Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана
Только киты всякий раз весело и шумно играли у берега. И сказал тогда один из охотников, сын Белой Женщины:
— А почему мы не бьем китов? Смотрите — тут горы жира и мяса. Одна туша прокормит всех нас вместе с собаками всю зиму.
— Или забыл ты, что они наши братья? — отвечали ему.
— Какие же они братья, — усмехнулся охотник. — Живут они в воде, а не на земле, тело у них длинное да громадное, и не знают они ни одного человеческого слова.
— Так ведь по преданию… — вразумляли люди охотника.
— Бабкины сказки для малых ребят, — отрезал охотник и снарядил большую байдару, взяв самых сильных и ловких гребцов.
Кита добыть не стоило трудов. Сам он подплыл к байдаре, как и делал всегда, когда видел, что братья вышли в море. Но эта встреча была ему на погибель.
Загарпунили кита и долго тащили к берегу, а чтобы на берег вытащить, пришлось созвать всех жителей селения, даже женщин и малых ребят!
Тот, который кита добыл, пошел в ярангу к матери сказать ей, какое богатство он людям добыл. Но мать уже знала об этом и умирала с горя.
— Я убил кита! — воскликнул охотник, войдя в ярангу. — Целую гору мяса и жира.
— Брата своего ты убил, — ответила мать. — А если ты сегодня убил брата только за то, что он был на тебя непохож, то завтра…
И тут от нее отлетело последнее дыхание.
Токо умолк.
Молчал и Джон.
— С тех пор и пошло все, — нарушил молчание Токо, — теперь даже когда один человек убивает другого человека, никто больно-то и не удивляется.
В селении было оживленно. В каждой яранге пылал костер, и синие дымы отвесно вздымались к ясному небу. В воздухе плыли перья и пух — в чоттагинах щипали уток, кипели котлы и валил вкусный пар, возбуждая аппетит у людей и собак.
Пыльмау разожгла большой костер в чоттагине. Она тут же, прямо с нарты, взяла уток и принялась стряпать.
Джон и Токо распрягли собак, убрали нарту на подставку, нарубили копальхену и покормили собак. Войдя в чоттагин, сняли охотничью обувь. Осматривая торбаса Джона, Токо обнаружил крохотную дырку на подошве и показал Пыльмау.
— Лахтак нужен, — сказала Пыльмау. — Босыми останетесь на лето, нет кожи на подошвы.
— Завтра уйдем на припай, — ответил Токо.
Джон уединился в своей каморке. Несколько минут он лежал на постели. Закрывая глаза, он видел мелькающие бесконечные утиные стаи, и в ушах все звучал голос Токо, повествующий старинное предание.
Джон встал с кровати, достал записную книжку, раскрыл ее на чистой странице и написал:
«21 (?) мая 1911 года. Селение Энмын. Сегодня ходил на уток и пользовался орудием, которым ловил птиц еще человек каменного века. И я чувствовал себя таковым и относился к своему другу Токо соответствующим образом. Но то, что он мне рассказал, далеко от примитивизма. В этой легенде заключена такая глубокая мысль, что сомневаюсь, понимает ли сам Токо то, что рассказывал. Заповеди Евангелия — жалкий лепет перед мыслью о высокой поэзии, заключенной в этом рассказе…»
И тут Джон записал предание, стараясь припомнить все мельчайшие подробности.
«Однако подозреваю, что Токо рассказал мне легенду не без умысла. Быть может, именно таким образом, аллегорически, он преподносил мне идею всеобщего братства, эту несбыточную мечту человечества, уходящую корнями в самые истоки истории».
Перечитав написанное и внимательно исследовав почерк, Джон с удовлетворением заметил, что стал писать лучше, ровнее и буквы почти перестали вылезать из строки. Полюбовавшись, Джон воткнул карандаш в держалку и записал:
«Если бы кто-нибудь год тому назад сказал, что я буду находить бесспорные прелести у туземных женщин, я бы назвал его безмозглым дураком и оскорбился. Видимо, женщина прекрасна каждая на своем месте. В этой хижине при всем своем воображении я не могу представить Джинни, так же как Мау неуместна в гостиной нашего дома. И все же обе они — и Джинни, и Мау — достаточно хороши, чтобы волновать мужчину. Пребывание среди этих людей явно пошло мне на пользу. На многое я стал смотреть проще, а значит, и точнее, и шире. Я чувствую, что мне будет трудно расстаться с ними, а там, в родном Порт-Хоупе, в моих ушах долго будет звучать чукотская речь и сниться здешние сны… Сны в начале тумака. И еще я чувствую, хоть и довольно сильно оброс грязью, а словно что-то сошло с меня, какая-то кора, которая не давала мне ощущать чужие радости, горести и мысли…»
— Сон, есть будем! — услышал он голос Токо. — Иди сюда!
