Симон Вестдейк - Переправа
Итак, осенью, в сумрачный октябрьский день, когда солнце закрывала тонкая дымка, я находился на берегу реки. Позади себя я оставил город, который тоже не буду называть, где под постоянной угрозой заразиться предавался фантастическим оргиям. Широкая дорога жалась к реке, которая, как бы спасаясь бегством, без всяких, впрочем, шансов на успех, разлилась в виде большого озера. Поодаль, стиснутая начинающимся предгорьем, она довольно неожиданно сужалась, и течение ее убыстрялось. В самом широком месте была переправа; на другом берегу дорога шла дальше, к деревням, где я бывал раньше и где, насколько я знал, еще не было чумы. Туда я и хотел попасть. Никаких мостов в округе не было. Сама природа как бы предназначила для переправы это самое, широкое место с медленным течением. За последним поворотом дороги я увидел несколько низеньких домов, рыбачьи сети, большие лодки, вытащенные на берег, развешанные для сушки паруса. Солнце казалось бледным диском, и далеко впереди в его неуверенном свете вырисовывались цепи гор.
Подойдя к переправе, я увидел, что я не единственный путник. На скамейке у рыбацкого дома сидели люди и ждали, пока лодочник подготовит свое утлое судно. Я держался в стороне. Заплатив, первым вошел в лодку. За мной последовали остальные. Когда я уже уселся на скамью, мое внимание привлекла девушка на берегу, которая явно была здешней и не собиралась с нами. Она казалась очень молодой. Ее полная грудь, волосы и смуглая кожа так сильно взволновали меня, что я чуть было не сошел обратно на берег, попав под власть того неодолимого желания, которое иногда на мгновение овладевает нами в пути, словно хищная птица, парящая в воздухе, влекомая вниз то ли собственной тяжестью, то ли манящим очарованием жертвы. Но как только девушка увидела меня, она закричала, закрыла лицо руками и исчезла. Лодку уже оттолкнули от берега, и мы медленно покачивались в ожидании первых взмахов весел. У перевозчика, старого и сгорбленного, но еще сильного, была обильная шевелюра и круглая борода, закрывавшие ему уши, вместо которых виднелись два медных кольца. Впрочем, я сидел спиной к нему и мое внимание было сосредоточено на моих спутниках — крестьянине, богатом купце, монахе и молодом человеке с женщиной на сносях. Движения гребца я видел только краем глаза. И вот неожиданно на берегу снова показалась девушка, а за ней два молодых парня. Она кричала, стараясь, чтобы слова предостережения или проклятия долетели до нас через те десять-двадцать метров, которые уже пролегли между нами. Один из парней кувыркался и пел — это явно был деревенский дурачок. Девушка снова закрыла лицо руками и, издав последний возглас, похожий на крик птицы, скрылась навсегда. «Она чует дурной глаз», — пробормотал за моей спиной перевозчик. Он стал грести сильнее, наискосок против течения; домишки постепенно уменьшались, а свежий ветер становился все заметней, как будто мы выплывали на сквозняк. Лодка была широкая и довольно длинная, в ней было три скамьи; на дне, покрытом водой, которая плескалась в двух отделениях взад и вперед в такт движению, лежало весло, короткая мачта и свернутый в толстый рулон кусок парусины, только что просмоленный и исписанный серыми буквами, а на носу находились паруса, канаты и прочие снасти. Лодка шла хорошо, но, когда мы вышли на середину реки, перевозчику пришлось попотеть, так как поставить парус не позволяло направление ветра.
