Конрад Эйкен - Странный лунный свет
Он возвращался к этой мысли много раз, и сейчас опять, когда в соседней комнате в полном разгаре шла Битва при Геттисберге. Если бы он её тогда на самом деле взял, какой это был бы ужас! А теперь, то что он устоял перед искушением и положил золотую монетку обратно в шкатулку, казалось, было данью её красоте и необыкновенности. Ни для кого другого на земле он не отказался бы, только ради неё. Так просто: мгновенная боль сразу растворившаяся в радости слышать её голос, смотреть, как её бледные руки крутят нить жёлтых бус, как она водит пальчиком по словам. «А что это такое?» - спросила она, а потом: «Сейчас я - египтянка!«… Что же есть смерть, которая может оборвать ясный голосок, говорящий такие слова?.. Его опять окружала тайна, та самая, что открылась сияющим городом в преисподней. Была некая красота, которую он не мог постичь. Он чувствовал её, лёжа в траве среди надгробий и глядя на медаль; он чувствовал её, когда щегол влетел в комнату от дождя и выпорхнул обратно. И всё это странным образом сходилось в одно.
III.
В ту же ночь, когда он улёгся в кровать, давящее чувство огромной запутанной тайны опять овладело им. Он лежал тихо и смотрел с подушки в высокое окно на лунный свет на белой стене флигеля, и опять ему показалось, что вот–вот, и всё станет ясно, только как найти это объяснение? Конечно, всё должно покоиться на чём‑то прочном и простом. Он услышал, как кто‑то прошёл по двору, и шаги показались удивительно редкими и медленными. Они замолкли и скрипнула дверь. Послышался кашель: это была старая Селена, повариха–негритянка, которая вышла за дровами. Он слышал, как она укладывает поленья, потом опять скрип двери, и опять медленные шаги по твёрдой спёкшейся земле двора, до которого была вечность. Как выглядит персиковое дерево в лунном свете? Окажутся ли его листья тёмными или блестящими? А персидская сирень? Он подумал об этих двух деревьях, стоящих неподвижно под луной, и почувствовал, что должен встать с постели и посмотреть на них. Войдя в переднюю, он услышал внизу голос матери, лёг на старый диван и прислушался. Он не ослышался? Мама звала отца: «Мальчик!» Удивительно!
- Мы принимаем гостей по два раза каждую неделю, а иногда три или четыре. Это слишком! Ты сам понимаешь.
- Милая, ну должен же у меня быть хоть какой‑то отдых!
Отец засмеялся странным сердитым смехом, какого он прежде никогда не слышал, и тон матери тоже был каким‑то странным.
- Ладно, отдыхай себе, - сказала она, но ты совершенно забыл о семье. Если так пойдёт дальше, у меня появится ещё один ребёнок - вот и всё.
Он встал с дивана и мягко спустился по лестнице до поворота перил, замер и смотрел, стараясь не шелохнуться. То, что он увидел, наполнило его ужасом. Мать сидела у отца на коленях, обхватив руками его шею, и целовала взасос. Как противно!.. Он не мог на это смотреть. Что это, думал он забираясь обратно в постель, там у них случилось? В их разговоре было что‑то забавное: они говорили не как мама с папой, а как говорят дети, хотя он совершенно ничего не мог понять. И при этом в словах было что‑то вызывающее.
Он стал воображать свой разговор с Каролиной Ли. Она сидит с ним под персиковым деревом и читает свою книгу. Как прекрасны её руки! Непостижимо прозрачны, как и лоб, а тёмные волосы и большие бледные глаза чаруют. Может быть, она и в самом деле - египтянка!
- Как, наверно, чудесно жить у вас в доме, - говорит он.
- Да, у нас чудный дом. Ты и половины его не видел.
- Не видел. Я бы хотел осмотреть его весь. Мне нравятся обои с ворсом и розовая статуэтка леди на столике. У вас есть ещё такие?
- Да, у нас их много, очень много! В потайной комнате внизу, там, где пробили серебряные часы, есть ещё пятьдесят таких статуэток, и они даже красивее той. И есть коллекция самых разных часов.
- Твой папа очень богат?
- Да, он богаче всех. У него есть резная шкатулка из слоновой кости с цепочками для орденов.
- А что чувствует человек, когда умирает? Тебе было жалко уходить?
- Очень жалко! Но на самом деле умереть совсем легко: над просто задержать дыхание и закрыть глаза.
- Да?
- А когда ты лежишь после смерти, то просто притворяешься. Лежишь очень тихо, а глаза только чуточку открыты, но ты всё равно обо всём знаешь! Наблюдаешь за людьми и слушаешь, что они говорят.
- А тебе не хотелось с ними поговорить, или встать с постели, или выйти из гроба?
- Да, сперва хотелось, но всё равно так лучше, чем быть живой.
- Почему?
- Я сама не знаю! Но всё становится просто и понятно!
- Как это должно быть прекрасно!
- Это прекрасно!
- А после того, как тебя закрыли в гробу и пропели над тобой песни, и унесли на кладбище, и похоронили в земле, и ты осталась одна в темноте, а над тобой - земля, это было очень страшно?
