Рэй Брэдбери - Кто там, под дождем?
— Господи, матрац называется! — сказала она. Не касаясь ее, он вытянулся рядом.
Дождь припустил опять, деликатно стучась в домик. Стало темно, как ночью, однако ощущение было совершенно особое, потому что часы показывали всего четыре пополудни, но уже опустилась тьма, а над этой тьмой еще стояло солнце — просто уму непостижимо.
В шесть часов Линда заново накрасила губы.
— Надеюсь, хотя бы кормят здесь сносно, — сказала она.
Дождь лил не переставая, стучал и молотил по крыше, будто упавший с небес вечный шторм.
— Что будем делать вечером? — поинтересовалась Линда.
— Может, сходим потанцевать? Здесь есть павильон, построенный в двадцать девятом году, еще до кризиса — обошелся в миллион долларов, — говорил он, затягивая узел галстука, а сам возвращался на восемнадцать лет назад.
Мысленно он был сейчас на улице, под мокрыми деревьями, вместе с Мэрион и Скипом. Кутаясь в плащи, которые шуршали, как целлофан, они с мокрыми лицами бежали под дождем через детскую площадку с горками, вдоль обнесенной столбиками аллеи, прямиком к павильону. Детям вход был воспрещен. Им оставалось топтаться снаружи, прижимаясь носами к окнам, и смотреть, как взрослые заказывают вино, смеются, усаживаются за столики, потом встают, выходят на площадку для танцев и кружатся под музыку, которая снаружи слышалась глухо, будто бы через подушку. Мэрион замирала от восторга, когда ей на лицо падали цветные отблески. «Когда я вырасту, — сказала она, — приду сюда танцевать».
В мокрой тьме с карнизов павильона им на головы низвергались дождевые струи. А музыка играла «Нашел я любовь в Авалоне», «Старинный Монтерей» и прочее.
Поглазев с полчаса и промочив ноги, они начинали хлюпать носами и чувствовали, как дождь затекает за ворот; тогда они поворачивались спиной к теплым огням павильона и под угасающую музыку молча плелись назад, в сторону своих домиков.
Кто-то постучался в дверь.
— Это Сэм! — раздался голос. — Ну, как вы там? Готовы? Ужинать пора!
Они пригласили его войти.
— Как будем добираться до главного корпуса? — спросила Линда. — Неужели пешком? — Она выглянула за порог.
— Почему бы и нет? — сказал ее муж. — Это же здорово. Ведь если подумать, мы совершенно перестали двигаться, то есть, я хочу сказать, перестали ходить пешком — в соседний квартал и то ездим на машине. Нет, правда, наденем плащи — и вперед. Что скажешь, Сэм?
— Я не возражаю, а ты как, Линда? — громогласно спросил Сэм.
— Пешком? — жалобно переспросила она. — Всю дорогу? В такой дождь?
— Оставь, пожалуйста, — сказал ей муж. — Дождик-то пустяковый.
— Ну, что ж поделаешь, — сказала она.
У выхода зашуршали плащи. Он много смеялся, шлепал жену пониже спины, помог затянуть пояс.
— От меня пахнет, как от надувного моржа, — сказала она.
И вся троица высыпала на окаймленную деревьями дорогу, скользя подошвами по мокрой траве, утопая в слякоти, уворачиваясь от машин, которые обдавали их грязью и жалобно завывали в густой мгле.
— С ума сойти! — кричал он. — Ну, классно!
— Не так быстро, — взмолилась Линда. Деревья гнулись от ветра; судя по всему, дождь зарядил по меньшей мере на неделю. Дорога к главному корпусу шла в гору, и теперь им было уже не так весело, хотя он еще бодрился. Однако после того как Линда поскользнулась и упала, никто больше не произнес ни слова, только Сэм сделал попытку пошутить, когда помогал ей подняться.
— Если вы не против, я остановлю машину, — сказала Линда.
— Не нарушай компанию, — сказал он.
Она помахала попутной машине. Водитель высунулся в окно и прокричал:
— Может, вас всех подбросить?
Но он даже не замедлил шага, так что Сэму оставалось только плестись следом.
— Нехорошо получилось, — сказал Сэм.
В небе выросла молния, похожая на голое новорожденное дерево.
Ужин оказался далеко не изысканным, но хотя бы горячим, а водянистый, слабый кофе просто невозможно было взять в рот. Ресторан заполнился едва ли наполовину. По всему чувствовалось, что сезон на исходе: люди будто бы напоследок вытащили из сундуков нарядные одежды, зная, что завтра наступит конец света, люстры вот-вот готовы были угаснуть навсегда, и уже не имело особого смысла кому-то угождать. Огни горели тускло, в воздухе висел дым дешевых сигар, беседа не клеилась.
— Ноги промокли, — сказала Линда.
В восемь часов они спустились в павильон: там гуляло эхо, народ еще не подтянулся, эстрада для оркестра пустовала; но часам к девяти многие столики уже были заняты, и оркестр (в двадцать девятом вроде музыкантов было двадцать, а теперь — девять, отметил он) стал наигрывать попурри из старых мелодий.
Его сигареты отсырели, костюм пропитался влагой, в ботинках хлюпало, но он об этом не заговаривал. Во время третьего танца он пригласил Линду. Кроме них, на площадке было семь пар; светоустановка мелькала всеми цветами радуги, озаряя гулкие пустые пространства. При каждом шаге у него в носках чавкала вода, ступни онемели от холода.
Он обнял Линду за талию, и они станцевали под мелодию «Нашел любовь я в Авалоне», да и то лишь потому, что этот номер был заранее заказан им по телефону. Они безучастно двигались по паркету, не говоря ни слова.
— У меня совершенно мокрые ноги, — сказала наконец Линда.
Он все так же вел ее в танце. Кругом было мрачновато, темно и холодно; по окнам струился свежий дождь.
— После этого танца пойдем к себе, — сказала Линда.
Муж не ответил ни «да» ни «нет».
Его взгляд устремился за пределы натертого до блеска танцевального пола, к пустым столикам, к немногочисленным парочкам и дальше, к залитым водой оконным стеклам. Направив Линду в сторону ближайшего окна, он прищурился и увидел то, что пытался высмотреть.
В окно заглядывали детские лица. Одно или два. Может быть, три. На них падал свет. Свет отражался у них в глазах. Всего лишь минуту, не более.
Он произнес какую-то фразу.
— Что-что? — переспросила Линда.
— Жаль, говорю, что это не мы стоим под окном, заглядывая внутрь, — сказал он.
Она посмотрела ему в глаза. Оркестр играл последние такты. Когда он вновь повернулся к окну, лица уже исчезли.
