Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
В то же время из сада послышались нетерпеливые голоса. Слушатели требовали еще песен за свои деньги.
Певец встал, повинуясь призыву.
— Извините, сэр, я должен…
— Опять петь?
— Да.
— На ту тему, которую я вам предложил?
— Нет, конечно.
— Как! Опять о любви?
— Боюсь, что да.
— В таком случае прощайте. Вы, кажется, человек образованный — тем более должно быть вам стыдно. Может быть, мы опять встретимся в наших скитаниях и тогда еще раз хорошенько обсудим этот вопрос.
Кенелм приподнял шляпу и повернул назад.
Прежде чем он успел дойти до улицы, нежный голос певца опять долетел до его слуха, но издали можно было расслышать лишь одно слово, звучавшее в конце каждого припева: «Любовь».
— Чепуха! — сказал Кенелм.
ГЛАВА VI
Когда Кенелм дошел до улицы, украшение которой составляло здание отеля «Трезвость», какая-то фигура, живописно задрапированная в испанский плащ, промчалась мимо него, но все же не настолько быстро, чтобы Кенелм не мог узнать в ней трагика.
— Гм, — пробормотал он себе под нос. — На его лице что-то незаметно особого торжества. Наверно, актер получил хорошую головомойку.
Когда Кенелм вошел в столовую, мальчик — если спутника Кенелма все еще можно называть таким образом — стоял, опираясь на каминную доску. В его сухих глазах и беспокойной позе отражалось глубокие уныние.
— Милое дитя, — самым мягким и грустным тоном сказал Кенелм, — я не жду от вас признаний, которые могут быть вам тягостны. Однако позвольте мне надеяться, что вы навсегда выбросили из головы мысль поступить на сцену.
— Да, — прозвучал едва слышный ответ.
— Стало быть, остается решить, что теперь делать.
— Право, не знаю. А впрочем, все равно!
— Так предоставьте мне знать и позаботиться о вас. И на миг приняв за факт величайшую ложь в нашем, лживом мире, а именно, что все люди — братья, смотрите на меня как на старшего брата, который будет советовать вам и направлять вас, как неразумную младшую сестру. Я вас хорошо понимаю. Так или иначе, вы после того, как восхищались Комптоном в роли Ромео или Ричарда Третьего, познакомились с ним лично. Он оставлял вас в убеждении, что не женат. В романтическую минуту вы и бежали из дома с целью поступить на сцену и сделаться миссис Комптон.
— Ах, — вскричала молодая девушка, так как для читателя уже не тайна, что она не мальчик, — ах, — воскликнула она, взволнованно всхлипывая, какая я была дура! Только не судите обо мне хуже, чем я заслуживаю. Этот человек обманул меня; он не думал, что я пойму его слова серьезно и последую за ним сюда, иначе он сумел бы спрятать от меня жену. Я не узнала бы о ее существовании, и… и…
От наплыва чувств у нее оборвался голос.
— Но теперь, когда вы знаете истину, надо благодарить бога, что вы спасены от стыда и несчастья. Я сейчас же пошлю телеграмму вашему дяде, скажите мне его адрес.
— Нет! нет!
— Никаких «нет» здесь быть не может, дитя мое! Надо спасти вашу будущность и вашу репутацию. Предоставьте мне объяснить все вашему дяде. Ведь он ваш опекун? Его нужно вызвать. Не спорьте, другого выхода нет. Сейчас вы можете сколько угодно ненавидеть меня за то, что я действую против вашей воли, но впоследствии вы меня поблагодарите. Если вам и тяжело будет увидеть дядю и выслушать его упреки, помните, что каждая вина заслуживает наказания. Мужественная натура переносит его бодро, видя в нем часть искупления за вину. Вы не малодушны. Покоритесь и, покоряясь, радуйтесь!
В голосе и во всем обращении Кенелма было столько доброты и в то же время властности, что своевольная девушка безоговорочно ему повиновалась. Она дала адрес дяди: "Джон Бовил, эсквайр, Оукдейл, близ Уэстмира". Потом, с грустью взглянув на своего молодого руководителя, проговорила просто и печально:
— Будете ли вы теперь больше уважать или, вернее, меньше презирать меня?
Девушка казалась совсем юной, почти ребенком, и сказала она это так по-детски, что Кенелм почувствовал отеческое желание посадить ее к себе на колени и поцелуями осушить ее слезы. Но он благоразумно воздержался от этого порыва и с грустной улыбкой сказал:
— Если люди будут презирать друг друга за молодость и ее ошибки, то чем скорее нас уничтожит та высшая раса, которая займет наше место на земле, тем лучше. До свидания, до приезда вашего дяди.
— Как, вы оставляете меня здесь… одну?
