Кришан Чандар - Иранский плов
– А полицейский ничего не говорит, что вы здесь сидите напротив иранского отеля? – спросил я.
– А что он скажет, подлец? Мы платим ему за это!
И за то, что спим здесь, – тоже платим! – горячо воскликнул Кульдип Каур.
Он лежал на спине, но теперь вскочил и, щелкнув пальцами, сделал вид, что подбросил что-то в воздух. Потом он схватил воображаемый предмет, разжал руку, но она была пуста. Он улыбнулся и, не говоря ни слова, снова опрокинулся на спину.
– А я знаю, – сказал мне Наргис, – ты чистишь ботинки в Дадаре, правда? Мне кажется, я видел тебя около отеля «Низдан».
– Да, – сказал я. – Пожалуй, до некоторой степени я тоже чистильщик.
– Как это, до некоторой степени? – вмешался Кульдип Каур. Он сел и пристально уставился на меня. – Что ты темнишь, идиот, говори прямо, кем ты работаешь?
Он назвал меня идиотом, но я не обиделся. Наоборот, я был польщен. В устах этого мальчика грубое слово «идиот» приобретало иной смысл. Я воспринял его как дружеское обращение и понял, что мальчики принимали меня в свою среду.
– Видишь ли, – сказал я. – До некоторой степени я действительно чистильщик. Только чищу я не ботинки, а слова. А иногда и лица и даже старую грязную кожу. Я очищаю ее от грязи и смотрю, что у нее там есть в заплесневелых уголках.
– Перестань темнить, сука! – в один голос закричали Наргис и Нами. – Говори прямо, кто ты?
– Меня зовут Башан, – сказал я. – Я пишу рассказы и продаю их в газеты.
– О, так ты бабу! – воскликнул Нами.
Нами был самым младшим из мальчиков, но его мордашка была живой и смышленой. И так как он продавал газеты, я вызвал у него живой интерес.
– В какую газету ты пишешь? – спросил он, подсаживаясь ко мне поближе. – В «Фри пресс», «Сентрал Тейдж» или в «Бомбей Кроникл»? Я знаю все газеты!
– Я пишу в «Шахрах», – сказал я.
– «Сахрах»? Это что еще за газета?
– Она выходит в Дели.
– В делийской типографии? – У Нами широко раскрылись глаза.
– И в газете «Красивая литература», – сказал я, желая произвести на него еще большее впечатление.
– Что ты сказал? – захохотал Кульдип Каур. – «Вшивая литература». Ха-ха-ха! Послушай, Нами, советую тебе изменить свое имя и с этого дня называться «Вшивая литература». Замечательное имя! Ха-ха-ха!
Когда все мальчики, насмеявшись вдоволь, замолкли, я сказал серьезно:
– Не «Вшивая литература», а «Красивая литература». Она выходит в Дели. Это очень хорошая газета.
– Ой, подлец, насмешил, – сквозь смех проговорил Наргис, мотая головой. – Пусть будет «Красивая литература». Нам все равно. Мы ведь газеты не читаем. Мы продаем их, чтобы заработать на жизнь!
– Да, – сказал Кульдип Каур, вытирая слезы. – По виду бы я ни за что не сказал, что ты писатель! Ты выглядишь не лучше нас, грешных! Ха-ха-ха!
И все они снова принялись хохотать. Мне ничего не оставалось, как засмеяться вместе с ними.
Но вдруг Кульдип Каур оборвал смех и обратился ко мне серьезно:
– А сколько ты… сколько ты получаешь за эти свои рассказы?
– Да примерно столько же, сколько и ты. А чаще всего – ничего. Написав рассказ, я несу его редактору. А тот заберет рассказ, поблагодарит меня, но денег не дает. Такой порядок способствует блеску и процветанию газеты.
– Зачем же ты тогда занимаешься такой ерундой? Почему не чистишь ботинки, как мы? Вот что я тебе скажу, бросай-ка ты свои рассказы и приходи к нам. Мы примем тебя в свою компанию и станем звать Бадбекха Латиф. Согласен? Давай руку!
И Кульдип Каур крепко пожал мою руку.
– Но имей в виду, что каждый день тебе придется Давать по четыре анны полицейскому. А если в какой-нибудь день ты не сможешь их заработать, то… Это никого не касается, откуда ты их возьмешь. Хоть воруй, но четыре анны отдай! Кроме того, раза два в месяц тебе придется посидеть в полицейском участке.
– Это еще зачем?
