, насколько возможно полно, все, что помните о Дрифилде, о его жене, об их отношениях, и так далее — в Блэкстебле и в Лондоне.
— О, милый мой, как много вы просите. У меня полно срочной работы.
— Но дело-то недолгое. Уж вы только набросайте, не заботясь о стиле и всем прочем. Я отредактирую. Факты — вот что мне надо. Суть в том, что кроме вас никто их не знает. Не хочу быть сколько-нибудь помпезным, но Дрифилд был великий человек, и ваш долг перед его памятью и перед английской литературой — рассказать все, что вам известно. Я не стал бы просить, но вы на днях сказали, что сами ничего о нем не собираетесь писать; вы уподобитесь собаке на сене, если оставите втуне сведения, которыми не намерены воспользоваться.
Таким образом, Рой взывал сразу к моему чувству долга, лености, великодушию и порядочности.
— А зачем миссис Дрифилд нужно, чтоб я побывал в Ферн-корте?
— Это мы с ней так решили. Прекрасный дом. И она отличная хозяйка. А за городом теперь божественно. Она считает, вам будет там приятно и спокойно, если пожелаете сесть за свои заметки; конечно, я ничего не обещал, но пребывание рядом с Блэкстеблом, несомненно, вызовет в памяти то, что иначе вы бы не вспомнили. Кроме того, в его доме, среди его книг и вещей, прошлое представится более живым. Мы втроем станем говорить о Дрифилде, а вы знаете, как всплывают подробности в разгаре беседы. Эми очень предупредительна и умна. Она издавна привыкла записывать за Дрифилдом, а ведь вполне возможно, в разговоре вы оброните что-то не попавшее в ваши записи, а она потом все добавления соберет. И мы сыграем в теннис и поплаваем.
