Франсуа-Рене Шатобриан - История последнего из Абенсераджей
— Это Хенералифе, — объяснил испанец. — Говорят, что в миртовом саду этого замка застигли Абенсераджа во время его свидания с султаншей Альфаимой. Туда подальше виден Аль- баисин, а ближе к нам — Красные Башни.
Каждое слово проводника иглой вонзалось в сердце Абен Хамета. Как ужасно, что ему приходится спрашивать у чужеземца названия дворцов, выстроенных его собственными предками, и выслушивать из равнодушных уст историю своей семьи и друзей! Возглас проводника положил конец размышлениям Абен Хамета:
— В путь, сеньор мавр, в путь! На то была воля божья. Мужайтесь! Сам Франциск Первый живет сейчас пленником в нашем Мадриде[4]. На то была воля божья!
Он снял шляпу, осенил себя широким крестом и стегнул мулов. Абенсерадж, также хлестнув своего мула, воскликнул:
— Так значилось в книге судеб![5]
И они направились к Гранаде.
Они миновали огромный ясень, знаменитый тем, что при последнем короле Гранады под ним сражался Муса с главой ордена Калатравы. Проехав по бульвару Альмейды, они добрались до ворот Эльвиры, поднялись по Рамбле и вскоре оказались на площади, окруженной со всех сторон домами мавританской архитектуры. На этой площади был выстроен караван — сарай для африканских мавров, которые толпами приезжали в Гранаду за вегскими шелками. Туда и привел проводник Абен Хамета.
Абенсерадж был так взволнован, что не мог отдохнуть в своем новом жилище: его терзали мысли о родине. Гонимый чувствами, переполнявшими его душу, он среди ночи отправился бродить по улицам Гранады. Он пытался узнать хотя бы некоторые из дворцов, о которых ему так часто повествовали старики, — он смотрел на них, дотрагивался до них руками. Быть может, это высокое здание, стены которого смутно рисовались во мраке, было некогда жилищем Абенсераджей? Быть может, на этой безлюдной площади происходили празднества, возносившие славу Гранады до самых небес? По ней проносились тогда группы всадников в великолепных парчовых одеяниях, скользили галеры, наполненные оружием и цветами, ползли изрыгающие пламя драконы; в которых укрывались знаменитые воины… Таковы были искусные выдумки тех, кто хотел веселиться и нравиться.
Но увы! Смолкли звуки анафинов, зовы труб, любовные песни, и глубокое молчание окружало Абен Хамета. Этот немой город сменил своих хозяев, и теперь победители отдыхали на ложе побежденных.
— Надменные испанцы спят в тех жилищах, откуда они изгнали моих предков! — гневно воскликнул Абен Хамет. — А я, Абенсерадж, одинокий, затерянный, никому неведомый, бодрствую у входа во дворец моих предков!
И Абен Хамет задумался о людском жребии, о превратностях судьбы, о падении царств, о Гранаде, застигнутой врагами в ту минуту, когда она предавалась веселью, и внезапно сменившей гирлянды цветов на цепи. Перед его взором возникали ее жители, которые в своих праздничных одеждах покидали домашние очаги, словно беспорядочная толпа гостей в смятых нарядах, гонимая пожаром из пиршественного зала.
Эти образы и мысли всё время теснились в голове Абен Хамета; исполненный скорби и сожалений, упорно обдумывая способы йля осуществления замысла, ради которого приехал в Гранаду, он не заметил, как рассвело. Тут Абенсерадж обнаружил, что заблудился: немалое расстояние отделяло предместье, куда он забрел, от караван — сарая. Город спал, ни единый звук не нарушал молчания улиц. Двери и окна домов были закрыты, и только пение петуха возвещало беднякам о приходе нового дня трудов и невзгод.
Абен Хамет долго блуждал, отыскивая дорогу, и вдруг услышал стук отпираемой двери. Из нее вышла молодая женщина, одетая почти так же, как те средневековые королевы, которых мы видим на скульптурных группах в наших старинных аббатствах, (.тройную фигуру обтягивал черный корсаж, отделанный стеклярусом, кз‑под узкой короткой юбки без складок виднелись тонкая щиколотка и прелестная ножка, на голову была накинута мантилья, тоже черная, скрещенные концы которой дама придерживала левой рукой под подбородком, так что получалось нечто вроде капюшона, оставлявшего открытыми лишь большие глаза да похожий на розу рот. Ее сопровождала дуэнья, впереди паж нес молитвенник, позади, на некотором расстоянии, шли двое слуг, одетых в цвета своей хозяйки. Прекрасная незнакомка спешила в соседний монастырь, откуда доносился звон колокола, созывающий к заутрене.
