Проспер Мериме - Души чистилища
Колеблясь между военным искусством и благочестием, ребенок проводил целые дни, делая из планок крестики или поражая деревянной саблей тыквы из Роты[16], очень похожие, по его мнению, на головы мавров в тюрбанах.
В восемнадцать лет дон Хуан был довольно слаб в латыни, но хорошо знал церковную службу и владел рапирой и мечом для обеих рук не хуже Сида. Отец, полагая, что дворянину из рода Маранья следует научиться еще кое-чему, решил послать его в Саламанку[17]. Приготовления к отъезду были быстро закончены. Мать дала дону Хуану множество четок, ладанок, образков. Кроме того, она заставила его выучить много молитв, весьма спасительных в разных случаях жизни. Дон Карлос дал ему шпагу, эфес который с тонкими серебряными жилками был украшен его фамильным гербом.
— До сих пор, — сказал он ему, — ты жил среди детей; отныне ты будешь жить среди мужей. Помни, что достояние дворянина — его честь; твоя же честь — честь дома Маранья. Пусть лучше погибнет последний отпрыск нашего дома, чем на его честь падет малейшее пятно. Прими эту шпагу; она защитит тебя, если на тебя нападут. Никогда не обнажай ее первый, но помни, что предки твои никогда не влагали ее в ножны, не победив или не отомстив за себя.
Вооруженный духовным и земным оружием, потомок рода Маранья сел на коня и покинул дом своих отцов.
Саламанкский университет в ту пору переживал расцвет своей славы. Никогда еще студенты его не были более многочисленны, а профессора более учены; но никогда вместе с тем горожане не страдали так от дерзости буйной молодежи, проживавшей или, лучше сказать, царившей в городе. Серенады, кошачьи концерты, всевозможные бесчинства по ночам являлись обычным ее времяпрепровождением, однообразие которого изредка нарушалось похищением женщин или девушек, воровством и потасовками. Первые дни после приезда дон Хуан разносил рекомендательные письма друзьям своего отца, посещал профессоров, обходил церкви, осматривал святыни. Выполняя волю своего отца, он вручил одному из профессоров довольно крупную сумму для раздачи бедным студентам. Такая щедрость вызвала всеобщий восторг и доставила ему множество друзей.
Дона Хуана обуревала жажда науки. Он собирался воспринять как Евангелие каждое слово, которое слетит с уст его профессоров; чтобы ничего не упустить, он решил поместиться как можно ближе к кафедре. Войдя в залу, где должна была состояться лекция, он увидел свободное место около самой кафедры и сел. Какой-то засаленный, всклокоченный, одетый в рубище студент, каких немало бывает во всех университетах, на минуту оторвался от книги и устремил на дона Хуана взгляд, выражавший необычайное удивление.
— Вы сели на это место! — сказал он ему почти испуганно. — Разве вы не знаете, что его обычно занимает дон Гарсия Наварро?
Дон Хуан возразил, что, насколько ему известно, места принадлежат первому пришедшему и что, найдя это место свободным, он счел себя вправе занять его, если только почтенный дон Гарсия не поручил своему соседу удержать это место для него.
— Сразу видно, что вы здесь новичок, — сказал студент, — и что вы приехали к нам недавно, раз ничего не слыхали о доне Гарсии. Знайте же, что это один из самых…
Тут студент понизил голос из страха, как бы его не услышали другие:
— Дон Гарсия — страшный человек. Горе тому, кто оскорбит его. У него короткое терпение и длинная шпага. Будьте уверены, что если кто-нибудь займет место, на которое дон Гарсия садился дважды, этого достаточно для ссоры, ибо он необыкновенно щепетилен и вспыльчив. Когда он ссорится, он берется за шпагу, а взявшись за нее, убивает. Ну, я вас предупредил, а вы уж поступайте, как вам заблагорассудится.
Дону Хуану показалось очень странным, что дон Гарсия притязает на лучшие места, не стараясь их даже заслужить своей аккуратностью. В то же время он заметил, что несколько студентов смотрят на него, и почувствовал, сколь унизительно будет, если он уйдет с этого места, раз уж он сел. С другой стороны, ему совсем не хотелось с первого же дня затевать ссору, тем более с человеком столь опасным, каким был, по-видимому, дон Гарсия. Таким образом, дон Хуан пребывал в большой растерянности, не зная, на что ему решиться, и машинально продолжал сидеть на своем месте, как вдруг вошел какой-то студент и сразу к нему направился.
— Вот дон Гарсия, — сказал дону Хуану его сосед.
Дон Гарсия был широкоплечий, хорошо сложенный юноша, очень смуглый, с надменным взглядом и презрительной складкой у губ. На нем был потертый камзол когда-то черного цвета и дырявый плащ, а поверх всего висела длинная золотая цепь. Известно, что студенты Саламанкского, равно как и других университетов Испании, из щегольства рядились в лохмотья, как бы желая этим показать, что истинное достоинство не нуждается в оправе, даруемой милостью судьбы.
