Жорж Санд - Замок Персмон
— Я больше никогда не увижусь с ней!
— Честное слово? — спросил я.
— Клянусь вечным спасением!
— Поклянитесь честью. Вечное спасение остается с нами до последней минуты, когда все еще можно раскаяться. Прекрасная мысль — сделать Бога больше и выше человеческой справедливости; но тут дело в чисто человеческих отношениях, и нам следует заботиться только о том, что может быть полезно или вредно нашим близким.
— Клянусь честью никогда больше не видеться с Шарлет, хотя, по-моему, человеческая честь — сущий пустяк.
— Вот в том-то и беда! — ответил я. — Позвольте мне сделать небольшое отступление, совершенно необходимое?
— Я слушаю, — ответила мадемуазель де Нив, снова усевшись на свое место.
— Ну так вот что я вам скажу: когда понятия о человеческой чести настолько смутны, то лучше удалиться из общества и от общения с людьми. Тогда действительно лучше обречь себя на уединение и, чтобы избавиться от всяких обязательств по отношению к себе подобным, запереться в монастырь, где неотвратимы одиночество и молчание. Я знаю, что вам не нравится монастырь, в таком случае вам нужен руководитель, который познакомит вас с серьезными обязанностями, налагаемыми жизнью. В келье, в одиночку, вы ничего путного не сделаете, потому что пренебрегаете изучением практической жизни. Вам необходим наставник, чтобы объяснить вам требования приличий и руководить вашими поступками. Вам скоро исполнится двадцать один год, вы обворожительны и знаете об этом, потому что пользуетесь своими прелестями для осуществления своих планов. Если вы способны сильно воздействовать на других, то не имеете права говорить: «Я еще сама не знаю, чего хочу! Я еще посмотрю!» Надо смотреть и решать безотлагательно и надо сделать выбор между мужем и исповедником, иначе к вам нельзя будет относиться серьезно.
— Как? — вскричала мадемуазель де Нив, вскочив с места, в возмущении от моей резкости. — Что вы такое говорите, господин Шантебель? Чего вы от меня требуете?
— Ничего, кроме свободного выражения вашей воли.
— Но… как раз этой-то воли у меня и нет! Я жду вдохновения свыше.
— Разве до сих пор вас вдохновлял Бог? Разве он приказал вам дать похитить себя Жаку Ормонду?
— Дядя, — вмешался Жак, — вы вырвали у меня мою тайну, я думал, она будет для вас свята, а вы обрекаете меня на пытку! Позвольте мне уйти, я задыхаюсь, все это выше моих сил!
— Я вас не виню, Жак, — сказала мадемуазель де Нив, — я сама хотела сказать вашему дяде все, что он уже знает.
— Тем более, — продолжал я, — что вы признались во всем моему сыну и позволили ему ничего от меня не скрывать.
Жак побледнел, взглянул на Анри, который сумел остаться невозмутимым. Затем он посмотрел на Мари, которая сконфуженно опустила глазки, но тотчас снова подняла их и сказала ему с наивной откровенностью:
— Это правда, Жак, я все рассказала вашему кузену, он был нужен мне для выполнения замысла, который вы отказались бы помочь мне осуществить.
— Откуда вы знаете? — ответил Жак. — Конечно, Анри вполне достоин вашей откровенности, но ведь я предоставил вам достаточно доказательств моей преданности, чтобы пользоваться исключительным правом на ваше доверие…
— Ты забываешь, Жак, — вмешался я, — что когда барышне де Нив кто-то нужен, то она, как сама в этом сознается, идет прямо к дели, не заботясь о других. Она, конечно, могла бы опереться на твою руку и отправиться вместе с тобой посмотреть на Леони через решетку сада или же обратиться к Анри в твоем присутствии и опять же вместе с тобой посещать под покровом таинственности эту башню; несомненную невинность подобных визитов ты сам смог бы тогда подтвердить; но все это не удалось бы так легко. Анри не доверился бы особе, представленной тобою и, стало быть, скомпрометированной. Он начал бы рассуждать и спорить, как я теперь. Гораздо вернее было застигнуть его врасплох, назначить ему тайное свидание, дать ему заглянуть в сердце, свободное от всяких привязанностей, от любых обязательств. Опыт показывает, что мадемуазель де Нив отнюдь не настолько чужда интриг реальной жизни, как полагают многие, и что если она не подозревает о страданиях, которые может причинить, то угадывает и знает способ, как этими страданиями воспользоваться.
— Анри! — воскликнула барышня де Нив, побледнев и стиснув зубы. — Неужели вы разделяете жестокое мнение вашего отца обо мне?
Лицо Анри на минуту исказила судорога тревоги и сожаления, но потом, внезапно поборов себя, с героизмом чистой совести он ответил:
— Отец суров, мадемуазель Мари, но по существу сказал то же, что говорил вам и я, здесь же, вчера вечером, наедине с вами.
Мадемуазель де Нив повернулась тогда к Жаку, как бы для того, чтобы просить у него помощи и покровительства. Она увидела слезы у него на глазах и быстро пошла к нему. Жак, побуждаемый добрым сердцем и незнанием приличий, обнял ее со словами:
— О! Если даже вы и были виновны передо мной, я обо всем забыл, видя, как вы страдаете! Возьмите мою кровь, мою честь, мою жизнь! Все ваше, и я ничего не требую взамен, вы прекрасно это знаете!
Впервые в жизни благодаря резкости моих нападок Жак, пораженный в самое сердце, сумел быть по-настоящему красноречивым. Выражение лица, жесты, голос — все в нем было искренно, а значит, серьезно и сильно. Этот порыв открыл глаза всем, и особенно мадемуазель де Нив, которая до сих пор не до конца понимала Жака. Только теперь она почувствовала, насколько была виновна, и услышала голос собственной совести. Она ощутила себя в положении человека, у которого на краю пропасти закружилась голова и который инстинктивно отшатывается назад. Но только вместо того, чтобы действительно податься назад, она, напротив, приблизилась к сердцу, могучее биение которого угадывала впервые так близко к своему сердцу, и, не оставляя руки Жака, обратилась к Эмили:
— Тебе следовало бы упрекать меня больше всех, потому что, оказывается, я была неблагодарна к твоему брату и кокетничала с твоим кузеном. Но, как всегда, ты молчишь и страдаешь без всяких жалоб; клянусь тебе, я все исправлю, все заглажу и буду достойна твоей дружбы!
— Да услышит вас Бог! — сказал я ей, протягивая руку. — Простите, что я заставил вас помучиться. Зато, кажется, я высвободил правду из лабиринта, в который затолкала ее Шарлет. Надеюсь, вы поразмыслите обо всем и не станете больше пускаться в проделки, последствия которых могут повредить вам же самой. Поговорим теперь о делах и посмотрим, как можно восстановить ваши права без скандала и без ссор. Да будет вам известно, что я согласился выслушать вашу мачеху только при том условии, что мне будет предоставлена роль примирителя. Лично меня графиня не интересует, но она поступила очень ловко. Узнав, что я обожаю детей, что везде, где замешаны невинные бедняжки, я обязательно выступаю в их интересах, она надумала поручить мне свою дочь. Прелестная и славненькая Нини, кажется, не особенно счастлива. Ее участь будет еще хуже, когда она останется с матерью, озлобленной бедностью.
— Не говорите больше ни слова, господин Шантебель! — вскричала мадемуазель де Нив. — Решайте сами, не спросив у меня, какие жертвы я должна принести, потом дайте мне перо, и я подпишу, не читая. Вы знаете размеры моего состояния, а я не знаю. Устройте так, чтобы Нини была так же богата, как я: я желала увидеться с вами, чтобы именно это вам сказать.
Говоря это, великодушная девушка повернулась к окну, чтобы послать воздушный поцелуй сестре; но, не увидев ее, принялась звать:
— Нини! Нини!
Не получив ответа, она устремилась к двери со словами:
— Боже мой! Где она может быть? Я не вижу ее!
В ту же минуту дверь вдруг распахнулась, и Нини бросилась в объятия мадемуазель де Нив, крича голосом, сдавленным от страха:
— Спрячьте меня, спрячьте меня! Мама приехала! Она идет сюда за мной, чтобы побить меня! Не отдавайте меня маме, спрячьте меня!
И, проворная как мышь, она юркнула под большой стол, накрытый тяжелым ковром.
XIV
Как раз вовремя. Госпожа де Нив, бледная, взволнованная, вошла, как будто к себе домой, не постучавшись, не доложив о себе. Мари осталась у окна. Черная косынка, кокетливо завитый белокурый шиньон, соломенная шляпка, приподнятая сзади, вот и все, что было видно. Мьет была в хорошенькой овернской шляпке, до того отвечавшей современной моде, что она казалась элегантной, не переставая быть оригинальной.
— Извините, господин Шантебель, — заговорила графиня, приняв или сделав вид, что приняла обеих девушек за крестьянок, — у вас консультация, а я и не знала. Тысяча извинений! Я искала свою дочь, думала, она здесь. У вас дома мне сказали, что вы увели ее сюда. Скажите же, где она, я хочу скорее ее поцеловать. Я подожду в саду, пока вы не найдете время выслушать и меня.
Пока графиня говорила, я случайно взглянул в окно, противоположное тому, у которого стояла барышня де Нив; из него видны были задворки замка, и я заметил Шарлет, выжидавшую что-то у заброшенных построек. Я понял появление графини и счел ниже своего достоинства разыгрывать комедию.