Абен Хамету показалось, что сн видит перед собой ангела Исрафила или самую юную из гурий. Испанка с неменьшим удивлением смотрела на Абенсераджа, к чьей благородной внешности необычайно шли тюрбан, восточная одежда и оружие. Потом, спохватившись, она с особой, непринужденной грацией, свойственной женщинам этой страны, сделала чужестранцу знак приблизиться.
— Сеньор мавр, — сказала она, — вы, как видно, только что приехали в Гранаду. Не сбились ли вы с дороги?
— Властительница цветов, — ответил Абен Хамет, — услада человеческих глаз, христианская рабыня, более прекрасная, чем девушка Грузии, ты угадала! Я только что приехал в этот город и, заблудившись среди его дворцов, не могу отыскать мавританский караван — сарай. Пусть Магомет тронет твое сердце и вознаградит тебя за гостеприимство.
— Мавры известны своей учтивостью, — очаровательно улыбнувшись, ответила испанка, — но я не властительница цветов, не рабыня и не нуждаюсь в покровительстве Магомета. Следуйте за мной, сеньор мавр, я доведу вас до мавританского караван — сарая.
Она легкой поступью пошла вперед, довела Абенсераджа до дверей караван — сарая, указала на них и скрылась за каким- то дворцом.
От чего зависит покой человека! Теперь сердце Абен Хамета занимает и волнует не только родина! Гранада не кажется ему пустынной, покинутой, осиротелой, одинокой; она стала ему еще дороже, и ее развалины приобрели для него новую прелесть. Перед его взором витают не только призраки предков, но и восхитительное видение. Абен Хамет отыскал кладбище, где покоится прах Абенсераджей, но молясь, но простираясь на камнях, ко проливая сыновние слезы, он вспоминает, что мимо этих гробниц порой проходит молодая испанка, и участь праотцев уже не кажется ему столь печальной.
Тщетно старается он думать лишь о цели своего путешествия в страну предков, тщетно собирает на рассвете целебные растения по берегам Хениля и Дуэро: его привлекает только один цветок — прекрасная христианка. Сколько он уже сделал неудачных попыток найти дворец своей обольстительницы! Сколько раз вновь пытался проделать путь, по которому шел вслед за своим прелестным проводником! Сколько раз ему чудилось, что он слышит звон того колокола, пение того петуха, которые раздавались возле жилища испанки! Он бежал на эти обманчиво похожие звуки, но волшебный дворец не открывался его взорам. Часто характерные одеяния гранадских женщин на мгновение вселяли, в его сердце надежду: издали все христианки были похожи на властительницу его сердца, но вблизи ни одна не могла сравниться с нею красотой и изяществом. Наконец, пытаясь отыскать незнакомку, Абен Хамет стал ходить по церквам; он даже посетил гробницу Фердинанда и Изабеллы, что в ту пору было величайшей жертвой, принесенной им в дар своей любви.
Однажды он собирал растения в долине Дуэро. На южном зеленом склоне виднелись стены Альгамбры и сады Хенералифе. Северный, холмистый берег был живописно украшен Альбаисином, плодовыми деревьями и пещерами, где жило множество людей. С запада долину замыкали колокольни Гранады, окруженные купами кипарисов и каменных дубов. На востоке взгляд путника привлекали пики скал, увенчанные монастырями, хижинами пустынников, развалинами древней Иллибери, и вдалеке— вершины Сьерры Невады. В долине протекала река Дуэро, окаймленная недавно выстроенными мельницами, шумными водопадами, разрушенными арками римского акведука и остатками моста, сооруженного маврами.
Абен Хамет уже не чувствовал себя ни достаточно счастливым, ни достаточно несчастным, чтобы наслаждаться прелестью одиночества: рассеянно и равнодушно бродил он вдоль этих чарующих берегов. Однажды он шел куда глаза глядят по тенистой тропинке, извивающейся на склоне холма, где стоит Альбаисин. Вскоре он увидел загородный дом, окруженный апельсиновыми деревьями, и услышал женский голос, что‑то напевавший под звуки гитары. Между голосом, чертами лица и взглядом женщины существует тайная связь, которую охваченный любовью человек чувствует безошибочно.
— Это моя гурия! — воскликнул Абен Хамет и с бьющимся сердцем стал прислушиваться. Сердце его забилось еще сильней, когда он уловил несколько раз повторявшееся имя Абенсераджей. Незнакомка пела кастильскую песню об Абенсераджах и Зегриях. Абен Хамет уже не владеет собой: он раздвигает живую изгородь из миртов и оказывается среди стайки молодых женщин, которые с испуганными криками разбегаются в разные стороны. Испанка — это она пела песню и все еще держала в руках гитару — восклицает:
