Ясунари Кавабата - Тысячекрылый журавль
Как это Фумико удержалась?.. Когда она ослабила упор?.. Это была невероятная ловкость, тайное проявление женской предосторожности…
Кикудзи думал, что вот-вот он почувствует тяжесть ее тела, но ощутил лишь тепло и аромат женщины.
Дурманящий аромат. В нем было все, в этом аромате, – и длинный день, и летний зной, и сама жизнь. Так пахли ласки госпожи Оота…
– Ну отдайте! Пожалуйста…
Кикудзи больше не противился, отдал.
– Я его порву.
Отвернувшись, Фумико разорвала письмо на мелкие кусочки. Ее шея, ее обнаженные руки были влажны.
Когда Фумико чуть не упала, все-таки удержалась, она сначала резко побледнела, потом стала красной. Очевидно, ей сделалось жарко.
3
Стандартный ужин, взятый из ближайшего ресторана, был безвкусным.
У прибора Кикудзи стояла цилиндрическая чашка. Ее, как всегда, поставила служанка.
Кикудзи вдруг все свое внимание сосредоточил на чашке. Фумико тоже обратила на нее внимание.
– Оказывается, вы пьете из этой чашки?
– Да.
– Как нехорошо получилось… – сказала Фумико. Однако в ее голосе было меньше смущения, чем испытывал сейчас Кикудзи. – Подарила ее вам, а потом раскаивалась. В письме я написала об этом.
– О чем?
– Ну, о чашке… Просила извинения за такой ничтожный подарок.
– Ничтожный? Что вы! Прекрасная чашка!
– Нет, сино не очень хороший. Иначе мама не пользовалась бы этой чашкой каждый день.
– Я, правда, не очень разбираюсь, но мне кажется, она хороша. – Кикудзи взял чашку и повертел в руках.
– Но есть сколько угодно сино гораздо лучше этого. Будете пить из нее, вспомните вдруг о других чашках и подумаете, что ваша хуже…
– У меня нет в доме второго сино.
– Пусть у вас нет, но вы можете где-нибудь увидеть. И подумаете, что те, другие, лучше. Мне и маме будет очень, очень горько.
У Кикудзи сдавило горло, но он сказал:
– Да полно вам, где я увижу другие чашки? Я же не хожу на чайные церемонии. Совсем махнул рукой на них.
– Мало ли что, можете случайно увидеть. Да и раньше небось видели сино получше.
– Ну, знаете, тогда получается, что дарить можно только самые лучшие вещи.
– Совершенно верно! – Фумико подняла голову и посмотрела Кикудзи прямо в глаза. – Я думаю именно так. В письме я просила вас разбить чашку и осколки выбросить…
– Разбить? Такую чашку?.. Такое старинное изделие… Чашке, наверно, лет триста, а то все четыреста. Кто знает, может быть, некогда ей пользовались по-иному, даже не думали пить из нее чай. Шли годы, люди хранили ее, бережно передавали из рук в руки. Она переходила от поколения к поколению. И кто-нибудь брал ее с собой в дальний путь, и она путешествовала в удобном футляре… Нет, я не стану разбивать чашку из-за вашего каприза!
Но ведь у края сохранился след от губ госпожи Оота…
Фумико говорила, что, по словам матери, губная помада впитывается в керамику и не отстает, мой хоть сто раз. И действительно, Кикудзи много раз тер и мыл это место на чашке, а темный след не сходил. Правда, цвет в этом месте был бледно-коричневый, а не красный, но все-таки с чуть заметным красноватым оттенком. При желании его вполне можно было принять за выцветшую губную помаду. Однако само сино тоже могло иметь легчайший красноватый оттенок. И потом совсем не обязательно, что след остался от губ госпожи Оота, ведь до нее из чашки пили многие. Может быть, этот след оставили прежние владельцы? Ведь обычно, когда пьют из чашки чай, губы касаются одного определенного места. И все же госпожа Оота, наверно, чаще подносила эту чашку к губам, чем другие владельцы, – ведь она пила из нее каждый день…
Самой ли госпоже Оота пришло в голову пить из этой чашки каждый день, сделав ее повседневной, или отец ей это подсказал, подумал вдруг Кикудзи.
А кроме того, ведь его отец и мать Фумико часто держали в руках две другие чашки, цилиндрические, работы Рёню, красную и черную. Парные чашки. Чашки-супруги. Его отец и мать Фумико пили чай из них тоже запросто…
Быть может, иногда отец просил госпожу Оота поставить в кувшин сино розы или гвоздики. Или подавал ей чашку и любовался прекрасной женщиной со старинной чашкой в руках…
После смерти обоих и кувшин и чашка оказались у Кикудзи. А сейчас у него Фумико – дочь госпожи Оота.
– Это не каприз. Я говорю совершенно серьезно: чашку надо разбить, – сказала Фумико. – Когда я подарила вам кувшин, вы обрадовались, и я подумала – у меня есть еще одна вещь сино, ее я тоже подарю вам. Мне хотелось, чтобы вы пили из нее чай каждый день… А теперь мне стыдно за такой ничтожный подарок.
