Альберт Мальц - Письмо с фермы
Дорогой меня не очень били. Только ругались на чем свет стоит. Я обозвал одного сволочью… а он меня по скуле ударил. После этого я держал язык за зубами, как и следовало с самого начала. К бутылкам они то и дело прикладывались. Да разве без виски на такую грязную работу пойдешь?
Новую панаму свою я потерял, и поделом – не важничай, подумаешь, индюк какой выискался! Но кто же мог знать заранее, что на нас нападут? Откровенно говоря, я ее неспроста надел, – мы с Саррой в тот день праздновали свое десятилетие. (Только что ко мне заходила Сэнни, я ее спросил, помнит ли она тебя. Говорит – помню, он мне «облизьянку» подарил. Оказывается, ту самую обезьянку, которую ты выиграл в Сиссибеле на ярмарке. Оратора пока что из нее рано готовить. Как ты думаешь?)
Должен тебе сказать, что не так страшно битье, как то потрясение, которое при этом испытываешь. Старик Эммет говорит, что Джулиус до сих пор шальной ходит. У него просто в голове не укладывается, что с ним могли такую штуку проделать, да и меня тоже по-настоящему проняло, когда все это было позади. А в то время только одна мысль и сверлила мозг – убить бы этих молодчиков. Пока ехали до Ист-Бриттерса, кровь у меня из носу так и хлестала, а голова просто разламывалась от боли, точно в нее топор всадили, чтобы мне веселее было подскакивать на ухабах. Да, поездка была не из приятных!
Знаешь, я и не подозревал, что до такой степени смогу ненавидеть кого-нибудь. Так и стоит у меня перед глазами Джулиус, когда Сондегард ударил его. Лицо у Джулиуса не перекосилось, хотя боль была, наверное, страшная. И слышать, как мужчина кричит, тоже страшно. Я бы сказал, что лицо у него было удивленное. И ничего странного тут нет. Ведь они с Сондегардом еще ребятами друг друга знали.
Эта проклятая поездка продолжалась примерно час. Они, должно быть, решили покататься вечерком по свежему воздуху, ну, а что касается меня, то, будь на то моя воля, я свое свободное время использовал бы по-другому. Нос болел – просто сил никаких нет, распух так, что я почти ничего не видел, а хуже всего неизвестность. По-моему, страх и чувство беспомощности – это для человека самое скверное. Уж, кажется, довольно поиздевались, пора бы и кончить. Терпеть избиение больше сил не было, влепили бы свинца – и дело с концом, только не лупи дубинками и прикладами.
В конце концов привезли нас в Ист-Бриттерс и перетащили в подвал Дома легионеров. Я вслушиваюсь и ничего понять не могу, – что это, мне снится, что ли? Музыка играет, пение, хохот, как будто и танцуют.
Теперь слушай. Положили нас на пол, – и мешки долой. Видим – попали на маскарад и, можешь себе представить, женщины там тоже были.
Знаешь – я, как увидел это, чувствую, что сейчас рехнусь, голова на части разламывается. Женщины! И танцуют, смеются, кричат, а пьяны все вдребезги. Нас втащили, а они хоть бы остановились на минутку! Все, кто был, в масках. По всему видно – нас поджидали. Вот и пришлось Джулиусу терпеть побои в «Форпосте свободы», в том самом здании, которое хотели в честь него назвать.
Одна женщина, молодая совсем, подошла и нагнулась надо мной. Спрашивает, не хочу ли я покурить, будто пожалела меня. Я говорю – хочу. А она возьми да прижги мне своей папиросой губы. Можешь себе представить? Вот клянусь тебе, – двадцать лет не плакал, а тут чуть не заревел. Ей хоть бы что, – захохотала, точно Чарли Чаплина увидела, и отошла.
***Лежу в постели вторую неделю и ломаю себе голову – откуда у женщин такая ненависть берется, не говоря уж о мужчинах. Правда, многие из них богатые люди, а такие нашему союзу враги. Другие же просто паразиты, которые за пинту виски готовы кому угодно продаться. Но среди них были и хорошие люди – мозги им, что ли, затуманило? Ведь за последние десять лет они так же натерпелись, как и мы, а им говорят, что все зло в союзе, они и верят, ведь надо же на кого-то взвалить вину.
Все-таки разок я услышал, как парочка таких переругивалась стоя в углу, и один требовал, чтобы нас отпустили. Должно быть, кое-кого стыд взял. А дня через два Джулиус получил письмо от двоих фермеров – пишут, что были в той компании, которая на нас охотилась, а теперь каются – стыдно стало. Ушли после этого из Легиона. И Эммет говорит: – У них теперь глаза открылись, клянутся, что месяца через два поступят в союз.
