Ирвин Шоу - Молодые львы
Польщенный словами девушки, Христиан решил пренебречь услугами Брандта, который гораздо лучше его знал французский язык. Слегка запинаясь, он спросил:
— Скажите, сударыни, много ваших солдат прошло тут за последнее время?
— Нет, месье, — с улыбкой ответила полная девушка. — Нас все бросили. Ведь вы не сделаете нам ничего плохого?
— Мы никого не собираемся обижать, — ответил Христиан, — и особенно таких красавиц.
— Ого, вы только послушайте его! — по-немецки воскликнул Брандт.
Христиан усмехнулся. Так приятно было стоять здесь, в этом старинном городке, перед церковью, в теплых лучах утреннего солнца, любоваться пышным бюстом смуглой девушки в прозрачной блузке и флиртовать с нею на чужом языке. Ведь об этом нельзя было и мечтать, отправляясь на войну.
— Подумайте! — улыбнулась девушка. — И этому учат в ваших военных школах?
— Война окончена, — торжественно заявил Христиан, — и вы убедитесь, что мы подлинные друзья Франции.
— Да? Я вижу, вы умеете красиво говорить! — Смуглая девица зовущими глазами взглянула на Христиана, и у него мелькнула дикая мысль задержаться в городе на часок. — И много еще мы увидим таких, как вы?
— Десять миллионов.
— Да что вы! — в притворном отчаянии девушка всплеснула руками. — Что же мы будем с ними делать? Вот, — она протянула ему букет цветов. — Вам как первому.
Христиан удивленно посмотрел на цветы и принял букет. «Это так по-человечески и так обнадеживает…» — подумал он.
— Мадемуазель… Я не знаю, как выразить… — он окончательно запутался, — но… Брандт!
— Господин унтер-офицер хочет сказать, — бойко и гладко, на хорошем французском языке заговорил Брандт, — что он очень признателен и принимает букет как символ нерушимой дружбы между нашими великими народами.
— Да, да, — подтвердил Христиан, завидуя легкости, с какой Брандт изъяснялся по-французски. — Совершенно верно.
— Ах, вот что! — воскликнула девушка. — Так он офицер! — Она еще приятнее улыбнулась Христиану, и он с удовольствием отметил, что местные девушки в общем-то ничем не отличаются от немецких.
За спиной Христиана на булыжной мостовой послышались чьи-то четкие шаги. Не успел он обернуться, как почувствовал быстрый, легкий, но резкий удар по пальцам. Цветы выпали у него из руки и рассыпались по грязным камням мостовой.
Позади него с тростью в руке стоял старик-француз в зеленоватой фетровой шляпе и черном костюме с орденской ленточкой в петлице. Он с бешеной злобой смотрел на Христиана.
— Это вы сделали? — спросил Христиан.
— Я не разговариваю с немцами, — отрезал старик. По выправке француза Христиан понял, что перед ним старый кадровый офицер, привыкший командовать. Это впечатление усиливалось при взгляде на его морщинистое, огрубевшее и обветренное лицо. Старик повернулся к девушкам.
— Шлюхи! — крикнул он. — Уж ложились бы поскорее, и дело с концом!
— Вы бы лучше попридержали свой язык, капитан! — огрызнулась смуглая девушка. — Вы-то ведь не воюете!
Христиан чувствовал себя очень неловко, но не знал, как поступить. Подобная ситуация не предусматривалась военными уставами, и нельзя же применять силу против семидесятилетнего старика.
— И это француженки! — сплюнул старик. — Цветы немцам! Они убивают ваших братьев, а вы преподносите им букеты!
— Но это же простые солдаты, — возразила девушка. — Они оторваны от дома, и все такие молоденькие и красивые в своей форме!
Она бесстыдно улыбалась Брандту и Христиану, и Христиан не мог удержаться от смеха, услышав эти чисто женские доводы.
— Ну хорошо, старина, — обратился он к французу. — Цветов у меня больше нет, и ты можешь возвращаться к своей выпивке.
Христиан дружески положил руку на плечо старика, но тот яростно сбросил ее.
— Не дотрагивайся до меня, бош! — крикнул он и пошел через площадь, свирепо отстукивая каблуками по булыжнику.
— О ля-ля! — укоризненно покачал головой шофер Христиана, когда старик проходил мимо.
Старик даже не взглянул на него.
— Французы и француженки! — кричал он, направляясь к кафе и обращаясь ко всем, кто мог его слышать. — Стоит ли удивляться, что мы видим у себя бошей? Нет у нас ни твердости, ни мужества! Выстрел — и мы разбегаемся по лесу, как зайцы. Улыбка — и наши женщины готовы лечь в постель со всей немецкой армией. Французы не работают, не молятся, не сражаются — они умеют лишь сдаваться. Капитуляция на фронте, капитуляция в спальне… Уже двадцать лет Франция только этим и занимается и сейчас превзошла самое себя.
