Шолом Алейхем - С ярмарки
И еще переяславские ребята не знали языка-перевертыша, то есть как говорить все наоборот. Например: «Тов я мав мад в удром». Это значит: «Вот я вам дам в морду». Или: «А шикук шечох?» – «А кукиш хочешь?» На таком языке Шолом мог говорить целый час без умолку. Это ведь сплошное удовольствие – вы можете говорить человеку все что угодно, прямо в глаза, а он ничего не понимает.
И что это за мальчишки в Переяславе, которые дают попу пройти мимо, будто он человек, как все. Нет, воронковские ребята не такие дурачки. Они не пропустят попа просто так. Все ребята, сколько бы их ни было, побегут вслед за ним и станут кричать нараспев: «Поп, поп, ложись в гроб. Сядь на кобылу, поезжай в могилу. Поп волосатый, зароем тебя лопатой. Нам клад, тебя в ад». Переяславские ребята говорили, что здесь, в Переяславе, нельзя дразнить попов, за это может здорово влететь. Вот тебе раз, попа бояться! Конечно, нехорошо, когда поп переходит тебе дорогу, но чего его бояться?
Переяслав – действительно большой город и красивый, что и говорите, но в Воронке было веселей во время каникул. Так думали воронковские ребята, и все же они были не прочь, чтобы дни каникул и здесь, в Переяславе, тянулись без конца.
28. Меллмелы и учителя
Реб Арн из Ходорова – меламед[34] с фантазией. – Галерея меламедов. – Мониш – меламед с косточкой. – Ученики поигрывают в картишки.
Каникулы еще не кончились, впереди еще были праздники, но Нохум Рабинович уже стал подыскивать учителя для своих детей. Меламедов в городе было несколько. Во-первых, тот самый Гармиза, который так занятно читал тору. За ним следовал реб Арн из Ходорова – отличный меламед, но со слишком богатой фантазией. Он любил рассказывать ученикам какие-то странные истории одавних временах. Например, историю о своем дедушке, который был богатырем и никого не боялся. Однажды зимней ночью дедушка проезжал мимо леса. Вдруг из лесу выскочили двенадцать голодных волков и погнались за санями. Дед не растерялся, спрыгнул с саней, схватил волков одного за другим и, засунув каждому из них руку в пасть, вывернул всю дюжину наизнанку.
И еще одну историю рассказывал он – как дедушка однажды выручил из беды целый город. Как-то в воскресный день собравшиеся на ярмарке мужики перепились и начали буянить. Дед в это время стоял на молитве. Недолго думая, он сбросил с себя талес и филактерии, выбрал самого здоровенного из буянов, звали его Иван Поперило, схватил его обеими руками за ноги и давай этим Иваном колотить по мужицким головам. Мужики попадали, мовно мухи. Уложив всех до единого, дед отпустил Ивана и сказал ему: «Теперь ступай домой, а я пойду молиться…»
Как говорил реб Арн из Ходорова, дед его был не только богатырем, но еще и очень рассеянным человеком. Стоило ему задуматься, как дело кончалось для него плачевно. Однажды он, углубившись в себя, ходил по комнате; ходил, ходил и вдруг видит, что он стоит на столе.
Вот таким меламедом был реб Арн из Ходорова. За ним следовала целая галерея меламедов: реб Иошуа, Меер-Герш, Якир-Симха, койдановский меламед, Мендл-толстяк. У каждого из них был, однако, свой недостаток. Кто хорошо знал библию – плохо знал пророков; кто знал пророков – плохо знал библию. Из всех меламедов самым подходящим был бы Мендл-толстяк, если бы он не истязал учеников. Дети дрожали при одном упоминании его имени. Меламед Мониш тоже, конечно, бил детей, однако с толком. А этот Мендл мог забить до смерти. Зато и учил же он! Отец обещал детям, что он, с божьей помощью, договорится с одним из этих двух.
