Федор Достоевский - ИДИОТ
Но только что он вступил в столовую (еще через одну комнату от гостиной), с ним в дверях почти столкнулась выходившая Аглая. Она была одна.
- Гаврила Ардалионович просил меня вам передать, - сказал князь, подавая ей записку.
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на князя. Ни малейшего смущения не было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, - каким образом он очутился в этом деле вместе с Ганей? - и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
Генеральша несколько времени, молча и с некоторым оттенком пренебрежения, рассматривала портрет Настасьи Филипповны, который она держала пред собой в протянутой руке, чрезвычайно и эффектно отдалив от глаз.
- Да, хороша, - проговорила она наконец, - очень даже. Я два раза ее видела, только издали. Так вы такую-то красоту цените? - обратилась она вдруг к князю.
- Да… такую… - отвечал князь с некоторым усилием.
- То-есть именно такую?
- Именно такую.
- За что?
- В этом лице… страдания много… - проговорил князь, как бы невольно, как бы сам с собою говоря, а не на вопрос отвечая.
- Вы, впрочем, может быть, бредите, - решила генеральша и надменным жестом откинула от себя портрет на стол. Александра взяла его, к ней подошла Аделаида, обе стали рассматривать. В эту минуту Аглая возвратилась опять в гостиную.
- Этакая сила! - вскричала вдруг Аделаида, жадно всматриваясь в портрет из-за плеча сестры.
- Где? Какая сила? - резко спросила Лизавета Прокофьевна.
- Такая красота - сила, - горячо сказала Аделаида, - с этакою красотой можно мир перевернуть!
Она задумчиво отошла к своему мольберту. Аглая взглянула на портрет только мельком, прищурилась, выдвинула нижнюю губку, отошла и села к стороне, сложив руки.
Генеральша позвонила.
- Позвать сюда Гаврилу Ардалионовича, он в кабинете, - приказала она вошедшему слуге.
- Maman! - значительно воскликнула Александра.
- Я хочу ему два слова сказать - и довольно! - быстро отрезала генеральша, останавливая возражение. Она была видимо раздражена. - У нас, видите ли, князь, здесь теперь все секреты. все секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в котором требуется наиболее откровенности, ясности, честности. Начинаются браки, не нравятся мне эти браки…
- Maman, что вы это? - опять поспешила остановить ее Александра.
- Чего тебе, милая дочка! Тебе самой разве нравятся? А что князь слушает, так мы друзья. Я с ним, по крайней мере. Бог ищет людей, хороших, конечно, а злых и капризных ему не надо; капризных особенно, которые сегодня решают одно, а завтра говорят другое. Понимаете, Александра Ивановна? Они, князь, говорят, что я чудачка, а я умею различать. Потому сердце главное, а остальное вздор. Ум тоже нужен, конечно… может быть, ум-то и самое главное. Не усмехайся, Аглая, я себе не противоречу: дура с сердцем и без ума такая же несчастная дура, как и дура с умом без сердца. Старая истина. Я вот дура с сердцем без ума, а ты дура с умом без сердца; обе мы и несчастны, обе и страдаем.
- Чем же вы уж так несчастны, maman? - не утерпела Аделаида, которая одна, кажется, из всей компании не утратила веселого расположения духа.
- Во-первых, от ученых дочек, - отрезала генеральша, - а так как этого и одного довольно, то об остальном нечего и распространяться. Довольно многословия было. Посмотрим как-то вы обе (я Аглаю не считаю) с вашим умом и многословием вывернетесь, и будете ли вы, многоуважаемая Александра Ивановна, счастливы с вашим почтенным господином?.. А!.. - воскликнула она, увидев входящего Ганю: - вот еще идет один брачный союз. Здравствуйте! - ответила она на поклон Гани, не пригласив его садиться. - Вы вступаете в брак?
- В брак?.. Как?.. В какой брак?.. - бормотал ошеломленный Гаврила Ардалионович. Он ужасно смешался.
- Вы женитесь? спрашиваю я, если вы только лучше любите такое выражение?
- Н-нет… я… н-нет, - солгал Гаврила Ардалионович, и краска стыда залила ему лицо. Он бегло взглянул на сидевшую в стороне Аглаю и быстро отвел глаза. Аглая холодно, пристально, спокойно глядела на него, не отрывая глаз, и наблюдала его смущение.
- Нет? Вы сказали: нет? - настойчиво допрашивала неумолимая Лизавета Прокофьевна; - довольно, я буду помнить, что вы сегодня в среду утром на мой вопрос сказали мне: "нет". Что у нас сегодня, среда?
- Кажется, среда, maman, - ответила Аделаида.
