Артур Дойл - Плутовские кости
В чувство мы пришли, лишь когда скрипнули воротца, соединявшие церковный двор с садиком, однако в первую минуту никто не появился, поскольку вошедшие все еще находились за колокольней.
Почти в то же время с противоположной стороны на кладбище вошел мужчина, приблизился к тому месту, где видна была вскопанная земля, и отбросил доску, открыв свежевырытую могилу. За ним проследовали сюда сначала группа мальчишек, затем — несколько вполне респектабельного вида граждан. Приглушенные барабаны звучали все слышнее. Наконец глазам нашим предстал отряд стрелков с нацеленными в землю ружьями и возглавлявший процессию офицер. У каждого из них на рукаве была черная траурная лента, и рядом — белая, из сатина. Печальный марш не умолкал.
Затем шестеро солдат внесли на руках гроб, столько же офицеров — все совсем еще молодые люди — держали его покров, на котором лежали кивер, сабля, пояс и белые перчатки покойного.
Далее на кладбище парами проследовали люди, пришедшие попрощаться с умершим — сначала гражданские, за ними — военные. Здесь не слышалось приглушенной праздной болтовни, незаметно было блуждающих взглядов; на лицах этих лежала печать искренней скорби: если кто-то и позволял себе проронить слово, то шепотом, и по едва заметному печальному кивку головы сразу можно было понять, о ком идет речь.
Так мы и стояли, наблюдая за процессией, пока она продвигалась по дорожке, огибавшей кладбище. Когда люди приблизились к воротам, оркестр смолк.
— Смотрите, вот и мистер Ловелл! — шепнула миссис Маркхэм, указывая в сторону коттеджа. — О, как он изменился!
На кладбище священник вошел через калитку. Сначала он встретил траурную процессию у ворот, а затем направился к могиле, где уже выстроились, опершись на ружья, стрелки. Здесь он остановился и начал читать молитву. Наконец прозвучали ужасные слова: «Прах — к праху…», — пусто стукнули о крышку гроба первые комья земли и церемония завершилась тремя ружейными залпами.
С того момента, как траурная процессия вошла на кладбище, мы стояли за полуразрушенной стеной алтаря, откуда можно было наблюдать за происходящим, самим оставаясь невидимыми. Когда мистер Ловелл произнес: «Прах — к праху», я случайно поднял взгляд к колокольне, вгляделся в узкую щель и увидел мужское лицо… но какое! До конца дней своих не забыть мне этих черт. Способно ли лицо человека вобрать в себя всю боль, все отчаяние мира? Если да, я только что стал тому свидетелем. Каким юным было оно, и каким прекрасным!
— Взгляните на башню, — с похолодевшим сердцем прошептал я, сжав ладонь миссис Маркхэм.
— Боже, что тут происходит? — проговорила она, бледнея. — И мистер Ловелл… вы обратили внимание, как дрожал его голос? Сначала мне показалось, будто он болен, но нет — он совершенно сломлен каким-то несчастьем! На лицах этих людей читается ужас. Тут случилась страшная трагедия: вряд ли всех так поразила бы обычная человеческая смерть.
Под влиянием кладбищенских впечатлений мы пришли к выводу, что визит наш может оказаться неуместным, и решили вернуться в гостиницу, дабы выяснить, не произошло ли здесь в последнее время чего-нибудь необычного. Прежде, чем Мы отправились в путь, я снова вгляделся в щель, но загадочного лица более не увидел. Зато, огибая колокольню, мы заметили фигуру высокого, худощавого юноши в широком пальто, который медленно прошел через калитку в сад и исчез в доме. Одного лишь взгляда на этот профиль (голова юноши низко опустилась на грудь, глаза смотрели вниз) было вполне достаточно, чтобы догадаться: это тот самый человек, которого мы видели в окне башни.
То, что мы разузнали затем в гостинице, лишь разожгло в нас любопытство. Несколько позже, в городе, нам сообщили подробности ужасающей драмы, последнее и весьма впечатляющее действие которой развернулось у нас на глазах.
Мистер Ловелл, как и предполагала миссис Маркхэм, происходил из благородной семьи, но рано остался без средств к существованию. Он мог бы разбогатеть, женившись на леди Элизабет Вентворт, которую присмотрел племяннику в качестве невесты богатый дядюшка. Последний пообещал после свадьбы сделать Ловелла своим наследником; но тот предпочел бедность с Эмили Деринг. Он лишился денег, но ни разу в жизни не пожалел о своем выборе, пусть и остался бедным викарием крошечного прихода.
Двое детей, которых видела миссис Маркхэм, оказались в их браке единственными, так что благодаря бережливости миссис Ловелл и умеренности ее мужа семья действительно сумела обрести счастье в бедности, по-своему красивой и благородной. Но Чарльз с Эмили подросли, и пришло время подумать об их будущем.