— Переправа длится двадцать минут, — отрывисто и невнятно произнес крестьянин, который находился ближе всех ко мне. В эту минуту монах, который сидел, поджав ноги, чтобы не замочить их, начал вслух молиться; купец беспрестанно осенял себя крестным знамением, а молодая женщина устало склонила голову на плечо своего спутника. Мне довольно скоро стало ясно, что мои попутчики находились в отчаянии, измотанные многими месяцами страха. Даже крестьянин, который казался тупым, как животное, бежал от «черной смерти», жертвой которой стала вся его семья. Богатый купец бросил все, спасая свое жирное тело (кожа на нем уже висела заметными складками), а молодая женщина искала незаразное место, чтобы быть в безопасности хотя бы на время родов. Разговор шел о разбойниках и о шайках солдат. Беда никогда не приходит одна. Несчастья, как птицы или рыбы, собираются вместе в стаи или косяки. Война способствует болезням, болезнь вызывает нищету и, таким образом, беспорядки, ярость и безбожие, и все это ведет к новым убийствам, к новым жертвам. Мне это было хорошо известно, так как я не в первый раз путешествовал по заразной местности, но более беспомощных и дрожащих беженцев мне никогда еще не приходилось встречать! Монах, завершив молитву, говорил больше всех. Он, по его рассказам, ухаживал за больными и видел, как вымирают целые монастыри; по его виду можно было заключить, что он много пережил: это был тощий и потрепанный человек с почти незаметными, но тем не менее неизгладимыми морщинами, которые для меня были неопровержимыми признаками жизни, прожитой в лишениях. Из-под его капюшона выбивались седые волосы, подбородок был покрыт рыжей бородой. Он обращался главным образом ко мне и, надо признать, говорил, как образованный человек. Однако ему неприятно вторили тяжелые вздохи толстого купца, плевки крестьянина и бессодержательные слова, которыми молодой человек старался приободрить свою жену. Она почти спала на его плече, с которого ее голова постоянно сползала; ее лицо, распухшее и некрасивое, напоминало лицо утопленника. Рядом с ними стояла корзина с курицей.
На горизонте виднелась цепь гор, которая качалась вместе с нами, как медленно бредущее стадо. У их подножия выстроились в ряд деревни, трудноразличимые отсюда; на какое-то мгновение показался узкий проход, через который устремлялась река, но потом его снова закрыл спустившийся туман. Большие птицы или летели против ветра, или садились вдалеке в прибрежные камыши. Умиротворенно погрузив руку в воду, я весь отдался покачивающемуся движению лодки. Время от времени мое лицо обдавал порыв ветра и я ощущал запах смолы, идущий от паруса; время от времени я слышал разговор и вздохи, скрип уключин и пыхтение паромщика позади меня; время от времени я видел лица: суровое, толстое, два молодых, которые то заслоняли друг друга, то расходились, двигаясь в ритм качке.
«Я нашел траву, которая, если ее сварить и принять внутрь, предотвращает болезнь. Но у нее такой плохой вкус, что сразу же вызывает рвоту, и поэтому она обычно не оказывает воздействия», — рассказывал монах. Купец развел руками. «Не говорите мне про лекарства. Я потратил половину своего состояния на врачей, и все равно моя единственная дочь умерла», — вздохнув, произнес он и вытер глаза. «Значит, вы недостаточно много молились, лучше отдали бы ваши, деньги церкви», — сказал монах и продолжал распространяться о чудесных случаях исцеления с помощью восковых изображений, подвешенных к алтарю. Я указал ему на противоречие — зачем же искать травы, если можно с большей пользой употребить время на молитвы, пост и пожертвования? «Но бог ведь дал нам также и травы, а я еще забыл сказать, что мое средство действенно только тогда, когда оно освящено», — строго посмотрел он на меня. Купец снова, воздев руки к небу, покачал головой, крестьянин продолжал плеваться, а женщина начала похрапывать. «Скотина у меня пала, от этого ничто не поможет», — проворчал крестьянин. А позади меня глухо, как из пустого погреба, раздалось: «А у моей дочери не все дома». Видимо, монах был единственным в этой компании, у кого еще сохранилась жизненная сила и разум. Особенно глупый вид был у купца с его грубым лицом и слезящимися выпученными глазами; его куртку на меху скоро отнимут грабители, я знал, что их будет много на том берегу.
Мы были уже на середине. Часто мимо проплывали обгорелые черные доски. Небо казалось высоким и бесцветным. Странно было чувствовать себя таким одиноким на воде. Слова и звуки пролетали, как бы не касаясь меня; я слышал только ритмичный скрип уключин и шум ветра. Я задумался над тем, как здесь живется перевозчику, и меня охватила жажда покоя и размеренности: может быть, и у меня была бы дочь, у которой не все дома, или хотя бы даже и умершая дочь, или по крайней мере была бы скотина, или храпящая жена. Помечтаем дальше: долго ли еще плыть нам? На одно мгновение я забыл всю убогость, страхи и ничтожество своих попутчиков. Что хорошего в том, чтобы скитаться по белу свету, словно ты стервятник, жить за счет страха, распутства и преступлений; ведь кем я был, как не мародером, чего мне ждать от будущей жизни, кроме ада, если он существует? Лихорадочная жизнь, минутная дружба и любовь; подобно могильщику, я живу за счет гибели других; ах, если б променять свою судьбу на мирную жизнь в здешних местах, на эту реку, на эту лодку!
Монах снова начал рассказывать, это был длинный рассказ все на ту же тему, и, за исключением спящей женщины, все жадно слушали его.