– Не надо так говорить! Это отличный сино. И уж если что стыдно и даже грешно, так пользоваться такой чашкой каждый день!
– И все-таки плохая чашка! Есть сколько угодно других, значительно лучше. Мне невыносимо думать, что вы будете держать в руках этот сино и начнете еще сравнивать…
– По-вашему, дарить можно только самое лучшее?
– Смотря кому и при каких обстоятельствах…
Слова Фумико проникли в самое сердце Кикудзи.
Значит, она считает, что вещь, полученная им в память о госпоже Оота, должна быть шедевром?.. Так будет лучше и для него самого, для Кикудзи. Вспоминая госпожу Оота и Фумико, он должен касаться губами или пальцами прекрасного…
Наверно, это ее самое заветное желание. И доказательством тому – кувшин сино.
Холодный и в то же время полный внутреннего жара блеск сино напоминал Кикудзи тело госпожи Оота. И не было в этом напоминании ни капельки дурного, ни капельки горечи, ни капельки стыда, ибо прекрасное выше всего этого. А госпожа Оота была совершенным произведением природы. Природа хотела создать женщину и создала госпожу Оота. А шедевр нельзя судить – у него нет пороков… Вот о чем думал Кикудзи каждый раз, когда смотрел на кувшин сино.
А еще, глядя на него, он вспоминал Фумико. И сказал ей об этом по телефону в тот день, когда шел дождь. Осмелился сказать по телефону. И тогда Фумико вспомнила еще об одном изделии сино и принесла Кикудзи чашку.
Но, наверно, она все-таки права: чашка уступает кувшину.
– У отца, кажется, была дорожная шкатулка, – сказал Кикудзи. – Наверняка в ней есть и чашка – гораздо хуже этого сино.
– А какая она?
– Кто ее знает, я не видел.
– Мне бы очень хотелось посмотреть. Я уверена, что чашка вашего отца лучше этой. Если так и окажется, я эту разобью, хорошо?
– Вам опасно показывать…
Ловко очищая от семечек поданный на десерт арбуз, Фумико снова потребовала показать ей чашку.
Кикудзи велел служанке открыть чайный павильон, он решил поискать шкатулку там. Он вышел в сад. Фумико пошла за ним.
– Я не знаю, где эта шкатулка. Вот Куримото сразу бы сказала. Она тут все знает.
Кикудзи обернулся. На Фумико падала тень белого олеандра. Ее ноги, в чулках и садовых гэта, касались корней дерева.
Чайная шкатулка нашлась в мидзуя, на боковой полке.
Кикудзи принес ее в павильон и поставил перед Фумико. Девушка, чинно выпрямившись, ждала, чтобы он снял обертку. Потом сама протянула руку.
– Разрешите?
– Пожалуйста, только все пропылилось очень.
Кикудзи вышел в сад и стряхнул с обертки пыль.
– Знаете, на полке в мидзуя лежала мертвая цикада, ее уж черви есть начали…
– А здесь, в павильоне, чисто.
– Это Куримото убрала. Недавно. В тот самый день, когда сообщила мне о вашем замужестве и о замужестве Юкико. Убирала она вечером, темно уже было, вот, наверно, и не заметила цикаду.
Фумико открыла шкатулку и вынула сверток, очевидно с чашкой. Склонилась и стала распутывать узел на шелковом шнурке. Ее пальцы едва заметно дрожали.
Округлые плечи Фумико опустились, и Кикудзи, видевший ее в профиль, вновь обратил внимание на изящную высокую шею девушки.
Губы Фумико были решительно сжаты, но нижняя все же чуточку выдавалась вперед. И эта губа, и полная мочка уха казались удивительно милыми.
– Карацу [7], – сказала Фумико, взглянув на Кикудзи. Он подсел поближе.
Фумико поставила чашку на татами.
Маленькая чашка карацу, тоже цилиндрическая, очевидно, для повседневного пользования, а не для чайной церемонии.
– Какие строгие линии! Несравненно лучше, чем тот сино.
– Ну как можно сравнивать карацу и сино? Это же совсем разная керамика.
– А почему нельзя? Достаточно поставить обе чашки рядом – и все сразу становится ясно.
Кикудзи, тоже привлеченный строгой формой и чистотой карацу, взял чашку в руки.
– Принести сино? – спросил он.
– Я сама принесу. – Фумико поднялась и вышла. Когда обе чашки были поставлены рядом, Фумико и Кикудзи одновременно взглянули друг на друга.
Потом оба, как бы сговорившись, опустили взгляд на чашки.
Кикудзи, чуточку растерявшись, сказал:
– Это же мужская и женская чашки. Сразу видно, когда они рядом.
Фумико кивнула. Казалось, она была не в состоянии говорить. Кикудзи и сам смутился. Собственные слова прозвучали для него странно.