- Нет, совсем не страшно!.. Когда никто не смотрит, когда они все ушли домой пить чай, можно просто встать и выйти. Выбраться из могилы так же просто, как встать с постели.
- Наверно, поэтому ты сейчас со мной?
- Конечно!
- Как это приятно.
- Да, восхитительно… А я сейчас такая же, как всегда?
- Да, ты такая же.
Они помолчали, а потом Каролина сказала:
- Я знаю, что ты хотел украсть мою золотую монетку - и
я была так рада, когда ты положил её обратно. Если бы ты попросил, я бы тебе её подарила.
- Ты мне очень нравишься, Каролина. Можно, я буду приходить на кладбище поиграть с тобой?
- Нет, наверно, не надо, потому что тебе придётся приходить в темноте.
- Я могу принести фонарь.
- Да, можешь.
… Ему казалось, что они уже не сидят под персиковым деревом, а гуляют по белой ракушечной дорожке кладбища. Он стоит у каштана с фонарём в руке, а Каролина подняла бледные ручки и сорвала два каштана. Они прошли по мостику, осторожно ступая по шпалам между рельсами. Повсюду над ними были мшистые деревья, и мох опускался длинными гирляндами всё ниже и ниже, становился всё гуще, а ветер мягко свистел, будто искал дорогу в сером первобытном лесу.
IV.
На следующее утро он решил первым делом исследовать склеп под шелковицей в парке: его приятель Гарри сказал, что грот открыт, и туда можно спуститься по ступенькам под густым слоем пыли и увидеть на тёмном полу несколько сгнивших досок и пару костей. За завтраком он включил в экспедицию Мери и Джона, но потом начались неожиданные события. Мама с папой вдруг решили, что вся семья поедет на пляж Тайби. В такой вдруг свалившийся чудный праздник и поверить было невозможно. В кухне всё завертелось. Селена бегала взад и вперёд с сахарными сэндвичами, горшочками пряной ветчины, пирожными, крутыми яйцами и сотнями других вещей; горы восхитительных сэндвичей аккуратно завернули в чистые сверкающие салфетки и тщательно уложили плетёные корзины. Джон и Мери решили взять свой инструмент, побежали за ними наверх и вернулись, гремя вёдрами и совками. Сам он долго раздумывал, что взять с собой и стоял в нерешительности у стола. Ему хотелось бы забрать рассказы По, но об этом не могло быть и речи, потому ему вообще не полагалось иметь этой книги. Игра в шарики была там ни к чему, и он, наконец, достал свою золотую медаль из ящика и положил в карман. Конечно, он об этом никому не скажет.
Всё время, пока они ехали к станции, он чувствовал медаль, будто она горела у него в кармане. Он сжал на ней пальцы и опять ощутил её как живую, жужжащую и трепещущую невидимыми крылышками. Останется ли на пальцах запах воска, как после того, как он поймал жука и привязал нитку к его лапке?
Папа нёс корзину, Мери и Джон гремели ведёрками, все болтали и смеялись. Они сели в приветливый простенький поезд, который чуть не в ту же минуту помчался по широким зелёным болотам, грохоча на рыжих железных мостах с хитроумным переплетением рам и раскосов. Бурный восторг, когда они пронеслись мимо серого каменного форта Пуласки. Однажды они уже видели его с реки, когда ехали на пароходе к хлопковым островам. Папа наклонился к Мери и стал рассказывать ей об этом укреплении, и как раз в ту минуту форт накрыла тень от облака, и он стал ещё мрачнее. Как хорошо улыбается отец! Никогда раньше он этого не замечал. От улыбки ему стало тепло и неловко. Он смотрел на бескрайние топи, стайки птичек над ними, протоки рыжей воды в рыжем иле и напряженно вслушивался в странный сложный ритм колёс и рельсов и в долгие печальные вопли гудка. Как это всё странно! Мама сидела напротив, очень тихая, и смотрела в окно отсутствующим взглядом серых глаз. Она не ничего не видела - она думала. Если бы она смотрела на предметы, её глаза следовали бы за ними, как у Мери.
- Мама, - спросил он, - ты взяла купальники?
- Взяла, сынок.
Поезд описал кривую и замедлил ход. Болота внезапно кончились и пошли низкие песчаные дюны в высокой траве. Он увидел мужчину с необыкновенно красным лицом, который как раз взобрался на верх дюны и махал оттуда палкой. Один за другим они медленно спустились с поезда и спрыгнули на горячий песок. Какое странное ощущение, когда ступаешь по нему ногами! С хохотом и звонкими криками, чувствуя свою беспомощность, они бежали и прыгали, забирались на крутые связанные корнями бока дюн и соскальзывали вниз в медленных тёплых лавинах ленивого песка. Мама и папа медленно пробирались по дюнам с корзиной между ними, и папа на что‑то показал. Солнечный свет падал вниз тяжело, как листы меди, и они чувствовали щеками жар песка. Наконец, они вышли на огромный ослепительно белый пляж с миллионами ракушек, полосатым чёрно–белым маяком и длинным, длинным ленивым синим морем, расстилающем мягкие линии пены с бесконечным шепотом, как деревья на ветру.
