Бернарден Сен-Пьер - Поль и Виргиния. Индийская хижина
При этом ужасном зрелище матрос один бросился в море, а Виргиния, видя неминуемую смерть, одной рукой придержала платье, другую прижала к сердцу и, подняв вверх ясные глаза, казалась ангелом, направляющим свой полет к небу.
О, ужасный день! Увы! Все было поглощено. Водяной вал отбросил далеко на землю часть зрителей, которых порыв человеколюбия заставил направиться к Виргинии, так же как матроса, намеревавшегося спасти ее вплавь. Этот человек, избегнув почти верной смерти, встал на колени, говоря: «Господь мой! Ты спас мне жизнь, но я охотно отдал бы ее за ту достойную барышню, которая не захотела снять одежды, как то сделал я».
Мы с Домингом вытащили из волн несчастного Поля; он был без сознания, кровь лилась у него изо рта и из ушей. Губернатор передал его докторам, а мы вдоль берега, по нашей стороне, искали — не принесло ли море тело Виргинии. Но ветер внезапно повернул, как это бывает при ураганах, и мы с горестью думали, что не сможем отдать этой злосчастной девушке даже последнего долга.
Мы удалились от этого места, подавленные горем и пораженные все одной утратой, хотя кораблекрушение погубило немало людей. Большинство усомнилось даже в существовании провидения, ибо бывают столь ужасные и столь малозаслуженные несчастья, которые колеблют веру даже мудрого.
Между тем Поля, который начал приходить в чувство, поместили в соседнем доме на время, пока его можно будет перенести в его жилище. Что до меня, то я вместе с Домингом пошел назад, дабы подготовить мать Виргинии и ее подругу к несчастному событию. Когда мы были у входа в долину реки Латаний, негр сказал нам, что море выбросило много обломков корабля на берег противоположной бухты. Мы спустились туда, и первое, что я увидел на берегу, было тело Виргинии. Она была наполовину закрыта песком, в той же позе, в какой мы видели ее погибающей. Черты ее лица не изменились. Ее глаза были закрыты, но ясность все еще была на челе; лишь бледные фиалки смерти смешались на щеках ее с розами стыдливости. Одна рука касалась одежды, а другая, которую она прижала к сердцу, была крепко стиснута и окоченела. Я с трудом высвободил из нее маленькую коробку. Но каково же было мое удивление, когда я увидел, что это был образок Поля, который она обещала ему хранить до тех пор, пока будет жива! При виде этого последнего доказательства постоянства и любви несчастной девушки я горько заплакал. А Доминг колотил себя в грудь и оглашал воздух горестными криками. Мы отнесли тело Виргинии в рыбачью хижину, где поручили его охране бедных малабарских женщин, которые позаботились омыть его.
Пока они исполняли эту печальную, обязанность, мы поднялись к жилищу. Мы застали там госпожу де-ла-Тур и Маргариту за молитвой в ожидании известий о корабле. Как только госпожа де-ла-Тур увидела меня, она закричала: «Где моя дочь, дорогая моя дочь, дитя мое?» Не сомневаясь более в несчастии при виде моих слез и молчания, она внезапно была охвачена удушьем и болезненной тоской; у нее вырвались лишь вздохи и рыдания. А Маргарита воскликнула: «Где мой сын? Я не вижу сына!» — и лишилась чувств. Мы поспешили к ней, и, приведя ее в чувство, я уверил ее, что Поль жив и губернатор позаботился о нем.
Едва она опомнилась, как занялась своей подругой, которая впадала время от времени в продолжительный обморок. Госпожа де-ла-Тур провела всю ночь в этих жестоких страданиях, и по длительности их я заключил, что никакое горе не сравнится c горем матери. Когда к ней возвращалось сознание, она устремляла пристальный и темный взор к небу. Напрасно подруга и я сжимали ее руки в своих руках, напрасно называли самыми нежными именами: она казалась нечувствительной к этим доказательствам старой привязанности, и из ее стесненной груди вырывались лишь глухие стоны.
Как только настало утро, Поля принесли на носилках. Он пришел в чувство, но не мог выговорить ни слова. Свидание его с матерью и госпожой де-ла-Тур, которого я сперва опасался, привело к лучшим результатам, чем все мои прежние заботы. Луч утешения показался на лицах обеих несчастных матерей. Обе они сели возле него, обнимали и целовали его. И слезы их, до сих пор сдерживаемые избытком скорби, впервые полились. Вскоре Поль заплакал вместе с ними. После того как эти трое существ нашли таким образом облегчение горю, продолжительное забытье последовало за судорожным проявлением скорби и принесло им летаргическое спокойствие, похожее действительно на смерть.