Джон посидел с минуту над раскрытым блокнотом, захлопнул его и вышел в дымный чоттагин, где в отблеске костра хлопотала Пыльмау.
Большое деревянное блюдо, заполненное утиным мясом, она поставила на низенький столик. На этот раз не было ножей — птичье мясо легко поддается зубам.
Когда утолили первый голод и глаза начали выискивать лакомые кусочки, Токо заговорил:
— Надо добывать лахтака. Если будет кэральгин,[18] пойдем на лед. Пойдем налегке, без собак. Нерпу бить не будем. Запасы у нас есть, все бочки жиром заполнены, скоро пойдут моржи — куда все это денем? Будем искать только лахтака.
— Удивительно, что среди всей зимы именно нам не попался ни один лахтак, — сказал Джон.
— Бывает, — отозвался Токо. — Одному повезет, другому нет. Лахтака добыть — большая удача. Часть кожи можно поменять у оленных людей на пыжики…
Пыльмау не вмешивалась в мужской разговор. Время от времени она вставала, подкладывала утятину и украдкой переводила взгляд с одного на другого. А в голове у нее настойчиво стучала мысль: почему женщина не может поступать так, как мужчина? Почему дозволенное им не дозволено ей?
Морской лед избороздили трещины, покрыли снежницы с промоинами, в которых дышала океанская вода. На поверхности льда почти не осталось снега, и ноги, несмотря на толстую подстилку из сухой травы и меховые чижи,[19] больно ощущали ледяную твердь.
Идти было жарко. Джон чувствовал, как по спине, по позвоночной ложбинке, щекоча кожу, течет струйка пота. Впереди шагал Токо. Он шел, не сбавляя хода, ровно и быстро. Напрягая последние силы, Джон тянулся за Токо. Висевший за спиной в белом кожаном чехле винчестер с каждым шагом становился тяжелее, и даже деревянный акын[20] казался уже чугунным. Только самолюбие не позволяло Джону просить передышки. Он сопел и уже стал спотыкаться, как вдруг Токо остановился возле подтаявшего тороса.
— Посмотрим, что дальше, — сказал он и показал на вершину тороса.
— Смотри, — отозвался Джон, — я здесь подожду, внизу.
— Ладно, — Токо вынул охотничий нож и принялся вырубать во льду ступени.
Прозрачные осколки долетали до Джона. Он поймал несколько льдинок и положил в рот, чтобы унять сухой жар.
Токо вскарабкался на торос и, приставив ладонь к глазам, тщательно осмотрел горизонт. Спустившись, он удовлетворенно сообщил:
— Открытая вода совсем близко. Пойдем.
И, даже не дождавшись ответа, снова зашагал вперед.
Плетясь за ним, мокрый от пота, Джон с досадой думал о том, что вполне мог он проходить и в этих торбасах до прихода первого корабля. Новые торбаса ему уже не понадобятся. Разве лишь как память о пребывании на далекой чукотской земле. Он их повесит в гостиной, чтобы каждый, кто зайдет, мог их видеть. И будет рассказывать, как торбаса шила чукотская красавица Пыльмау (на этот раз он назовет ее полным именем, а не так, как привык, — Мау), как она зубами придавала нужную форму подошвам-галошам, и он встанет, снимет со стены торбаса и покажет следы зубов Пыльмау, отпечатавшиеся на кожаной подошве. Надо будет захватить не только торбаса, но и кухлянку, охотничье снаряжение, вороньи лапки — лыжи-снегоступы. Некоторые вещи можно преподнести в дар Национальному музею в Торонто, а матери и Джинни не забыть заказать расшитые бисером тапочки. Он видел такие у Пыльмау.
Открытое море показалось как-то вдруг неожиданно. Вода сливалась с небом, и дальше плавающие льдины трудно было отличить от облаков. Водная гладь как бы приподнималась к краю неба, и такой открывался простор, что захватывало дух. К чувствам Джона примешивалась еще и мысль о том, что это дорога домой, к родному дому, к тому миру, где он родился и вырос и которому принадлежал.
— Пришли, — удовлетворенно протянул Токо и несколько раз глубоко вздохнул.
Сочтя, что это вполне достаточный отдых, он принялся мастерить укрытие.
— Хорошо бы тебе устроиться чуть подальше, — сказал он Джону. — Так мы скорее убьем лахтака.
— Ты прав. Только как я узнаю лахтака? — засомневался Джон.
— Да ведь ты видел их.
— Только мертвых, убитых, — ответил Джон.
— В воде лахтак примерно такого же вида, как и нерпа, — стал объяснять Токо, — только он больше и усы у него грубые и почти всегда черные.
— Давай не будем гадать, — предложил Джон. — Я буду стрелять подряд, а потом уже разберемся, где лахтак, а где нерпа.
