Василий Белов - Привычное дело. Рассказы
И тут Мишке рассказали, что картину еще утром Дашка из кабины вытащила и сожгла в печи и что все видели, как она эту картину со стекла сдирала и в кабину сама лазала, а Митька говорит, это она от ревности сделала, а Мишка раз в кабину и на тракторе к Дашкиной бане. Подъехал к самому предбаннику, кричит:
«Где картина?» И газует, чтобы Дашка выглянула, а Дашка не выглядывает, тогда Мишка развернулся и на баню трактором, хотел спихнуть баню прямо в речку. Митька хохочет, а Мишка баню с молодой женой в реку трактором спихивает. Дашка выскочила из бани голая, веником закрывается, ревет на всю деревню и Мишку ругает, а Мишка, видать, увидел ее голую и одумался, но баня была на метр с места сдвинута, и каменка развалилась.
Иван Африканович увел Митьку домой и, чем дело кончилось, не знал, только на другой день – бах! – приезжает тот уполномоченный и с участковым милиционером, и в деревне пошел разговор, что Мишке с Митькой дадут теперь по десять суток за мелкое хулиганство, а Дашка уполномоченного уговаривает, чтобы не делал ничего, а уполномоченный зря, что ли, милицию вызывал? В придачу Мишка своротил у трактора обе фары, радиатор испортил, а уполномоченный и Митьку еще с того разу запомнил. Ну беда, у Ивана Африкановича заболела душа. Совсем стало не по себе, когда взяли двух понятых и пошли начальники к этой проклятой бане. Они обошли ее кругом – баня была сдвинута не на метр, а на восемьдесят сантиметров, всё вымеряли, заходят вовнутрь... Дашка ни жива ни мертва рядом стоит, руки дрожат, вот-вот завоет. «А это что такое? – спрашивают. – Откуда у вас это сено?» Весь чердачок бани был забит сеном, и уполномоченный поглядел на Дашку: «Я вас спрашиваю!» – «Из загороды... Свое загородное...» – «Какое же загородное, если у вас еще и загорода не кошена!» А Дашка как заревет. Уполномоченный послал кого-то, чтобы сбегали в контору за председателем, председатель приехал, нашли бригадира. Дело привычное. И вот проклятая баня навела начальство на мысль проверить у всех. До вечера ходили по баням, по дворам, описывали сено, дошла очередь и до Ивана Африкановича...
И загремел Митька вместе с Мишкой в районную милицию. Уж не за баню, а за сено. Иван Африканович только успел свозить сено со своей повети на колхозную ферму, слышит, теща Евстолья причитает, ребятишки в избе ревут, корова стоит у крыльца недоена и тоже трубит, просит доиться, а Катерины нет, и Митьку вызвала милиция.
5. На всю катушку
Два дня Иван Африканович ходил как в тумане – от Митьки ни слуху ни духу. Мишки тоже не было, боком вышло ребятам лесное сено. «Посадят, дадут по году обоим», – думал Иван Африканович, и душа болела у него больше и больше, не мог найти себе места. На третий день Иван Африканович не утерпел, поехал в район. Взял передачу для Митьки (Евстолья положила в сумку пирог с рыбой и полдесятка яиц) и поехал.
Машина грузотакси хлопала на ветру брезентовым верхом. Ездока летом хоть отбавляй, кузов набит битком. Иван Африканович проголосовал. Шофер был обязан остановиться, поскольку возил людей специально, а в кузове зашумели как в улье:
– Некуда, некуда!
– Одного-то можно.
– Ежели не из всего лесу, дак войдет, а то некуда!
Иван Африканович еле втиснулся. Поехали. И сразу все успокоились, доверительные разговоры огоньками зашаялись в трех местах. Машину сильно тряхнуло, и места сразу стало больше.
– Пузотряси, а не грузотакси.
– Ой, ой, варенье-то потекло!
– Ты бы, бабушка, шла сюда, тут лучше тебе будет.
– Ну и ну, пьяный, что ли, он?
– А я так скажу, что ежели у шофера дорога в глазах двоится, так это хуже всего, обязательно перекувырнемся. А лучше, ежели у него три дороги в глазах, чтобы по середней ехать.
– Отсохни у тебя язык.
– Право, лучше.
Проехали две деревни, в третьей опять остановка. Две девушки-отпускницы торопливо целовались с плачущими матерями. Из машины глядели, как они прощаются.
– Хватит вроде бы целоваться-то, – сказал тот же дядька, который рассудил насчет тройной дороги. – Вот меня так давно уж никто не целовывал.
– Поди слезь, да и тоже...
– Зубы, брат, худые. Да и баба у меня... Такая стала злая, не знаю, кто ее, такую сотону, и родил.
– Теща же и родила, – заметил кто-то.
– Одна была-то?
– Баба-то? Одна. Да и с этой греха не оберешься, вся моя комиссия, видать, кончилась, устарел. А теперь поди возьми ее в руки, ежели все законы на бабской стороне, все точки-запятые. Нет, брат, я и с одной маюсь теперече.
– А вот, говорят, у иранского прынца двести штук, дак тут-то как?
