Андрей Платонов - Лампочка Ильича
Утром поедим в саду печеных яблок с молоком – и до вечера на электростроительство. От народу в амбаре работать было нельзя: каждый указывает и советует, но и помогали иногда.
Собрался раз в кредитном сход о налоге, исчерпали повестку дня, я вышел и говорю:
– Трудно, граждане, втроем станцию – завет Ильича и основу социализма – строить. Нужна ваша помощь. Свезите нам из лесничества столбы, ошкурите их и вкопайте вдоль по улице, как мы укажем. Затем я полагаю, что бесплатно следует провести электричество только безлошадным и неимущим, по списку комитета взаимопомощи, а остальным по десять рублей с хаты.
Мне говорят:
– Правильно, Фрол Ефимыч, – устроим! Видим твои старания, от забот борода облупилась!..
Тогда дело пошло спорее: мы с братом установку делаем, а мужики под руководительством Прошки столбы вкапывают, линию тянут и вводы в хаты втыкают по особому списку, а богатых проходят мимо: если хочешь свету-силы, вноси десять рублей.
Прошка стоит на столбу и верховодит:
– Кузька, глянь, как столб твой стоит, – переставь вкрутую, это тебе не бадик!
– Егорка, давай голую магистраль, сними валенки, чего ноги паришь!
– Петруха, неси харчей из дома, скажи: Прошка требует.
– Эх, вы, жлоборатория, да разве так тянут провод – это вожжи, где же тут напряжение пойдет? Его ветер сдует. Тяни втугачку, сопля, жми до пупка – технически трудись!
Вечером мужики наблюдают:
– До чего ж ходовит Прошка – огнем горит: глянь – с версту уже протянули. Ты скажи, и не обидчив! И сам смеется – и все ребята грохочут...
Когда у Прошки затекали руки и ноги, он слезал со столба и выплясывал из себя тут же всю усталость. Тогда все бросали работу и сбегались к нему. Прошка, поплясав и поорав, сразу смолкал и уставлялся своими белыми глазами на толпу:
– По местам, электромеханики, аль инженера не видали?
Довольные электромеханики расходились на работу.
По вечерам мы задумчиво отдыхали. Машины уже собраны и блестят, по соломенному селу ходит влажный осенний ветер, а Прокофий греет ужин.
* * *Наконец настал день 5 ноября. Мы сделали деревянную звезду с лампами, через улицу протянули гирляндой тридцать ламп, а самая улица освещалась десятью фонарями на версту.
Кроме того, на площади против станции поставили две молотилки с электромоторами и подвезли хлеба к ним.
Ночью втихомолку мы попробовали станцию: впрягли в двигатель все – и динамо, и постав, и рушку, и обойку. Двигатель пошел мерно и без натуги. Улица засияла огнями, звезда в разноцветных фонарях светила с крыши дома кредитного товарищества на десять верст через село в степь, в ста хатах тоже загорелись лампы, – мужики в смятенье проснулись, заплакали дети, бабы их начали кутать и выносить на улицу, но в ту осеннюю ночь на улице тоже горел электрический свет.
По селу началась горячка. Народ бежал к станции, радуясь и тревожась, угрожая и удивляясь. Всех охватило смутное чувство, и сон в селе пропал.
А предприятие наше было на полном ходу и жутко гудело таинственной силой.
Прошка стоял у распределительного щита и следил за приборами, мы с братом мотались от двигателя к мельнице, от мельницы к молотилкам, устраняя неполадки, слушая ход и дыхание механизмов.
Над селом плыло великое зарево, за околицей гремели чьи-то убегающие телеги по заквоклой, обмерзшей земле.
Был третий час ночи.
Тогда я крикнул человеку на щит:
– Прокофий, запри нефть, включай реостат, вырубай село, кредитное и улицу!
И Прошка ответил:
– Есть, механик, – вырубай ток!
Свет погас всюду, и сразу все ослепли от вновь нагрянувшей страшной ночи.
Полуодетый народ стоял в полном молчании: он ошалел и поник.
– Прокофий, переведи ремень на холостой шкив, пусти двигатель, затем прекрати нефть, открой все краны и продуй машину!
– Есть продуй машину! – ответил Прошка. Он, должно быть, матросом был: очень уж ловок и тактичен. Машина пошла ходко, а затем засвистела дикими голосами во все открытые отверстия.
– Прокофий, заулючь установку, конец работе.
– Есть заулючь механизмы, работу прекратить!
Стало торжественно, и мы пошли к себе в сад отдыхать.
Но мы не уснули, а разволновались и просидели до света в разговорах по механике.
III
Наступил день открытия станции. Наладить праздник взялась сельская ячейка большевиков. К тому же открытие совпало с днем Октябрьской революции.
