Пэрл Бак - Сыновья
— Мы с тобой, разумеется, ближе друг к другу, чем ко всем остальным, потому что глаза души у нас созданы совсем по-другому, гораздо тоньше и нежнее.
А недавно она сказала:
— Приходи как-нибудь поговорить со мной о богах, о том, чему учат монахини и священники. Только мы с тобой и набожны в этом доме.
Так она говорила, узнав, что Цветок Груши учится у монахинь, которые живут в монастыре близ старого дома. И теперь Цветок Груши спросила невестку; хорошенькая служанка скоро вернулась и сказала, оглядываясь по сторонам, не ушел ли без нее молодой слуга:
— Моя госпожа просит тебя войти и подождать в большом зале. Она выйдет, как только отсчитает на четках те молитвы, которые она дала обет читать каждое утро.
Цветок Груши вошла в большой зал и села на боковое место у самых дверей.
Случилось так, что Ван Старший встал в этот день очень поздно, потому что накануне был на пиру в одном из лучших чайных домов города. Пир удался на-славу, вино подавали самое лучшее, и за стулом каждого гостя стояла хорошенькая певица, нанятая для того, чтобы наливать гостю вино, развлекать его пением и болтовней и всем, что могло бы ему понравиться. Ван Старший много ел и выпил больше обычного, и его певица была хорошенькая лепечущая девушка не старше семнадцати лет, но кокетничала она так умело, словно была взрослая женщина и давно уже привыкла к мужчинам. Ван Старший так усердно пил, что даже утром не мог хорошенько вспомнить, что же произошло накануне, и вышел в зал, улыбаясь, зевая и потягиваясь, не замечая, что в зале есть кто-то, кроме него. Правда, глаза его плохо видели в то утро, потому что он думал о маленькой девушке и, улыбаясь, вспомнил, как она дразнила его и, засовывая холодные пальцы за ворот, щекотала ему шею. И вспоминая об этом, он говорил себе, что нужно спросить приятеля, который был хозяином на вчерашнем празднике, где живет эта девушка и из какого она дома, и тогда он разыщет ее и познакомится с ней как следует.
Громко зевая, он заломил руки над головой, а потом, похлопав себя по ляжкам, чтобы прогнать сон, начал лениво прохаживаться по залу в шелковой нижней одежде и в шелковых туфлях на босу ногу. И тут взгляд его неожиданно упал на Цветок Груши. Да, она стояла прямая и тихая, как тень, в своем сером халате.
Увидев ее, он так удивился, что руки у него сразу опустились и зевок прервался на половине. Когда Ван Старший понял, что это действительно она, он закашлялся смущенно и сказал довольно вежливо:
— Мне не говорили, что тут кто-нибудь есть. Моя жена знает, что ты здесь?
— Да, я просила сказать ей, — ответила Цветок Груши, кланяясь. Потом, в нерешимости, она подумала: «Не лучше ли начать сейчас и высказать все, что я хотела, ему одному?» И она заговорила быстро, гораздо быстрее обычного, и слова ее торопливо, одно за другим, сыпались из ее уст:
— Но ведь я пришла к старшему господину. Я в отчаянии, я просто не могу этому поверить. Мой господин говорил: «Землю нельзя продавать». А вы ее продаете, я знаю, вы продаете ее.
И Цветок Груши почувствовала, что слабая краска медленно приливает к ее щекам, и так рассердилась вдруг, что едва могла удержаться от слез. Она закусила губы и, подняв глаза, взглянула на Вана Старшего, хоть и ненавидела его так, что только ради Ван Луна могла заставить себя взглянуть ему в глаза; а посмотрев, все же не могла не заметить, какая противная жирная шея видна из-под его расстегнутого халата, какие мешки висят у него под глазами и какие у него оттопыренные, толстые и бледные губы. Заметив, что она не сводит с него глаз, он смутился, так как всегда боялся чем-нибудь рассердить женщин, отвернулся и приличия ради сделал вид, что застегивает воротник. И обернувшись через плечо, он торопливо сказал:
— Ты слышала пустые сплетни, это тебе, должно быть, во сне приснилось!
Тогда Цветок Груши сказала так резко, как ни разу в жизни еще не говорила:
— Нет, не приснилось, я слышала это от человека, который не станет лгать! — Она не хотела говорить, от кого узнала о продаже земли, чтобы отец не избил бедного горбуна, и продолжала, не называя имени мальчика: — Удивляюсь, что сыновья моего господина не повинуются его воле. Я слабая и недостойная женщина, но не могу молчать, — так вот я говорю вам, господин мой отомстит за себя! Он ближе, чем вы думаете, душа его все еще витает над его владениями, и когда он увидит, что землю продали, то сумеет отомстить за себя ослушникам-сыновьям!