– Да ну?
– Точно.
– Его, наверно, и кормят зато. Не выпивает?
...Иван Африканович в обычное время обязательно бы включился в разговор, но сегодня ему было не до иранского «прынца». Митька не выходил у него из головы. Посадят парня, из-за этого сена посадят, а шут бы с ним, с сеном, как-нибудь бы... Нет, поехали, наворотили оба стога. Те, что Иван Африканович накосил по ночам и которые обобществило начальство. Мало было самому расстройства, еще и Митьку втянул. Стравил парня, да и Мишке тоже несдобровать.
Высадившись, Иван Африканович сразу же направился в милицию. И вдруг услышал оклик:
– Дрынов? Ты чего здесь?
Иван Африканович обернулся, его верхом на жеребчике догонял председатель.
– Да вот, насчет Митьки... Узнать, как чего.
– Я бы этого Митьку... знаешь. Близко к деревне бы не пустил. – Председатель слез с жеребца. – Вон из-за него озимой сев сорвем.
– Это почему из-за Митьки?
– А потому! Трактор-то стоит? А Мишка-то сидит? Вот и почему. Деятели! Натворили делов, мать вашу.
Председатель привязал коня к милицейскому забору, спросил у вышедшего из ворот сержанта:
– Сам-то на месте?
– На месте, на месте, заходи.
Председатель кивнул Ивану Африкановичу, чтобы тот шел за ним. Стукнул дважды в двери кабинета. Иван Африканович вошел, встал у дверей. В кабинете было накурено, хоть шапку вешай, не помогала и открытая форточка. Начальник, капитан милиции, не кладя трубку, поздоровался с председателем:
– Здравствуй, аграрник. Садись. Алёу, девушка, что там у вас? Алёу. Черт знает что! С чем пожаловал?
– Николай Иванович!
– Не могу.
– В последний раз, Николай Иванович.
– Сказал, не могу.
– Но ведь...
– Они у тебя скоро весь колхоз разворуют. Два стога. Шутка, что ли? Нет, нет. Про этого, что ли, жеребца-то хвастал? – Капитан поглядел в окошко, закурил. – Ничего вроде бы. Только ведь он у тебя на щетках. Как лапти копыта-то!
– Лапти? Ты, Николай Иванович, зря не заливай. У меня его кирпичники с руками оторвут. Только черта с два! Я его и за золотую валюту никому не отдам. Дак как, Николай Иванович, насчет Петрова-то? А? Без ножа режешь. У меня трактор стоит, сев на носу.
– Зачем его кирпичникам? Глину, что ли, такими ногами месить?
– Три уже раза звонили. Просят. Николай Иванович, Христом-богом. Давай по мелкому хулиганству, черт бы его побрал, дурака!
– Ничего себе дурак, два стога прибрал к рукам. Нет, нет, ни в коем случае. Судить. Пусть на даровых хлебах поживет.
– Николай Иванович!
– Сорок лет Николай Иванович! – Капитан яростно раздавил папиросу. – Сказал – нет, и дело с концом. Я тебя, когда можно было, выручал? Скажи, выручал я тебя, когда можно было?
– Ну, выручал...
– То-то что «ну». Мне за такие дела... Иди, скажут, Мария Магдалина... Мешалкой. Хватит уже миндальничать. Какой ты, к черту, председатель? Распустил, скоро печать сбонтят. Алё?
– Эх, Николай Иванович... Тебя бы на мое место. – Председатель надел пропотелую фуражку. – Ну и черт с ним! Пусть... Триста гектаров ржи сеять... Дожди пойдут... Где у тебя тут... этот... сортир, что ли?
– Налево, вниз, – сказал капитан.
Председатель хлопнул дверью, забыв про Ивана Африкановича.
– Давай, счастливо. А жеребца я у тебя куплю. Слышишь? – крикнул капитан вдогонку.
Но председатель уже не слышал. Вскоре через мостки простучали копыта жеребчика. Иван Африканович терпеливо стоял у двери. Начальник милиции немного посидел молча, потом вытащил папку с документами, устало шевеля губами, полистал. Нажал кнопку на столе.
– Смирнов!
– Я, товарищ капитан! – Коротконогий сержант вырос как из-под земли, козырнул.
– Эти двое из «Радуги»...
– Сидят, товарищ капитан. В предварительной.
– Оформить по декабрьскому.
– Слушаюсь.
– На всю катушку чтобы. По пятнадцати суток. Поедешь с ними... в «Радугу». Пусть там отрабатывают, а по ночам будешь в баню сажать. Алёу, девушка? Что там у вас с телефоном? Уснули, что ли? На всю катушку!
– Ясно, товарищ капитан. Разрешите идти?
– Да. Постой, постой, этот отпускник из Мурманска акт не подписал? Пусть здесь в поселке сортиры полмесяца чистит. Все ясно?
Коротконогий сержант козырнул и вышел, а капитан выдрал из папки несколько бумаг, медленно разорвал, бросил в корзину и только тут взглянул на Ивана Африкановича:
– Ну, что там у вас?
Иван Африканович замялся:
