Чарльз Диккенс - Рождественская песнь в прозе (пер.Врангель)
— Дядя! — съ мольбой въ голосѣ произнесъ племянникъ.
— Племянникъ! — возразилъ ему грубо Скруджъ, — празднуй Рождество, какъ хочешь, и не мѣшай мнѣ праздновать его по-своему.
— Не мѣшать праздновать Рождество! — повторилъ племянникъ съ удивленіемъ. — Но развѣ вы празднуете его?
— Ну, и оставь меня въ покоѣ! Увидимъ, много ли оно тебѣ принесетъ радости. Вѣроятно столько же, что и въ прошлые годы!
— Я не отрицаю, — сказалъ племянникъ, что есть множество вещей, изъ которыхъ я бы могъ извлечь для себя выгоду и чего я не сдѣлалъ. Тоже самое я могу сказать и относительно праздника Рождества. Но тѣмъ не менѣе, я всегда ждалъ этотъ день, и когда онъ приходилъ, радостно и съ благоговѣніемъ встрѣчалъ его. Съ самаго ранняго моего дѣтства и по сегодня онъ представлялся мнѣ днемъ радости, всепрощенія, доброжелательности, удовольствія, — тѣмъ единственнымъ днемъ въ длинномъ календарѣ цѣлаго года, въ который, я глубоко вѣрю, всѣ люди, мужчины и женщины, какъ бы по обоюдному согласію раскрываютъ свободно самыя глубокія тайны своего сердца и видятъ въ людяхъ низшихъ слоевъ общества дѣйствительныхъ братьевъ, — товарищей на длинномъ трудномъ жизненномъ пути, ведущемъ всѣхъ къ могилѣ, а не какую то другую расу людей, стремящихся къ иной цѣли. Вотъ почему, дядя, не смотря на то, что Рождество не положило мнѣ въ карманъ ни одной золотой, ни серебряной монеты, я вѣрю, что оно дало мнѣ настоящую радость, и я повторяю: да будетъ благословенъ день Рождества!
Писарь, сидѣвшій за своей безконечной работой въ сосѣдней каморкѣ, невольно выразилъ свое одобреніе, произнесеннымъ племянникомъ словамъ, горячими аплодисментами. Сейчасъ же сообразивъ, что онъ выкинулъ нѣчто непристойное, онъ взялся за мѣхи, чтобы раздуть огонь, но вмѣсто того погасилъ послѣднюю искру.
— Если я услышу еще малѣйшій шумъ въ вашей конурѣ,- сказалъ Скруджъ, то вы отпразднуете Рождество потерею мѣста. Что-же касается васъ, сударь, — прибавилъ онъ, обернувшись къ племяннику, — то вы дѣйствительно блестящій ораторъ, и я пораженъ, что вы до сихъ поръ не членъ Парламента.
— Не сердитесь, дядя, а приходите-ка, лучше къ намъ завтра и пообѣдайте съ нами.
На это милое приглашеніе Скруджъ послалъ племянника къ… Представьте, онъ дѣйствительно произнесъ это пожеланіе все цѣликомъ, нимало не стѣсняясь.
— Но отчего же? — вскричалъ племянникъ, — отчего?
— Зачѣмъ ты женился? — перебилъ его дядя.
— Потому что я влюбился.
— Потому что влюбился! — передразнилъ его Скруджъ, съ такимъ выраженіемъ, какъ будто эта женитьба была самою большою глупостью въ мірѣ, послѣ праздника Рождества. — Ну, однако, до свиданья, племянничекъ!
— Но, дядя, вѣдь вы и до моей женитьбы никогда не бывали у меня. Зачѣмъ же теперь вамъ понадобился особый предлогъ для отказа?
— До свиданія! — повторилъ Скруджъ.
— Но вѣдь я ничего не жду отъ васъ, ничего не прошу. Почему бы намъ не быть друзьями?
— До свиданія! — повторилъ Скруджъ.
— Я очень, очень огорченъ, дядя, видя васъ такимъ. Вѣдь мы же никогда не ссорились, по крайней мѣрѣ, я не ссорился съ вами. Я сдѣлалъ эту попытку только ради Рождества и сохраню свое радостное, праздничное настроеніе. Итакъ счастливыхъ святокъ!
— До свиданья, — отвѣтилъ Скруджъ.
— И желаю вамъ также хорошо встрѣтить новый годъ, дядя!
— До свиданья, — повторилъ Скруджъ.
Племянникъ спокойно вышелъ изъ комнаты, не сказавъ ни одного слова упрека.
Остановившись у выходной двери, онъ поздравилъ съ наступающимъ праздникомъ и конторщика Скруджа. Ходя писецъ совершенно окоченѣлъ, тѣмъ не менѣе онъ оказался теплѣе своего хозиіь на и съ большою искренностью отвѣчалъ на поздравленіе.
— Вотъ еще второй идіотъ, — прошепталъ Скруджъ, услышавъ голосъ конторщика, — который при огромной семьѣ, получая всего пятнадцать шиллинговъ въ недѣлю, тоже пускается въ разсужденія о веселомъ Рождествѣ.
Проводивъ племянника Скруджа, писарь впустилъ въ контору двухъ посѣтителей. Это были джентльмены, весьма представительной наружности, съ привѣтливыми лицами. Подойдя къ конторкѣ Скруджа, они сняли шляпы и вѣжливо поклонились. Въ рукахъ они держали портфели и какія то бумаги.
— Если я не ошибаюсь, это контора г.г. Марли и Скруджа? — спросилъ одинъ изъ нихъ, пробѣгая глазами, бывшій у него въ рукахъ списокъ. — Имѣю ли я честь видѣть г. Марли или г. Скруджа?
— Мистеръ Марли умеръ семь лѣтъ тому назадъ, — отвѣчалъ Скруджъ. — Сегодня въ полночь будетъ ровно семь лѣтъ, какъ онъ скончался.
— Мы не сомнѣваемся, что преемникъ мистера Марли, вмѣстѣ со всѣмъ его имуществомъ, унаслѣдовалъ и его щедрость, — продолжалъ незнакомецъ, передавая Скруджу свои довѣренности для сбора пожертвованій.
Конечно, что и говорить, Скруджъ ее унаслѣдовалъ отъ Марли, такъ какъ оба компаньона были похожи другъ на друга, какъ двѣ капли воды. При словѣ «щедрость» Скруджъ насупилъ брови и, покачавъ головой, возвратилъ бумагу просителю.
— Въ этотъ радостный день праздника Тождества, мистеръ Скруджъ, — сказалъ посѣтитель, взявъ перо, — прямая обязанность людей достаточныхъ, болѣе чѣмъ когда либо, помогать нашимъ бѣднымъ братьямъ, терпящимъ такую сильную нужду въ это холодное, зимнее время.
— А развѣ у насъ не существуетъ тюремъ? — перебилъ его Скруджъ.
— О, къ сожалѣнію ихъ еще слишкомъ много, — отвѣчалъ тотъ, роняя перо.
— А пріюты, смирительные дома, исправительныя заведенія, развѣ перевелась у насъ? — продолжалъ Скруджъ.
— Простите, сударь, но далъ бы Богъ, чтобы ихъ дѣятельность прекратилась.
— Стало быть сейчасъ всѣ эти заведенія въ ходу? — не унимался Скруджъ.
— О, постоянно и безъ отдыха.
— Ну, слава Богу, а я было ужъ испугался, слушая васъ, что какія то непредвидѣнныя обстоятельства прекратили дѣятельность этихъ столь полезныхъ учрежденій. Я въ восторгѣ, что убѣждаюсь въ обратномъ, — сказалъ Скруджъ.
— Такъ какъ мы лично убѣждены, что подобныя учрежденія не способны по христіански удовлетворять ни душевныя ни тѣлесныя нужды людей, то мы всячески стараемся собрать небольшую сумму денегъ, чтобы купить для этихъ бѣдняковъ мяса и чаю, и топлива, чтобы согрѣть ихъ холодныя помѣщенія. Мы избрали именно это время года, потому что въ этотъ великія праздникъ нужда особенно сильно чувствуется, а люди съ достаткомъ усиленно наслаждаются. — Что же прикажете записать на вашу долю?
— Ничего, — отвѣчалъ Скруджъ.
— Вы желаете остаться неизвѣстнымъ?
— Я желаю, чтобы меня оставили въ покоѣ. Разъ вы меня спрашиваете, господа, о моемъ желаніи, то вотъ вамъ мой отвѣтъ, Я лично нисколько не радуюсь этому празднику и не могу и не желаю содѣйствовать радости тунеядцевъ. Я вношу извѣстную сумму денегъ на содержаніе учрежденій, о которыхъ мы только что имѣли честь съ вами разсуждать, и увѣряю васъ, что это мнѣ обходится достаточно дорого. Тѣ, кому плохо живется дома, могутъ обратиться къ ихъ помощи.
— Но вѣдь есть много такихъ, сударь, которые не могутъ это сдѣлать, и много другихъ, предпочитающихъ этимъ заведеніямъ смерть.
— Если это такъ, — возразилъ Скруджъ, то они хорошо сдѣлали, еслибъ умерли, и уменьшили бы этимъ избытокъ населенія. Впрочемъ, простите меня, у меня по этой части нѣтъ свѣдѣній, и я вообще этимъ не занимаюсь.
— Но вамъ было бы очень не трудно ознакомиться съ этимъ дѣломъ, — настаивалъ посѣтитель.
— Не къ чему. Это не входитъ въ кругъ моихъ занятій, — возразилъ Скруджъ. — Каждому человѣку вполнѣ достаточно своихъ личныхъ заботъ и дѣлъ, и незачѣмъ мѣшаться въ чужія. Я всецѣло поглощенъ своими. И такъ, добрый вечеръ, почтенные господа!
Покачавъ головою и сообразивъ, что они все равно ничего не добьются, сборщики вышли изъ конторы, а Скруджъ вернулся къ своимъ занятіямъ, очень, видимо, довольный собою и даже болѣе веселый, чѣмъ обыкновенно.
Между тѣмъ темнота такъ усилилась и туманъ такъ сгустился, что по всѣмъ направленіямъ улицъ виднѣлись люди съ зажженными факелами въ рукахъ. Они предлагали свои услуги кучерамъ идти передъ лошадьми и показывать дорогу. Старинная колокольня церкви, колоколъ которой, казалось, съ любопытствомъ выглядывалъ сквозь готическое окно, продѣланное въ стѣнѣ, на Скруджа, до сихъ поръ сидѣвшаго въ конторѣ, вдругъ скрылась, и въ окутавшемъ ее туманѣ послышался бой часового колокола. Раздались дрожащіе, тягучіе звуки, будто колокольня щелкала зубами, тамъ наверху, въ замерзшемъ воздухѣ. Холодъ становился невыносимымъ. На углу главной улицы нѣсколько рабочихъ, занятыхъ исправленіемъ газовыхъ проводовъ, развели огромный костеръ, вокругъ котораго тѣснилось множество людей и оборванныхъ ребятишекъ, которые согрѣвали свои окоченѣвшія руки и радостно жмурились, глядя на огонь… Вода, выливавшаяся изъ оставленнаго открытымъ крана, замерзла вокругъ него въ унылую глыбу льда. Въ ярко освѣщенныхъ магазинахъ сверкали вѣтви и ягоды падуба, а ряды оконныхъ лампочекъ бросали яркій свѣтъ, при которомъ оживлялись озябшія лица прохожихъ. Магазины живности и гастрономіи щеголяли роскошными выставками; это было грандіозное и торжественное зрѣлище, заставлявшее надѣяться, что низменныя мысли купли и продажи не могутъ имѣть ничего общаго съ этою необычайною роскошью.