— Видите ли, если б ваш дядя застал меня под одной кровлей с вами теперь, когда мне известно, что вы его племянница, разве не имел бы он права вышвырнуть меня в окно? Позвольте же мне соблюдать ту осторожность, которую я проповедовал вам. Пошлите за хозяйкой, чтобы она проводила вас в вашу комнату, запритесь там, лягте и старайтесь не плакать.
Кенелм вскинул на плечи сумку, которая лежала в углу, разузнал, где телеграфная контора, отправил мистеру Бовилу телеграмму, снял комнату в "Коммерческом отеле" и наконец заснул, пробормотав мудрое изречение: "Ларошфуко[57] был совершенно прав, утверждая, что влюбленных было бы меньше, если бы вокруг постоянно не толковали о любви".
ГЛАВА VII
Кенелм Чиллингли по обыкновению встал с зарей и направился к отелю «Трезвость». В этом скромном здании все казалось еще погруженным в объятия Морфея.
Молодой человек прошел в конюшню, где оставил серую лошадку, и с удовольствием увидел, что так сильно пострадавшее накануне животное добросовестно чистит конюх.
— Вот это хорошо, — сказал он конюху, — приятно видеть, что вы так рано на ногах.
— Да ведь хозяин лошади, — ответил конюх, — поднял меня в два часа ночи. И рад же он был, когда увидал, что у нее свежая подстилка и вообще она в порядке.
— Ага, так он приехал? Полный такой мужчина?
— Да, полный джентльмен и притом очень горячий. Приехал на паре почтовых и всполошил весь дом. И меня разбудил, чтобы я показал ему его лошадь, и страшно взбесился, когда не получил грога в отеле «Трезвость».
— Представляю себе. Жаль, что он остался без грога. Грог привел бы его в лучшее расположение духа. Бедняжка! — пробормотал Кенелм, уходя. — Боюсь, что ее изрядно отчитают. А там, полагаю, придет моя очередь. Впрочем, он, должно быть, добрый человек, раз прискакал за племянницей среди ночи.
В девятом часу Кенелм вторично явился в отель «Трезвость» и спросил мистера Бовила. Чисто одетая горничная провела его в гостиную, где Бовил весьма мирно сидел с племянницей за завтраком. Разумеется, она была еще в мужском костюме, так как другого в ее распоряжении не было. К величайшему облегчению молодого человека, Бовил поднялся с сияющим лицом и протянул ему руку:
— Сэр, вы благородный человек! — сказал он. — Садитесь, садитесь, позавтракайте с нами.
Как только служанка вышла из комнаты, он продолжал:
— От этой дурочки я узнал, как прекрасно вы поступили. Могло выйти хуже, сэр!
Кенелм наклонил голову и молча придвинул к себе хлеб. Потом, сообразив, что обязан как-нибудь извиниться, он сказал:
— Надеюсь, вы простите мне мою ошибку, когда…
— …вы меня сбили с ног или, вернее, дали мне подножку. Считайте, что теперь все улажено. Элси, налей чашку чаю. Милая плутовка, а? И славная девушка, несмотря на свое сумасбродство. Это моя вина, что я пускал ее в театр и позволил сдружиться с полоумной старой девой, помешанной на искусстве. Все же можно бы, кажется, этой мисс Локит иметь настолько смысла, чтоб не вовлекать ребенка в подобную историю!
— Не вините ее, дядя, — решительным тоном воскликнула девушка, — и никого не вините, кроме меня!
Кенелм одобрительно взглянул на нее своими темными глазами и увидел, что она крепко сжала губы. Лицо ее выражало не горе или стыд, но твердую решимость. Однако, когда их взоры встретились, она тихо опустила глаза и вспыхнула до ушей.
— Ну да, — сказал дядя, — как это похоже на тебя, Элси: всегда готова взять на себя чужую вину! Хорошо, хорошо, оставим это. А вас, мой молодой друг, что заставило расхаживать пешком по белу свету? Простая фантазия?
С этими словами он пристально всмотрелся в Кенелма взглядом человека, привыкшего изучать лица собеседников. И действительно, более проницательной личности, чем Бовил, трудно было встретить на бирже или на рынке.
— Я путешествую пешком для личного удовольствия, — лаконично ответил Кенелм и невольно насторожился.
— Понимаю, — с добродушным смехом воскликнул Бовил, — однако вы не отказываетесь и от тележки с лошадкой, если они достаются вам даром! Ха, ха, простите, я пошутил!
Тут Бовил, по-прежнему не теряя отличного расположения духа, круто повернул разговор на общие предметы. Они поговорили об урожае: о торговле хлебом, о положении на рынке. Не забыл он и политики, коснувшись мимоходом международного престижа Англии. Кенелм почувствовал, что тот испытывает его, хочет заставить высказаться, и потому отвечал односложно, выказывая полное невежество по всем затронутым вопросам. И если бы философ, наследник Чиллингли, позволял себе чему-либо удивляться, он, несомненно, был бы поражен, когда Бовил встал, хлопнул его по плечу и с полным удовлетворением заявил:
