Леопольд Захер-Мазох - Дочь Петра Великого
– И мой костюм тоже готов, следовательно, можно без лишних разговоров приступать к делу, – после чего с неподражаемой грацией юркнула в мягкий мех своего импровизированного солдатского камзола.
– Ну, как я выгляжу, Лесток?
– Неотразимо, – с улыбкой ответил маленький француз, – именно так, как необходимо, чтобы с удовольствием ради вас застрелиться.
– И вот такую красивую женщину, – воскликнула она, – собирались запереть в монастырь! Мерзавцы, вы мне за это заплатите!
13
Революция
Соправительница Анна Брауншвейгская как раз беседовала в будуаре со своим любовником, графом Динаром, когда в дверь резко постучали. Сначала она никак не отреагировала на стук, однако когда затарабанили еще ожесточеннее, раздраженно крикнула:
– Кого еще там принесло в такой поздний час?
– Это я, Анна, – ответил голос из-за двери.
– Мой муженек, – расплылась Анна Леопольдовна в неописуемой улыбке.
– Его высочество, должно быть, очень ревнив? – спросил Линар.
– Как вам такое могло прийти в голову, скорее пьян, – шепотом ответила герцогиня.
– Ну, открой же наконец, – снова начал за дверью Ульрих Брауншвейгский.
– С какой стати? – возразила соправительница. – Я уже легла и не хочу, чтобы меня беспокоили. Торопиться некуда, чай, не пожар.
– Пожар, да еще какой, моя дорогая! Я знаю из надежных источников, что среди солдат и петербургской черни против нас затевается комплот, и хотел просить тебя незамедлительно принять соответствующие меры, – проговорил герцог.
Анна Леопольдовна расхохоталась.
– Сейчас, когда на дворе уже почти ночь, что это тебе взбрело в голову? Ты, по-моему, слишком много выпил, у нас достаточно времени, чтобы утром во всем разобраться.
– Возможно, достаточно, а возможно, и нет. У меня есть доказательства...
– Я тебе во всем и на слово верю, однако сейчас я хочу спать, утром мы продолжим разговор об этом деле, – ответила соправительница. – Спокойной ночи!
Было слышно, как герцог после этого удалился.
– Вот таков он всегда, – сказала герцогиня Линару, – будит меня среди ночи, чтобы поговорить о тесьме, которую собирается заменить на камзолах наших солдат.
– Однако этот заговор, похоже, не мог появиться у него совсем уж на пустом месте, – заметил Линар.
– Ах! Все эти небылицы люди выдумывают, чтобы как-то скоротать время, если у них нет более серьезных дел и им нечем заняться, – воскликнула Анна Леопольдовна. – Когда мы с Минихом сговаривались свергнуть Бирона, ни одна живая душа об этом не ведала...
Наступила ночь пятого декабря тысяча семьсот сорок первого года. Ударил сильный мороз, и стужа усилилась почти до невыносимых пределов. В двенадцатом часу все главные фигуранты заговора в последний раз собрались в маленьком дворце великой княжны. На внешнем фасаде его не было видно ни света, ни вообще чего-нибудь необычного. Все, казалось, погрузилось в сон. Только маленький салон, выходящий окнами в сад, да примыкающий к нему будуар принцессы были освещены. В первом вполголоса переговаривались между собой заговорщики, тогда как в последнем Елизавета занималась своим туалетом с такой тщательностью и кокетством, как будто ей предстояло отправиться на придворное празднество или принять возлюбленного. Наконец царевна быстрым шагом вышла оттуда с гордой улыбкой на губах, ибо она знала, что была необычайно красива. Поверх серой бархатной юбки, которая доходила ей только до щиколоток и позволяла лицезреть ее маленькие ножки в черных, отороченных узкими полосками собольего меха полусапожках, на ней был надет камзол из зеленого бархата, подбитый собольим мехом, который благодаря красным бархатным отворотам и золотым позументам приобрел теперь вид мундира Преображенской гвардии, а также мужское жабо и белые перчатки с манжетами. Осиную талию ее перехватывал пояс из белой кожи, на котором висела офицерская шпага и за который была воткнута пара пистолетов. Ее красивую повелительную голову в белом как снег парике увенчивала офицерская шапка Астроцкого, в руке она держала нагайку.
Возглас искреннего восхищения встретил появление цесаревны и, казалось, сам по себе гарантировал ей успех; она знала, что сегодня более чем когда-либо задачей ее было очаровывать и пленять, и она в самом деле была восхитительно хороша. Милостиво протянув каждому из своих сторонников руку, она подписала отданные ею приказы и вручила им бумаги.
– Вы видите, я меньше всего думаю о себе, я отвечаю за все, что вы совершите от моего имени, – произнесла она с благородной гордостью, – мы или победим вместе, или вместе погибнем. Я хочу лишь, чтобы кровь пролилась только в крайнем случае.
Первым, кто удалился, чтобы присоединиться к собравшимся в трактире друзьям, был студент Баттог, в половине двенадцатого на свои посты отправились Шувалов и Астроцкий.
Когда колокола на башне соседней церкви пробили последнюю четверть часа до полуночи, Лесток встал и торжественно проговорил:
– Пора, княжна, отныне каждое мгновение принадлежит мировой истории.
– Предоставьте мне еще несколько секунд, – ответила Елизавета.
Она торопливо прошла в свою опочивальню, тускло освещенную только падавшим через оставленную приоткрытой дверь светом, и опустилась здесь на скамеечку для коленопреклонений.
Она молилась с благоговением и проникновенностью, как прежде еще никогда не делала, она молила о ниспослании ей победы, но точно так же от чистого сердца и о том, чтобы ей суждено было добиться короны без кровопролития, не принося в жертву человеческих жизней. Елизавета торжественно поклялась, если Господь услышит ее мольбы, никогда не приговаривать к смертной казни ни одного человека во все время, пока она будет царствовать.
Когда она поднялась, в дверях стоял Лесток.
– Нам нужно поторапливаться, ваше высочество, – сказал он.
– Я готова, – ответила Елизавета с величественной твердостью, которой от нее никто бы не ожидал, – с Богом, вперед!
С помощью придворной дамы быстро завернувшись в большую горностаевую шубу, она торопливо спустилась по лестнице. Внизу уже с санями поджидал Воронцов, он сам взялся править вожжами; великая княжна и Лесток сели в сани, лихая тройка рванула с места и полетела, но не как обычно, под веселое пощелкивание кнута и звон бубенцов, а беззвучно; никто не проронил ни слова. Снег высокими сугробами лежал на улицах, крыши, окна, острые зубцы стен и выступы – все было увешано ледяными сосульками, а темный небосвод точно переливающееся золотое шитье сверкал над головой мириадами звезд. Вокруг не было видно ни души, только в постовой будке, стоя, обняв ружье, спал солдат. Между деревянными ставнями какого-то трактира промелькнул робко колеблющийся огонек свечи.
Великая княжна обратила взор к торжественно-спокойному полуночному небу, и в этот миг эта борьба за преходящую земную власть и величие показалась ей такою убого-мелкой, и даже вся Земля, на которой, самоуничтожаясь, беспокойно копошится, подобно муравьиной куче, человеческий род, едва ли стоящей заботы и внимания. Это было высокое священное настроение, и в этом-то настроении обыкновенно такая жизнерадостная, жаждущая наслаждений женщина прибыла к казарме гвардии Преображенского полка. Сани остановились у входа.
Лесток вылез первым и подал условный сигнал, рукояткой пистолета три раза постучав в ворота. Два унтер-офицера, которых он привлек на свою сторону значительной суммой денег, уже дожидались этого знака и без промедления отворили.
Сани въехали во двор, Елизавета легко и элегантно выпрыгнула на снег и сразу же попала в окружение солдат, смиренно прикладывавших к губам краешек ее шубы.
– Будите своих боевых товарищей, – промолвила она с неподражаемым достоинством, – скажите им, что я здесь и хотела бы говорить с ними.
Солдаты поспешили выполнить ее поручение, вскоре казарма ожила, на окнах появились свечи, офицеры и гвардейцы быстро спустились во двор и приветствовали всеми любимую принцессу радостными возгласами. Когда весь полк был в сборе, Елизавета сбросила горностаевую шубу на руки Воронцову и в мундире Преображенской гвардии вступила в солдатский круг.
– Гляди-ка, на ней наш камзол, – тихо и радостно говорил один другому, – это хорошая примета.
– Я пришла к вам, мои дорогие друзья, – начала обращение великая княжна, – потому что нуждаюсь в помощи и защите. Вы знаете, как я люблю вас, и смею надеяться, что вы с той же преданностью привязаны ко мне; поэтому я прошу вас спасти меня от моих врагов, которые горят желанием погубить меня, хотя никому из них я ничего плохого не сделала. Вы хотите за меня заступиться, хотите?
– Да, да, хотим! – кричали одни.
– Будем биться не на живот, а на смерть! – кричали другие.
– Мерзкий расчет соправительницы и ее министров раскрыт, – продолжала Елизавета, – эти чужеземцы, которые закабаляют вас и дурно с вами обращаются, которые отнимают у вас добро и имущество, чтобы его проматывать, они слишком хорошо понимают, что я, дочь Петра Великого, вашего лучшего царя, являюсь последней и единственной надеждой русских людей. И чтобы безбоязненно осуществлять свои гнусные планы, они решили изолировать меня физически и заточить в монастырь.