Дон Гарсия подошел к скамье, на которой дон Хуан продолжал сидеть, и, весьма вежливо поклонившись ему, сказал:
— Сеньор студент! Вы среди нас новичок, однако мне хорошо известно ваше имя. Отцы наши были большими друзьями, и, если вам угодно, такими же друзьями будут их сыновья.
Говоря так, он протянул руку дону Хуану с самым дружелюбным видом. Дон Хуан, ожидавший совсем другой встречи, с горячностью откликнулся на учтивость дона Гарсии и отвечал, что будет польщен дружбою такого кавалера, как он.
— Вы еще не знаете Саламанки, — продолжал дон Гарсия. — Если вы пожелаете избрать меня своим проводником, я вам с удовольствием покажу все до малейших подробностей в городе, где вам предстоит жить.
Затем, обратясь к студенту, сидевшему рядом с доном Хуаном, сказал:
— Ну-ка, Перико, убирайся отсюда. Не годится такому мужлану, как ты, сидеть рядом с сеньором доном Хуаном де Маранья.
Говоря так, он грубо его толкнул и сел на место, которое тот поспешил освободить.
Когда лекция кончилась, дон Гарсия дал новому другу свой адрес, взяв с него обещание, что он его навестит. Потом, приветствовав его красивым и непринужденным взмахом руки, завернулся с изяществом в свой плащ, дырявый, как ситечко.
Дон Хуан с книгами под мышкой остановился в галерее коллегии, чтобы рассмотреть старинные надписи, покрывавшие ее стены, и вдруг заметил, что студент, заговоривший с ним первый, направляется к нему, словно желая прочесть те же самые письмена. Дон Хуан, кивнув ему, чтобы показать, что он его узнал, собирался уже выйти, но студент удержал его за край плаща.
— Сеньор дон Хуан! — сказал он ему. — Если вы не очень спешите, будьте добры уделить мне несколько минут для разговора.
— Охотно, — сказал дон Хуан, прислонясь к столбу. — Я вас слушаю.
Перико боязливо посмотрел по сторонам, словно опасаясь, не следит ли кто за ними, затем приблизился к дону Хуану, собираясь что-то сказать ему на ухо, что, по-видимому, было излишней предосторожностью, так как в обширной готической галерее, где они находились, кроме них, никого не было.
— Не могли бы вы мне сказать, — начал он после минутного молчания тихим, почти дрожащим голосом, — не могли бы вы мне сказать, действительно ли ваш отец знавал отца дона Гарсии Наварро?
Дон Хуан жестом выразил свое удивление.
— Разве вы не слышали, что сказал дон Гарсия?
— Да, — ответил студент, понижая еще более голос. — Но слыхали вы когда-нибудь сами от вашего отца, что он был знаком с сеньором Наварро?
— Конечно! Они вместе сражались против морисков.
— Превосходно! Но слыхали вы когда-нибудь, что у этого дворянина есть… есть сын?
— Сказать по правде, я не очень прислушивался к тому, что рассказывал о нем мой отец. Но к чему эти вопросы? Разве дон Гарсия не сын сеньора Наварро?.. Или он его незаконный сын?
— Призываю небо в свидетели, ничего такого я не хотел сказать! — воскликнул испуганно студент, заглядывая за столб, к которому прислонился дон Хуан. — Я хотел только спросить вас, не дошла ли до вас странная история, которую многие рассказывают о доне Гарсии?
— Я ровно ничего не знаю.
— Говорят… заметьте, пожалуйста, что я только передаю то, что слышал от других… говорят, будто у дона Дьего Наварро был сын, в возрасте шести или семи лет заболевший столь тяжелой и необычной болезнью, что врачи не знали, к какому средству прибегнуть. Тогда отец стал жертвовать в разные часовни, прикладывать реликвии к телу больного, но однажды… так меня уверяли… однажды, глядя на образ архангела Михаила, воскликнул: «Раз ты не можешь спасти моего сына, то хотел бы я знать, не сильнее ли тебя тот, кто лежит у тебя под пятой!»[18]
— Какое ужасное кощунство! — вскричал дон Хуан, возмущенный до последних пределов.
— Через некоторое время ребенок выздоровел… и ребенок этот… дон Гарсия.
— И с этого дня в дона Гарсию вселился бес! — произнес с громким смехом дон Гарсия, выглянув внезапно из-за столба, за которым он, очевидно, слушал этот разговор. — По правде сказать, Перико, — прибавил он холодным и презрительным тоном пораженному студенту, — если бы вы не были жалким трусом, я бы вас заставил раскаяться в ваших дерзких речах обо мне. Сеньор дон Хуан! — продолжал он, обращаясь к Маранье. — Когда вы меня узнаете ближе, вы не станете терять время и слушать этого болтуна. Да вот, чтобы доказать вам, что я не приспешник дьявола, я прошу вас сделать мне честь пройти со мной сейчас в церковь Святого Петра. А после того, как мы выполним там наш христианский долг, позвольте мне пригласить вас к себе на плохонький обед в компании нескольких приятелей.