- Никогда дней не знают. Которое число?
- Двадцать седьмое, - ответил Ганя.
- Двадцать седьмое? Это хорошо по некоторому расчету. Прощайте, у вас, кажется, много занятий, а мне пора одеваться и ехать; возьмите ваш портрет. Передайте мой поклон несчастной Нине Александровне. До свидания, князь-голубчик! Заходи почаще, а я к старухе Белоконской нарочно заеду о тебе сказать. И послушайте, милый: я верую, что вас именно для меня бог привел в Петербург из Швейцарии. Может быть, будут у вас и другие дела, но главное для меня. Бог именно так рассчитал. До свидания, милые. Александра, зайди ко мне, друг мой.
Генеральша вышла. Ганя, опрокинутый, потерявшийся, злобный, взял со стола портрет и с искривленной улыбкой обратился к князю.
- Князь, я сейчас домой. Если вы не переменили намерение жить у нас, то я вас доведу, а то вы и адреса не знаете.
- Постойте, князь, - сказала Аглая, вдруг подымаясь с своего кресла, - вы мне еще в альбоме напишете. Папа сказал, что вы каллиграф. Я вам сейчас принесу…
И она вышла.
- До свидания, князь, и я ухожу, - сказала Аделаида. Она крепко пожала руку князю, приветливо и ласково улыбнулась ему и вышла. На Ганю она не посмотрела.
- Это вы, - заскрежетал Ганя, вдруг набрасываясь на князя, только что все вышли, - это вы разболтали им, что я женюсь! - бормотал он скорым полушепотом, с бешеным лицом и злобно сверкая глазами; - бесстыдный вы болтунишка!
- Уверяю вас, что вы ошибаетесь, - спокойно и вежливо отвечал князь, - я и не знал, что вы женитесь.
- Вы слышали давеча, как Иван Федорович говорил, что сегодня вечером все решится у Настасьи Филипповны, вы это и передали! Лжете вы! Откуда они могли узнать? Кто же, чорт возьми, мог им передать, кроме вас? Разве старуха не намекала мне?
- Вам лучше знать, кто передал, если вам только кажется, что вам намекали, я ни слово про это не говорил.
- Передали записку? Ответ? - с горячечным нетерпением перебил его Ганя. Но в самую эту минуту воротилась Аглая, и князь ничего не успел ответить.
- Вот, князь, - сказала Аглая, положив на столик свой альбом, - выберите страницу и напишите мне что-нибудь. Вот перо и еще новое. Ничего что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными не пишут.
Разговаривая с князем, она как бы и не замечала, что Ганя тут же. Но покамест князь поправлял перо, отыскивал страницу и изготовлялся, Ганя подошел к камину, где стояла Аглая, сейчас справа подле князя, и дрожащим, прерывающимся голосом проговорил ей чуть не на ухо:
- Одно слово, одно только слово от вас, - и я спасен.
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят, было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
- Что же мне написать? - спросил князь.
- А я вам сейчас продиктую, - сказала Аглая, поворачиваясь к нему; - готовы? Пишите же: "Я в торги не вступаю". - Теперь подпишите число и месяц. Покажите.
Князь подал ей альбом.
- Превосходно! Вы удивительно написали; у вас чудесный почерк! Благодарю вас. До свидания, князь… Постойте, - прибавила она, как бы что-то вдруг припомнив, - пойдемте, я хочу вам подарить кой-что на память.
Князь пошел за нею; но войдя в столовую. Аглая остановилась.
- Прочтите это, - сказала она, подавая ему записку Гани. Князь взял записку и с недоумением посмотрел на Аглаю.
- Ведь я знаю же, что вы ее не читали и не можете быть поверенным этого человека. Читайте, я хочу, чтобы вы прочли.
Записка была очевидно написана наскоро:
"Сегодня решится моя судьба, вы знаете каким образом. Сегодня я должен буду дать свое слово безвозвратно. Я не имею никаких прав на ваше участие, не смею иметь никаких надежд; но когда-то вы выговорили одно слово, одно только слово, и это слово озарило всю черную ночь моей жизни и стало для меня маяком. Скажите теперь еще одно такое же слово - и спасете меня от погибели! Скажите мне только: разорви все, и я все порву сегодня же. О, что вам стоит сказать это! В этом слове я испрашиваю только признак вашего участия и сожаления ко мне, - и только, только! И ничего больше, ничего! Я не смею задумать какую-нибудь надежду, потому что я недостоин ее. Но после вашего слова я приму вновь мою бедность, я с радостью стану переносить отчаянное положение мое. Я встречу борьбу, я рад буду ей, я воскресну в ней с новыми силами!