– Этого и мы не знаем. И хотя каждый из нас и дает полицейскому по четыре анны, все равно он два раза в месяц ловит нас и отводит в участок. Такой уж у него порядок. Он говорит: «Что я могу поделать?»
– Ну хорошо, два раза в месяц в полицейский участок.
– Раз в месяц побываешь в суде, где будут разбирать твое дело и приговорят тебя к штрафу в две или три рупии.
– Но почему же? Ведь я даю полицейскому четыре анны?
– Э, друг, полицейскому ведь тоже надо жить! Не понимаешь, что ли, Вшивая литература?
– Вшивая литература все понимает, – сказал я, хитро подмигнув Кульдип Каур, и мы оба принялись хохотать.
В это время к нам подошли Мадхубала и Кокку. Они обливались потом и едва переводили дух.
– Ну как, перестал болеть живот? – спросил я Мадхубалу.
– Перестал, только теперь очень есть захотелось!
– И мне тоже, – сказал Наргис.
– Может быть, поедим иранского плова? – предложил Нами.
– А потом снова заболит живот, – сказал Кульдип с горечью. – Снова пойдем бегать и снова захотим есть?
– Я могу дать две пайсы, – сказал Нами.
– Я вношу анну, – сказал я.
Каждый дал сколько мог, и набралось четыре анны. За пловом послали Нами. Во-первых, потому, что он был самым маленьким, а во-вторых, потому, что повар из ресторана симпатизировал ему и мог дать сверх двух порций третью или порции положить побольше.
Когда Нами ушел, я спросил ребят:
– Вы каждую ночь здесь ночуете?
– Да, все, кроме Мадхубалы, – ответил Кокку. – Мадхубала обычно ночует дома, но сегодня он остался с нами.
– Где ты живешь? – спросил я Мадхубалу.
– В Сайене. Там у меня мать.
– А отец?
– Отец? Откуда мне знать отца? Возможно, какой-нибудь сетх из соседнего квартала.
Понемногу все мальчики затихли. Они сидели пришибленные, словно кто-то им дал пощечину. Дети, у которых не было опоры, не было родителей, не было имени и дома, пытались заполнить недостаток любви и ласки песнями из кинофильмов:
Я в тебя, ты в меня,
Оба мы влюблены…
Где ты, мой любимый? Где мой отец? Где мать? Где брат? Где вы и кто вы? Зачем вы произвели меня на свет и бросили на безжалостные камни мостовой, чтобы всю жизнь терпеть побои и оскорбления!
Побледневшие, осунувшиеся лица мальчиков исказились ужасом. Они схватились за руки и прижались друг к другу. Им неоткуда было ждать помощи. Сейчас каждый дом, каждый переулок пугал их. Они казались им страшными чудовищами, которые готовы были навалиться на них и раздавить. Этот страх и заставил их взяться за руки и искать поддержки друг у друга.
В эту минуту они показались мне жалкими, напуганными и беспомощными, словно маленькие дети, заблудившиеся в джунглях. Мне и раньше казалось, что Бомбей не город, а джунгли, в которых безвестные потомки человека бродят в поисках дороги, прокладывая себе путь сквозь путаницу бесчисленных улиц и переулков. А когда они не находят дороги, то садятся под первым попавшимся деревом и закрывают глаза.
Но теперь я знаю, что это не так. Бомбей не джунгли. Бомбей город. Говорят, что в Бомбее даже существует муниципалитет. Есть в нем и улицы, и базары, и магазины, есть в нем дороги и дома, – словом, есть все, что должно быть в любом цивилизованном городе. Я люблю этот город, я преклоняюсь перед ним. Я знаю много зданий, памятников, площадей и базаров, и я всей душой люблю их. Но я не могу закрывать глаза на то, что в Бомбее есть еще столько улиц, из которых нет выхода, столько дорог, которые никуда не ведут, столько детей, у которых нет крова!
Наше молчание было прервано появлением Нами. Он подбежал к нам, запыхавшись, с тремя порциями иранского плова. От плова шел ароматный пар.
Когда Нами поставил плов на траву и уселся рядом с нами, мы увидели, что глаза его были полны слез.
– Что случилось? – спросил Кульдип Каур.
– Повар очень сильно ударил меня вот сюда, – проговорил мальчик, всхлипывая, и показал нам правую щеку.
На щеке пламенело большое красное пятно.
– Какая сволочь! – выругался Кульдип Каур.
И все мальчики принялись за плов.