Меламедом, значит, они уже обеспечены. Теперь остается подумать о письме. Где будут дети учиться письму? Писать по-еврейски они уже научились у воронковского учителя Зораха. Но как быть с русским языком? И добрый друг Арнольд из Подворок, о котором речь шла выше, посоветовал отвести детей в еврейское училище – и недорого и хорошо. Услышав это, бабушка Минда поклялась, что, пока она жива, внуки ее останутся евреями – и тут уж ничего нельзя было поделать. Тогда начались разговоры об учителях. Ноях Бусл – хороший учитель, но он зять извозчика. У писаря Ици, который обучает по письмовнику, – красивый почерк, но он слаб по части «языка». Писарь Авром, брат того же Ици, слаб и в том и в другом. Что же делать? Остановились на меламеде Монише. Это человек с достоинствами: он знаток писания, знает дикдук,[35] сведущ в талмуде и пишет по-русски на удивление всем. Правда, он не понимает того, что пишет, и пишет он не в соответствии с грамматикой, но это неважно. Дети еще малы для грамматики. Пусть они прежде усвоят дикдук. Это важнее. Мониш дерется – что же, пусть дети прилежно учатся, тогда их никто бить не будет. Не станет же учитель напрасно бить! И действительно, дети вскоре убедились в этом на собственном опыте. Мониш не любил, как другие меламеды, бить или пороть, но на большом пальце правой руки у него была косточка. Когда он этой косточкой ткнет вам в бок или между лопаток или вдавит ее в висок, вам привидится дедушка с того света. Такая это была косточка! Шолом старался, насколько возможно, избежать знакомства с косточкой. И это бы ему, пожалуй, удалось, потому что он был один из тех, кто выучил, или умел притворяться, что выучил, свой урок к четвергу. А пророков он хорошо знал. Писал он также неплохо. Но когда дело дошло до шалостей, ему пришлось отведать косточки учителя; он и поныне забыть ее не может. Однако не из-за косточки Нохум Рабинович был недоволен Монишем. Оказалось, что учитель и понятия не имеет о том, что такое дикдук. Когда его спросили: «Реб Мониш, почему вы не проходите с ребятами дикдук?» – он ответил: «Есть о чем говорить, дикдук – шмикдук – чепуха какая!» – и даже рассмеялся. Это очень не понравилось Нохуму и в следующий учебный сезон он забрал детей у Мониша и отдал их в хедер к другому меламеду.
Этот был хорошим грамматиком, все правила знал наизусть. Но он обладал другим недостатком – увлекался общественными делами. Все дни у него были чем-нибудь заполнены: не свадьба, так обрезание, не обрезание – так выкуп первенца, совершеннолетие[36] мальчика, развод, третейский суд, посредничество, примирение тяжущихся. Однако для кого это недостаток, а для кого и достоинство. Для детей такой учитель был ангелом небесным, а хедер – настоящим раем. Можно было играть в любые игры, даже в карты, не в воронковские самодельные карты, а в настоящие. Играли в «три листика», в «старшего козыря» – во все игры, в которые арестанты играют в тюрьмах. Да и карты были тоже какие-то арестантские – грязные, засаленные, разбухшие. И в эти карты ребята проигрывали и завтраки, и обеды, и любую наличную копейку, которая обнаруживалась у кого-либо в кармане.
Все деньги выигрывали обычно старшие ребята, вроде Зямы Корецкого, о котором говорилось выше. Это он подстрекал младших товарищей на всякие проделки. Он придерживался трех основных принципов: 1) родителей не слушать; 2) учителя ненавидеть; 3) бога не бояться.
Была у старших ребят еще одна повадка – обыграют малышей и их же дразнят, потешаются над ними. Настоящие картежники так не делают… Однако не нужно думать, что игра в карты проходила так гладко. На долю старших выпадало тоже немало неприятностей. Во-первых, нужно было подкупить жену учителя, чтобы она не донесла мужу, что они играют в карты. Во-вторых, у учителя был сынок Файвл, которого прозвали «Губа», так как он отличался толстой губой. Вот эту «Губу» и приходилось задабривать, подмазывать, когда завтраком, когда сластями, а главным образом орехами. «Губа» любил щелкать орешки. Тошно было глядеть, как эта «Губа» щелкает орехи, да еще на чужие деньги. Но что поделаешь? Разве лучше будет, если «Губа» расскажет учителю, что ребята играют в карты? От этих меламедов и учителей, от всей этой науки Нохуму Рабиновичу было мало радости. Каждую субботу он экзаменовал своих детей и, вздыхая, качал головой. Больше всех вызывал в нем беспокойство средний сын, «знаток пророков». От него он, видно, ожидал большего… «Что из этого выйдет? – спрашивал отец. – Чем все это кончится? Вот-вот будем справлять твое совершеннолетие, а ты и двух слов связать не можешь».
Нохум стал искать настоящего знатока талмуда и вскоре его нашел.
29. Учитель талмуда
Мойше-Довид Рудерман – учитель талмуда. – Сын его Шимон собирается креститься. – Город вызволяет его из монастыря. – Дядя Пиня горячится.
Учитель этот был выходцем из Литвы, и звали его Мойше-Довид Рудерман. Сгорбленный, страдающий одышкой, с густыми черными бровями, он был человеком весьма ученым, отличным знатоком писания и древнееврейской грамматики, к тому же чрезвычайно набожным и богобоязненным. Кто мог, однако, ожидать, что и на нем окажется пятно. И какое пятно! – сын его учился в уездном училище. Во всем городе было всего только двое юношей евреев, учившихся в уездном училище: сын Мойше-Довида Рудермана – Шимон Рудерман, парень, у которого очень рано стала пробиваться черная бородка, и сынок адвоката Тамаркина – Хаим Тамаркин, толстый приземистый паренек с маленькими глазками и кривым носом; носил он рубаху навыпуск, как русские мальчишки, играл с русскими ребятами в мяч, ходил в синагогу разве только в судный день и украдкой курил толстые папиросы.