Наше дело малое: мы вновь проверили машины.
Ячейка вела дело лихо: разослала всем соседним селам и городу особое трогательное приглашение.
Было сухо – народу съехалось, как на обношение мощей в старое время. Приехала вся большая власть и простые крестьяне.
В зале кредитного товарищества назначено было торжественное заседание. Прошка ввернул туда пять ламп по шестьсот свечей, чтоб свет бил до слепоты.
Уже завечерело, мы стоим на станции наготове и греем двигатель паяльной лампой. Вдруг приходит за мной предуика товарищ Кирсанов.
– Пожалуйте, – говорит, – Фрол Ефимович, в залу.
– Сейчас, – говорю, а сам задержался.
– Прокофий, – обращаюсь, – Семен (это брат мой), глядите, ежели што – стыд и срам: кувалдой запущу! Я скоро вернусь. Пускай машину – вруби одно кредитное, я выключатель там выключил, – как увидишь нагрузку на амперметре, – глаз не своди! – так моментально включай все и пускай на полный ход предприятие целиком. Ты, Семен, следи за молотилками, мельницей и всем прочим, – поставь надежных мужиков.
Прихожу в зал кредитного: чувствуется торжественность, тишина, а народу – как ржи в мешке. За красным столом – власть и два наших мужика, а сбоку оркестр.
Прохожу сквозь ущелье стульев и иду прямо в президиум: мне машет оттуда предуика. Сажусь. Начинается вечер его речью. На столе горит пока что керосиновая лампа – для пущего противоречия!
Умно говорил предуика.
– Лампа Ильича сейчас, – говорит, – вспыхнет и будет светить советскому селу века, как вечная память о великом вожде. Мотор, – говорит, – есть смычка города с деревней: чем больше металла в деревне, тем больше в ней социализма. Наконец, – указывает на меня, – строитель электрификации Фрол Ефимыч есть тоже смычка; глядите, он родился крестьянином, работал в городе и принес оттуда в вашу деревню новую волю и новое знание... Объявляю Рогачевскую сельскую электрическую станцию имени Ильича открытой!
Я еле успел подбежать к выключателю и дал свет. Свет упал в темную залу, как ливень: три тысячи свечей пожертвовал сюда Прошка. Все зажмурились и нагнулись – как будто лилась горячая вода.
Оркестр заиграл «Интернационал», все встали и закричали что попало.
Я подошел к окну.
Пятиконечная звезда, уличные фонари, лента через дорогу, хаты – все сияло.
Народ бросился глядеть наружу.
Дальше говорил предсельсовета, потом секретарь укома, а затем вышел председатель нашего кредитного товарищества:
– Товарищи! Что мы здесь обнаружили? Мы обнаружили лампу так называемого Ильича, то есть обожаемого товарища Ленина. Он, как известно здесь всем, учил, что керосиновая лампа зажигает пожары, делает духоту в избе и вредит здоровью, а нам нужна физкультура... Что мы видим? Мы видим лампу Ильича, но не видим тут дорогого Ильича, не видим великого мудреца, который повел на вечную смычку двух апогеев революции – рабочего и крестьянина... И я говорю: смерть империализму и интервенции, смерть всякому псу, какой посмеет переступить наши великие рубежи... Пусть явится в эту залу Чемберлен, либо Лой-Жорж, он увидит, что значит завет Ильича, и он зарыдает от своего хамства... И я говорю: помни завет вечного Ленина, носи его умное лицо в своем несчастном сердце...
Тут председатель кредитного заплакал, сел и вынул кисет.
Еще говорил, всем на удивление, наш мужик, Федор Фадеев:
– Граждане, сказано в Писании: вначале бе слово. А кто его слыхал, и еще чуднее – кто его сказал? Нет, граждане, сначала был свет, потому что терлись друг о друга куски голой земли и высекалось пламя... Граждане, ведь мы слышали сейчас задушевные слова наших вождей и видим, что действительно электричество есть чистота и доброе дело...
Поговорив еще с час, Федор сбился и сел, и весь вечер не мог очнуться от своей речи.
Остальную ночь я пробыл на станции. На дворе в драку молотили хлеб и дивились маленькой напористой машине – электромотору.
Всю ночь зарево пропускало над собой тучи, и темная долина Тамлыка была впервые освещена от сотворения мира.
IV
Так прошел счастливый год. Станция везла уже не сто, а триста дворов. Мельница не управлялась молоть хлеб, и кооперация, которая владела всем предприятием, здорово наживалась. Ветряки заглохли – весь помол отобрала мельница на станции: она брала дешевле, от налогов была свободна и работала без задержки, а кооперативный приказчик был обходительный человек и приучил мужиков.