Продержали нас в подвале около часа, а нам показалось куда больше. Я чувствую, нос мой разбаливается все сильнее, и дышу с трудом. Да и беспокоиться начинаю, не отшиблены ли у меня внутренности, чего доброго, и работать не смогу на ферме, тогда плохо придется моей Сарре с четырьмя малышами. Но сейчас доктор говорит – ничего, обойдется, чему я очень рад.
А они тем временем запугивают нас, грозятся бросить в ямы с известью за Сиссибелом, а тогда уж ничего не поделаешь, будешь валяться, как скотина. Потом слышу – старик Могенс стонет, а сам думаю: «Все вытерплю, только не бейте в пах, как Джулиуса. Этого мне не перенести». И сам же себе говорю: «Нет. Что бы со мной ни сделали, все стерплю. Пощады просить не буду». – Время тянулось так долго, просто передать трудно.
На Джулиуса они больше всего злились. Обзывают его всякими словами, бьют, подводят к нему то одного, то другого, знакомят – в общем игру затеяли. И все, должно быть, потому, что он настоящий герой и не захотел связываться с их Легионом после того, как там такие заправилы появились. В подвале много всякого народу было, не только члены Легиона. Все больше мальчишки, которые обзавелись ружьями и захотели себя показать. Расхаживают взад и вперед, обзывают нас красной сволочью, льют нам виски на голову, а то подойдет какой-нибудь и ударит башмачищем, или наступит всей ногой на руку, отскочит и извиняется: «Виноват, мистер!» – будто нечаянно. Поэтому у меня обе руки и болят.
Наконец оттащили нас в переулок, и там Сондегард спрашивает: – Ну, красная сволочь, теперь забудете про свой союз? – Джулиус хоть и на ногах не держится, а все-таки крикнул: – Иди ты к чортовой матери! – А Могенс сказал: – Я бы твоими крысами своих свиней кормить не стал. У тебя крысы в доме – и те ядовитые. (Могенс из госпиталя не скоро выйдет. Доктор говорит: у него все мышцы на правой лопатке порваны. Его дела плохи.)
Потом они заставили нас пройти сквозь строй, и никто не пропустил, каждый ударил. К этому времени я уже ничего не чувствовал, а только следил за Джулиусом. Он идти не мог, полз на четвереньках, а они его дубинками лупили.
Потом повезли нас за город и там выкинули из машин. Не будь это в субботу, лежать бы нам связанными всю ночь. Но вскоре слышим – идёт машина. Джеспер вылез на дорогу и лёг на самой середине. Оказался один из наших, Саул Андерсон. Он, как увидел это зрелище, так давай плакать.
Вот какие у нас дела делались с тех пор, как ты уехал. Мы за это время многому научились. Во-первых, теперь нам уже известно, кто крепко связан с союзом, а кто при первой же опасности пойдёт на попятный. Тут для тебя было бы много неожиданного. Нашлись такие, которые испугались, перестали ходить на собрания или отделывались от них под любым предлогом, а другие являлись, да говорили, что сейчас надо свернуть работу, прекратить на время борьбу за пособия, не противиться выселениям. Но есть и такие, от которых никто этого не ждал, а они держатся молодцами. Настоящие парни, вроде Пита Бэбниса. Он раньше особой активностью не отличался, а сейчас работает во-всю. И ещё несколько человек.
С тех самых пор собрания мы созываем регулярно, но теперь все приходят с ружьями. А около наших домов (около тех фермеров, которых избили) день и ночь дежурят по четыре человека. Ради дежурства и работу бросают, хотя сейчас идёт уборка. Впрочем, по правде говоря, и убирать-то особенно нечего. С тех пор, как ты уехал, дождей не было.
На другой же день после этого случая мы решили вооружиться в целях самозащиты. В Калливилле была какая-то ярмарка – и губернатор туда приехал. Мы послали ему телеграмму, требовали, чтобы правительство штата за нас вступилось. Ведь от шерифа всё равно ничего не добьёшься, раз он сам в этом участвовал. А губернатор ответил, что это вне его компетенции. Ну, что ты скажешь? Он нас, наверное, и за людей не считает. Одно слово – фермеры.
Тогда мы разослали своих людей за патронами по всем магазинам на шестьдесят миль в окружности, потому что в некоторых городах, например, в Ист-Бриттерсе, нам их не продавали. Знаешь, какую штуку выкинул Саул Свенсон? Явился в понедельник утром в Ист-Бриттерс и говорит: – Дайте мне коробку патронов для сорокачетырёхдюй-мовки. – Что он член союза – это все прекрасно знают, к тому же там оказался кое-кто из той компании, включая и самого хозяина магазина Хэнки, а он один из самых оголтелых. Хэнки его спрашивает: – Зачем это тебе такие патроны? – А Саул отвечает: – На кроликов хочу поохотиться, – Хэнки говорит: – Кто оке такими по кроликам стреляет? Они велики. – Саул ему на это: – Ничего, Хэнки, в наших местах кролики большие. – Как это тебе
