Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году
— Что с тобой, командир? Ты разве знаешь меня? — резко спросил молодой человек.
— Пожалуй, — ответил республиканец.
— В самом деле, мне кажется, ты приходил к нам в школу.
— Я никогда не бывал в школах, — резко возразил Юло. — А ты из какой школы?
— Из Политехнической!
— Ах, вот как! Казарма, где хотят воспитать солдат в дортуарах, — воскликнул Юло, питавший непреодолимое отвращение к офицерам, вышедшим из этого ученого питомника. — А где ты служишь?
— Во флоте.
— Да неужели? — воскликнул Юло и ехидно засмеялся. — А много ты знаешь воспитанников вашей школы, которые служили бы во флоте? Из Политехнической школы, — сказал он строгим тоном, — выпускают только артиллерийских офицеров и офицеров инженерных войск.
Молодой человек не смутился.
— Для меня сделали исключение, во внимание к фамилии, которую я ношу, — ответил он. — В роду у нас все были моряками.
— Вот оно что! А как твоя фамилия, гражданин?
— Дю Га Сен-Сир.
— Так, стало быть, тебя не убили в Мортани?
— Ах, он чуть было не погиб, — поспешно сказала мадам дю Га. — Две пули пробили шляпу моего сына...
— А есть у тебя документы? — спросил Юло, не слушая г-жу дю Га.
— Вы что, желаете их проверить? — дерзко спросил моряк, переводя насмешливый взгляд голубых глаз то на сумрачное лицо командира, то на мадмуазель де Верней.
— А ты, желторотый, не вздумал ли случаем перечить мне? Давай документы, а не то пойдем!..
— Ну, ну, любезный! Я не дурак. Почему я обязан тебе отвечать? Кто ты такой?
— Командующий войсками департамента, — ответил Юло.
— Ого! Тогда мое дело окажется, пожалуй, серьезным. Я буду захвачен с оружием в руках.
И он протянул офицеру стакан бордо.
— Я не хочу пить, — ответил Юло. — Показывай документы.
В эту минуту на улице звякнули ружья и раздались шаги нескольких солдат. Юло подошел к окну, и мадмуазель де Верней вздрогнула, увидев, какая довольная улыбка появилась на его лице. Явное сочувствие девушки ободрило молодого моряка, лицо его приняло холодное и гордое выражение. Порывшись в кармане редингота, он достал из элегантного бумажника документы и подал их офицеру. Юло принялся медленно читать их, сравнивая указанные в паспорте приметы с чертами лица подозрительного путешественника. Во время такой проверки вновь послышался крик совы, но на этот раз нетрудно было различить в нем интонации и переливы человеческого голоса. С насмешливым видом командир вернул тогда бумаги молодому человеку.
— Прекрасно, замечательно, — сказал он, — а все-таки пойдем со мной в округ. Я не любитель музыки.
— Почему вы уводите его в округ? — спросила мадмуазель де Верней изменившимся голосом.
— Деточка, это вас не касается, — ответил командир и сделал обычную свою гримасу.
Тон, слова старого солдата, а главное, унижение, перенесенное в присутствии человека, которому она нравилась, возмутили мадмуазель де Верней; она встала, сразу сбросив с себя маску наивной скромности; лицо ее зарумянилось, глаза засверкали.
— Скажите, документы этого молодого человека удовлетворяют всем требованиям закона? — тихо спросила она слегка дрогнувшим голосом.
— Да, по видимости.
— Ну, так я хочу, чтобы вы его по видимости оставили в покое, — сказала она. — Вы боитесь, что он убежит? Но вы будете конвоировать его, так же как и меня, до Майенны; он поедет в почтовой карете вместе со своей матерью. Без возражений! Я так хочу! Ну, что? — продолжала она, заметив, что Юло позволил себе сделать недовольную гримасу. — Вы все еще находите его подозрительным?
— Еще бы! Довольно подозрительным.
— И что вы хотите сделать с ним?
— Ничего особенного. Только охладим кусочками свинца голову этому шалопаю! — с иронией ответил Юло.
— Вы шутите, полковник! — воскликнула мадмуазель де Верней.
— Идем, приятель! — сказал Юло, кивнув головой моряку. — Ну, живо!
Эти бесцеремонные слова вернули мадмуазель де Верней самообладание, и она улыбнулась.
— Ни шагу! — сказала она молодому человеку, ограждая его горделивым жестом.
— Ах, до чего хороша! — сказал моряк на ухо матери, и та нахмурила брови.