Отец готовил сына для Оксфорда; дочь же, благодаря педагогическим усилиям матери, прекрасное образование и все необходимые навыки сумела получить дома. Чарльз, единственный шанс которому на приличный заработок могла дать лишь церковь, должен был поступить в колледж, каких бы затрат это ни стоило. Семья решила, что ради покрытия всех издержек Эмили отправится в Лондон — искать место гувернантки. Собственно говоря, такой выход дочь предложила сама, и все согласились: ясно же было, что в случае смерти родителей средства к существованию ей все равно пришлось бы добывать тем же путем. Прощание принесло в дом Ловеллов первую печаль; увы, им предстояло испытать еще немало тяжелых минут.
Поначалу все шло хорошо. Чарльз в Оксфорде проявил не только способности, но и определенное прилежание; что же касается Эмили, то письма ее о новой жизни так и искрились жизнерадостностью. В доме девушку приняли очень радушно и вскоре стали относиться к ней, как к другу семьи.
С течением времени настроение ее отнюдь не ухудшилось. В числе знакомых девушки стали появляться интересные люди, имена которых все чаще упоминались в ее письмах. Особенно тепло отзывалась она о некоем мистере Герберте. Этот молодой человек служил в армии и, будучи дальним родственником лондонского семейства, часто заезжал к ним в гости. «Не сомневаюсь, что маме с папой он бы понравился», — как-то заметила дочь в письме.
— Надеюсь, наша Эмили не влюбилась? — улыбнулась мама, и все об этом тут же забыли.
Тем временем Чарльз обнаружил, что Оксфорд, помимо учебы, может предложить ему немало интересного. Молодой человек стал с удовольствием бывать в обществе и проявил удивительные способности к азартным играм. Он был мил, энергичен и необычайно красив, а кроме того, чудесно пел — уроки матери не прошли даром. Если бы не бедность, Чарльз вполне мог бы сделаться первым фатом Оксфорда: сознание собственного нищенского положения отравляло ему все удовольствия.
Некоторое время юноша сопротивлялся искушению, но после напряженных душевных терзаний (он, все же, обожал свою семью) сдался, влез в долги и — притом, что дерзостью этой лишь приумножил себе страдания, — не решившись вернуться на путь истинный, устремился к полному краху.
Незадолго до нашего приезда в Т** Чарльз, подгоняемый разного рода угрозами, тоже явился сюда на каникулы. Чтобы успокоить по крайней мере самых назойливых кредиторов, ему необходима была внушительная сумма денег. В Оксфорде он заверил всех, что вернет долги. Но где взять такие деньги? Во всяком случае, не у родителей — это уж наверняка. Во всем белом свете не было у Чарльза друга, на помощь которого он мог бы рассчитывать в экстренной ситуации.
Совершенно отчаявшись, Ловелл-младший готов был решиться на бегство — в Австралию, Америку, Новую Зеландию — но даже это было ему не под силу. Юноша страдал неописуемо и не видел перед собой никакой надежды на спасение.
В те дни полк Герберта квартировался в Т**. Фамилия эта упоминалась в письмах сестры, и Чарльз знал, что среди здешних офицеров есть некто Герберт, но тот ли? — в этом он не был уверен. Когда же молодой человек случайно оказался в обществе младших офицеров на ужине (куда Гербертом как раз и был приглашен), гордость помешала ему спросить об этом прямо — очень уж не хотелось, чтобы все здесь узнали о том, что сестра его — гувернантка.
Герберт, со своей стороны, был прекрасно осведомлен о том, что его гость — брат Эмили Ловелл, но — отчасти по своим причинам, отчасти не желая ранить болезненное самолюбие своего знакомого — воздержался от упоминания ее имени.
Стоит заметить, что Т** был в те дни и, наверное, остается и сейчас скучнейшим местом во всей Англии. Офицеры сразу же возненавидели этот городок: ни охоты, ни танцев, ни возможности развлечься флиртом — тут не было ничего! Служаки постарше болтались по городу, то тут, то там перебрасываясь в вист; молодые офицеры предпочитали «хазард» и «тройку», начиная, как правило, с небольших ставок и постепенно забирая все выше.
В числе двух-трех штатских, присоединившихся к офицерской компании, был и Чарльз Ловелл. Будь исходная ставка чуть выше, он не смог бы и сесть за стол, однако — рискнул и, начав с мелких выигрышей, увлеченно включился в игру. Нельзя сказать, чтобы впоследствии удача так уж и отвернулась от Чарльза — скорее, наоборот, чаще он оставался в выигрыше. Но что-то подсказывало ему: одна ночь невезения, и все кончено — придется выйти из игры навсегда, за удовольствие расплатившись позором.