— О ля-ля! — снова воскликнул шофер Христиана, немного понимавший по-французски. Он нагнулся, поднял камень и небрежно швырнул во француза. Пролетев мимо старика, камень угодил в витрину кафе. Послышался звон разбитого стекла, и сразу стало тихо. Старый француз даже не оглянулся. Он молча опустился на стул, оперся на ручку своей трости и с расстроенным видом, но по-прежнему свирепо уставился на немцев.
— Зачем ты это сделал? — спросил Христиан, подходя к машине.
— Да уж больно он расшумелся, — ответил водитель, здоровенный, безобразный и наглый детина — истинный шофер берлинского такси. Христиан терпеть его не мог. — Это научит их хоть немного уважать немецкую армию.
— Не смей этого больше делать, — хрипло сказал Христиан. — Слышишь?
Водитель слегка выпрямился, но промолчал, не спуская с Христиана тупого, нагловатого взгляда.
Христиан отвернулся.
— Ну хорошо, — буркнул он и скомандовал: — По местам!
Присмиревшие девушки молча проводили взглядом немецкие машины, которые пересекли площадь и выехали на дорогу, ведущую в Париж.
Подъехав к коричневой, украшенной скульптурами громадной арке у ворот Сен-Дени, Христиан почувствовал разочарование. На просторной площади вокруг арки уже стояли десятки бронированных машин. Солдаты в серой форме, развалившись на асфальте, ели завтрак, приготовленный в полевых кухнях, точь-в-точь как в каком-нибудь провинциальном баварском городке перед парадом в день национального праздника. Христиан еще ни разу не был в Париже. Он мечтал в последний день войны первым проехать по историческим улицам в голове армии, вступающей в древнюю столицу врага.
Лавируя среди слоняющихся солдат и составленных в козлы винтовок, машина подошла к арке, и Христиан знаком приказал следовавшему позади Гиммлеру остановиться. Это было условленное место встречи, здесь ему было приказано ожидать подхода своей роты. Христиан снял каску, глубоко вздохнул и потянулся. Его миссия закончилась.
Брандт выпрыгнул из машины, прислонился к цоколю арки и принялся фотографировать солдат за едой. Даже в военной форме и с черной кожаной кобурой у пояса он выглядел, как конторщик в отпуске, делающий снимки для семейного альбома. У Брандта была своя теория о том, кого и почему нужно фотографировать. Из рядовых и унтер-офицеров он выбирал большей частью блондинов, самых красивых и самых юных. «Моя задача, — заявил он однажды Христиану, — сделать войну привлекательной для тех, кто остался в тылу». Его теория, видимо, имела успех, — во всяком случае, за свою работу он был представлен к офицерскому званию и постоянно получал похвалы от командования пропагандистскими частями в Берлине.
Среди солдат робко бродили двое маленьких детей — единственные представители французского гражданского населения на улицах Парижа в этот день. Брандт подвел их к маленькому разведывательному автомобилю, на капоте которого Христиан чистил свой автомат.
— Послушай, — обратился к нему Брандт, — сделай мне одолжение — снимись с этими детьми.
— Попроси кого-нибудь другого, — отмахнулся Христиан. — Я не артист.
— А я хочу прославить тебя. Нагнись и сделай вид, что даешь им сладости.
— У меня нет сладостей, — ответил Христиан.
Дети — мальчик и девочка лет пяти — стояли около машины и мрачно посматривали на Христиана печальными, глубоко запавшими черными глазенками.
— Вот, возьми, — Брандт вытащил из кармана несколько шоколадок и вручил Христиану. — У хорошего солдата всегда должно найтись все, что нужно.
Христиан вздохнул, отложил в сторону ствол автомата и нагнулся к двум хорошеньким оборвышам.
— Прекрасные типы, — пробормотал Брандт, усаживаясь на корточки и поднося к глазам фотоаппарат. — Дети Франции — смазливые, истощенные, печальные и доверчивые. Красивый, фотогеничный, атлетически сложенный немецкий унтер-офицер, щедрый, добродушный…
— Да будет тебе! — взмолился Христиан.
— Продолжай улыбаться, красавчик. — Брандт щелкал аппаратом, делая один снимок за другим. — Не отдавай им шоколад, пока я не скажу. Держи его так, чтобы они тянулись за ним.
— Прошу не забывать, ефрейтор Брандт, — усмехнулся Христиан, взглянув вниз, на серьезные, неулыбающиеся лица детей, — что я все еще ваш командир.