Господин де-ла-Бурдоннэ тайно прислал предупредить меня, что тело Виргинии, по его распоряжению, было перенесено в город и что оттуда его перенесут в церковь Апельсинов. Я тотчас же спустился в Порт Людовика, где нашел поселенцев со всех участков, собравшихся для того, чтобы присутствовать при ее погребении, как будто остров потерял в ней все, что было у него самого дорогого. В гавани корабли скрестили реи, спустили флаги и стреляли из пушек через долгие промежутки. Гренадеры открывали похоронное шествие. Они несли ружья опущенными, их барабаны, обтянутые длинным крепом, издавали мрачные звуки, и печаль отражалась на лицах этих воинов, столько раз спокойно встречавших лицом к лицу смерть в бою. Восемь молодых девушек из лучших семейств острова, одетые в беглое, с пальмовыми ветвями в руках, несли тело добродетельной своей подруги, усыпанное цветами. За ними следовал хор маленьких детей, распевая гимны. Далее — все наиболее влиятельные жители острова и власти, позади которых шествовал губернатор, сопровождаемый толпой народа. Так распорядились власти, дабы воздать почесть добродетели Виргинии. Но когда тело ее поровнялось с подножием этой горы, при виде тех самых хижин, чьим счастием была она так долго и которые наполнила отчаянием ее смерть, вся торжественность погребального шествия нарушилась, гимны и пение прекратились, и по всей равнине слышны были лишь вздохи и рыдания. Из соседних селений сбежались тогда молодые девушки, чтобы коснуться гроба платками, чётками, венками цветов, призывая ее, как святую. Матери просили себе у бога такую же дочь, юноши — такую же верную возлюбленную, бедняки — такого же нежного друга, рабы — такую же добрую госпожу. Когда тело прибыло на место погребения, мадагаскарские негритянки и мозамбикские кафры расставили вокруг него корзины с фруктами и повесили куски материй на соседние деревья, следуя обычаю своей родины; индианки из Бенгалии и с Малабарского берега принесли клетки, переполненные птицами, которым они возвращали свободу над ее телом. Так утрата милого создания роднит все народы. И сколь велика власть несчастной добродетели, если она соединяет все верования вокруг своей могилы!
Пришлось поставить стражу у вырытой могилы и отстранить от нее нескольких дочерей бедных поселенцев, которые во что бы то ни стало хотели броситься туда, говоря, что им нечего более надеяться на утешение в этом мире и что им остается только умереть вместе с той, которая была их единственной благодетельницей.
Ее похоронили близ церкви Апельсинов, с западной ее стороны, у подножия группы бамбуков, где она, отправляясь с матерью и Маргаритой к обедне, любила отдыхать, сидя рядом с тем, кого именовала она тогда братом.
Возвращаясь с этого печального торжества, господин де-ла-Бурдоннэ поднялся сюда в сопровождении части своей многочисленной свиты. Он предложил госпоже де-ла-Тур и ее подруге всю помощь, какая лишь зависела от него. В нескольких словах, но с негодованием высказался он об ее жестокосердной тетке и, приблизившись к Полю, сказал ему то, чем думал утешить его: «Я желал, — сказал он, — вашего счастия и счастия вашей семьи. Бог мне свидетель в этом. Друг мой, надо ехать во Францию, я определю вас там на службу. Пока вы будете отсутствовать, я буду заботиться о матери вашей, как о своей». В то же время он протянул ему руку, но Поль отдернул свою и отвернулся, дабы не видеть его. Я же оставался в жилище несчастных моих приятельниц, чтобы заботиться о них и о Поле, насколько у меня хватало сил.
По прошествии трех недель Поль мог уже ходить; но печаль его, казалось, увеличивалась по мере того, как возвращались его телесные силы. Он был равнодушен ко всему; взор его потускнел, и он ничего не отвечал на вопросы, с которыми к нему обращались. Госпожа де-ла-Тур, которая была при смерти, часто говорила ему: «Сын мой, пока я буду видеть вас, мне будет казаться, что я вижу мою дорогую Виргинию». При имени Виргинии он вздрагивал и отходил от нее, несмотря на увещевания матери, которая звала его к своей подруге. Он уходил один в сад и сидел под кокосам Виргинии, устремив взор на источник.
Губернаторский доктор, который ухаживал с большой заботливостью за ним и за обеими дамами, сказал нам, что вывести его из мрачного уныния можно лишь предоставив ему делать все, что ему нравится, ни в чем ему не противореча; это было единственным средством победить молчание, в котором он упорствовал. Я решил следовать его совету. Как только Поль почувствовал, что силы его немного восстановились, то первое, что он сделал, был уход из дома. Так как я не терял его из виду, то отправился следом за ним. Я сказал Домингу, чтобы он взял провизию и сопровождал нас. По мере того как молодой человек спускался с этой горы, бодрость и силы его, казалось, возрождались. Сперва он направился по дороге Апельсинов, и, когда очутился у церкви, в бамбуковой аллее, он пошел прямо туда, где увидел свежую могилу. Там он опустился на колени и, подняв глаза к небу, долго молился. Поступок его показался мне хорошим предзнаменованием того, что сознание возвращается к нему, так как это выражение веры в высшее существо показывало, что душа его начинает обретать естественное состояние. Я и Доминг встали вслед за ним на колени и молились вместе. Затем он поднялся и пошел к северной части острова, не обращая на нас особенного внимания. Так как я знал, что ему не только неизвестно место, где было погребено тело Виргинии, но даже и то, было ли оно извлечено из моря, то я спросил его, почему молился он у подножия этих бамбуков. Он ответил мне: «Мы так часто бывали здесь!»