Досада и множество возбужденных, но подавленных чувств придавали в эту минуту новую прелесть лицу молодой парижанки. Франсина, г-жа дю Га, ее сын поднялись; мадмуазель де Верней быстро встала между ними и улыбавшимся командиром, проворно отстегнула две петлицы на своем спенсере, и в том ослеплении, которое охватывает женщину, когда жестоко задето ее самолюбие и когда она нетерпеливо стремится проявить свою власть, как ребенок, мечтающий поскорее испробовать подаренную ему игрушку, она мгновенно выхватила из-за корсажа и подала командиру распечатанное письмо.
— Прочтите, — сказала она, язвительно улыбаясь.
Она повернулась к молодому моряку и, в опьянении триумфа, бросила на него лукавый и влюбленный взор. У обоих взволнованные лица просветлели, оживились румянцем радости, а в душе поднялось множество противоречивых чувств. Г-жа дю Га с одного взгляда угадала, что великодушие мадмуазель де Верней скорее вызвано любовью, чем милосердием. И, конечно, она была права. Прекрасная путешественница покраснела и скромно потупила глаза, угадав все, что говорил этот женский взгляд, затем, в ответ на безмолвное обвинение и угрозу, гордо подняла голову и вызывающе посмотрела на всех. Ошеломленный командир молча вернул ей письмо, скрепленное подписями министров: в нем предписывалось всем властям повиноваться приказаниям этой таинственной особы. Но затем Юло вытащил из ножен шпагу и, переломив ее о колено, бросил обломки на пол.
— Мадмуазель, вы, вероятно, хорошо знаете, что вам полагается делать, но у истого республиканца есть свои убеждения и гордость, — сказал он. — Я не могу служить там, где командуют красивые девицы. Нынче же вечером первый консул получит мой рапорт об отставке, и повиноваться вам будут другие, но только не Юло. Там, где я перестаю понимать, я останавливаюсь, — особенно тогда, когда я обязан понимать.
Он умолк. Наступила тишина. Но вдруг молодая парижанка нарушила ее. Она подошла к Юло и, протягивая ему руку, сказала:
— Полковник, хотя вы и запустили бороду, можете поцеловать меня. Вы настоящий мужчина.
— И я горжусь этим, мадмуазель, — ответил Юло, довольно неловко целуя руку этой странной девушки. — Ну а ты, приятель, дешево отделался от большой беды, — добавил он, погрозив молодому человеку пальцем.
— Командир, — ответил тот, смеясь, — пора кончать шутку. Если хочешь, я пойду с тобой в округ.
— Ты что ж, возьмешь туда и своего свистуна-невидимку Крадись-по-Земле?..
— Крадись-по-Земле? Кто это такой? — спросил моряк с самым неподдельным удивлением.
— А разве за окном не свистели недавно?
— Ну и что же? — возразил моряк. — Скажи, что общего между этим свистом и мною? Я думал, что таким способом тебя предупреждали о своем прибытии солдаты, которых ты, вероятно, вызвал для того, чтобы арестовать меня.
— Ты так думал? В самом деле?
— Ах, боже мой! Конечно! Выпей же стакан бордо. Превосходное вино!
Искреннее удивление моряка, беспечная непринужденность его манер, его молодое лицо, казавшееся таким юным в рамке тщательно завитых светло-русых локонов, — все это сбивало командира с толку, он колебался, теряясь между множеством подозрений. Заметив, что г-жа дю Га как будто старается разгадать тайное значение взглядов, которые ее сын бросает на мадмуазель де Верней, он спросил у нее:
— Сколько вам лет, гражданка?
— Увы... какими жестокими становятся законы нашей Республики, господин офицер! Мне тридцать восемь лет.
— Не поверю, хоть расстреляйте меня. Крадись-по-Земле где-то здесь, это он свистел. Вы — переодетые шуаны. Разрази вас гром! Я прикажу оцепить гостиницу и произвести везде обыск...
Слова его пресек свист, раздавшийся во дворе, прерывистый и похожий на тот, который все недавно слышали. Юло бросился в коридор и, к счастью для г-жи дю Га, не видел, как она побледнела, услыхав его угрозу. В свистуне он обнаружил кучера, запрягавшего лошадей в почтовую карету, и отбросил свои подозрения, — настолько ему показалось невероятным, чтобы шуаны осмелились орудовать в самом центре Алансона.
— Я прощаю его, но потом он дорого поплатится за то, что заставил нас пережить здесь такие минуты, — сурово сказала мать на ухо сыну, когда Юло вновь появился на пороге комнаты. Смущенное лицо храброго офицера отражало происходившую в его душе внутреннюю борьбу между суровым долгом и природной добротой. Он все еще хранил сумрачный вид — может быть, потому, что должен был признать свою ошибку. Все же он взял стакан бордо и сказал:
— Извини меня, товарищ. Но твоя школа выпускает в армию таких молодых офицеров...
— А что, у разбойников есть еще моложе? — смеясь, перебил его мнимый моряк.
— За кого же вы приняли моего сына? — подхватила г-жа дю Га.