Она говорила так странно, и глаза у нее стали такие большие и суровые, а голос звучал так холодно и твердо, что смутный страх охватил Вана Старшего. Правда, напугать его ничего не стоило, несмотря на большой рост и толщину. Ни за что на свете он не пошел бы ночью один на кладбище и втайне верил всему, что рассказывали про духов; вслух смеялся громким неискренним смехом, а в душе верил. И он поспешно ответил ей:
— Продано совсем немного, да и то из доли младшего брата, — ему нужно серебро, а земля солдату не может понадобиться. Больше мы ничего продавать не станем, обещаю тебе.
Цветок Груши хотела заговорить, но не успела она раскрыть рот, как в зал вошла жена Вана Старшего. В это утро она чувствовала себя обиженной и дулась на мужа, потому что слышала, как он вернулся домой пьяный и рассказывал о своем знакомстве с какой-то девушкой. Теперь, завидев мужа, она окинула его презрительным взглядом, а он поспешил улыбнуться и небрежно кивнул ей, делая вид, что все в порядке, но исподтишка наблюдал за женой и радовался про себя, что Цветок Груши сидит здесь, зная, что жена из гордости не станет при ней пилить его. Он сделался необыкновенно многоречив и засуетился вокруг стола, пробуя, не остыл ли чайник:
— Ах, вот и мать моих сыновей, скажи, может быть чай недостаточно горяч? Я еще ничего не ел и хочу сейчас пойти в чайный дом и выпить там чаю, я пойду, не стану мешать вам! Как же, как же, я хорошо знаю, что женщинам есть о чем поговорить между собою, и нам, мужчинам, не годится их слушать.
Неискренно смеясь и чувствуя себя неловко оттого, что жена натянуто молчала и холодно глядела на него, он поклонился и так торопливо побежал к выxoду, что жирное тело его затряслось.
Жена ни слова не проронила, пока он был в комнате, а сидела, выпрямившись и не прислоняясь к спинке стула, — она всегда сидела не прислоняясь, — и ждала когда он уйдет. Она выглядела настоящей знатной госпожой: на ней был надет гладкий халат из серовато-синего шелка, и волосы тщательно причесаны и смазаны маслом, хотя не было еще полудня, а в этот час большинство женщин из знатных семей только повертывается на бок, протягивая руку за первой чашкой чая.
Проводив мужа взглядом, она подавила вздох и с важностью сказала:
— Никто не знает, каково мне жить с этим человеком! Я отдала ему молодость и красоту и никогда не жаловалась, а сколько мне пришлось вытерпеть; я не жаловалась даже, когда родила троих сыновей, даже когда он взял в наложницы простую девушку, которую я не взяла бы и в служанки. Нет, что бы он ни делал, я ни в чем ему не перечила, хотя совсем не привыкла к такому грубому обращению, как у него.
Она снова вздохнула, и Цветок Груши нашла, что, несмотря на все свое притворство, невестка не на шутку огорчена, и сказала, стараясь ее утешить:
— Всем известно, какая ты хорошая жена, и монахини говорят, что ты выучиваешься священным обрядам гораздо скорее, чем все другие, кого им приходилось учить.
— Неужели? — обрадовалась польщенная невестка и принялась рассказывать о том, какие молитвы она читает и по скольку раз в день, и о том, что она дала обет совсем не есть мяса и что все люди смертны и должны заботиться о будущей жизни, потому что все души попадут напоследок либо в рай, либо в ад, перед тем как снова вступить в круговорот жизни, и как праведным, так и грешникам воздастся в конце по заслугам.
Она болтала безумолку, но Цветок Груши почти не слушала ее, а про себя напряженно раздумывала, можно ли верить словам Вана Старшего, обещавшего не продавать больше земли, — нелегко ей было поверить, что он сказал правду. Только теперь она почувствовала, что очень устала, и, воспользовавшись минутой, когда невестка, отхлебывая из чашки чай, замолчала, она поднялась с места и сказала кротко:
— Госпожа, я не знаю, говорил ли тебе муж о своих делах, но если ты можешь напомнить ему при случае, что отец перед смертью наказывал ему не продавать землю, то, прошу тебя, сделай это. Мой господин трудился всю жизнь, собирая эти земли, чтобы у его потомков в течение ста поколений была надежная опора, и, разумеется, нет ничего хорошего в том, что землю начали продавать уже в этом поколении. Я прошу твоей помощи, госпожа!
Правда, госпожа и не слыхивала о том, что землю продают, но как же ей было признаться, что она чего-либо не знает, и потому она сказала очень уверенно:
— Тебе нечего бояться, я не допущу, чтобы мой муж совершил что-либо неподобающее. Если и продали землю, то это только дальний участок младшего брата, потому что он задумал стать генералом и возвысить всех нас, и серебро ему нужнее земли.
