Хулио Кортасар - Сатарса
Лаура приносит первый мате, замирает, легонько прислонившись к плечу Лосано. Мулат Илла опять думает о том, что Лосано чересчур увлекается этими играми, что как-нибудь он зарвется, перегнет палку, и все тогда полетит к чертям.
Лосано также размышляет, готовя арканы из кожи, и, когда они остаются одни с Лаурой и Лауритой, заговаривает с ними, говорит, обращаясь к обеим, словно Лаурита тоже его понимает, и Лауре приятно, что он включает и дочь в разговор, что они втроем чувствуют себя ближе друг к другу, пока Лосано рассказывает им о Сатарсе и о том, как посолить воду, чтобы покончить с крысами.
— Чтобы связать их по-настоящему, — смеется Лосано. — Любопытно, в первом палиндроме, который я узнал в своей жизни, уже говорилось о веревке, не знаю, кто там имелся в виду, но, может, уже тогда это была Сатарса.
— Кажется, ты говорил мне об этом в Мендосе, я уже подзабыла.
— Маниа — как веревка каинам, — произносит Лосано размеренно, почти нараспев, для Лауриты, которая заливается смехом в колыбельке и играет со своим белым пончо.
Лаура соглашается, в этом палиндроме и впрямь говорится о веревке, но в качестве ее здесь фигурирует мания, которая вдобавок приписывается Каину и ему подобным.
— А-а, — бросает Лосано, — вечные условности, чистенькая совесть во всей истории от начала времен, хороший Авель и плохой Каин, как в старых ковбойских фильмах.
— Про парня и бандита, — почти ностальгически вспоминает Лаура.
— Впрочем, если б создателя этого палиндрома звали Бодлер, маниакальность — читай: демоничность — не имела бы отрицательного значения, совсем наоборот. Помнишь?
— Немного, — говорит Лаура. — Род Авеля, ешь, пей и спи, господь внимает тебе благосклонный.
— Род Каина, пресмыкаясь живите, и в подлости мрите в трясинах.
— Да, а в одном месте говорится что-то вроде: Род Авеля, прах твой удобрит дымящуюся землю, а потом: Род Каина, дорогами влачи в отчаянии семьи, кажется, так…
— Пока крысы не пожрут твоих детей, — почти неслышно заканчивает Лосано.
Лаура прячет лицо в ладонях, она так давно научилась плакать беззвучно и знает, что Лосано не станет ее утешать, а вот Лаурита — да, Лаурите кажется забавным этот жест, и она смеется, пока Лаура не опускает рук и не корчит заговорщицкую мину. Наступает время мате.
Йарара считает, что мулат Илла прав, что как-нибудь блажь Лосано положит конец этой отсрочке, во время которой они хотя бы вне опасности, по крайней мере живут с людьми в Калагасте, хоть и не двигаются с места, ибо это единственное, что им остается в ожидании, пока время немного вытравит воспоминания о той стороне и пока те, с другой стороны, тоже подзабудут, что не смогли схватить их и что в каком-нибудь затерянном месте они еще живы и потому виновны и потому назначена цена за их головы, в том числе и за голову бедного Риоса, сорвавшегося с откоса уже столько времени тому назад.
— Все дело в том, чтоб не идти у него на поводу, — размышляет Илла вслух. — Не знаю, для меня он всегда — главный, есть в нем это, понимаешь, уж не знаю, что именно, только есть, и этого мне достаточно.
— У него заскок от учебы, — говорит Йарара. — вечно думает о чем-то или читает, оттого вся беда.
— Может быть. Не пойму, в чем тут дело, Лаура тоже ходила на факультет, а ведь с ней все в порядке. Я думаю, это не от учебы, он бесится оттого, что мы торчим в этой дыре, да еще из-за того, что случилось с Лауритой, бедная девчушка.
— Отомстить, — говорит Йарара. — Отомстить — вот чего он хочет.
— Все мы хотим отомстить, одни — солдатне, другие — крысам, где уж тут иметь трезвую голову.
Илла вдруг понимает, что блажь Лосано ничего не меняет, что крысы продолжают существовать и ловить их совсем не просто, что жители Калагасты не рискуют заходить далеко, потому что помнят истории со скелетом старика Мильяна и с рукой Лауриты. Но даже и они помешаны на этих крысах, особенно Порсена со своим грузовиком и клетками, а те, с побережья, и датчане, — те уж и вовсе психи, швыряют деньги на крыс, поди узнай зачем. Так не может долго продолжаться, любой дури порою приходит конец, Лосано сам однажды сказал: событие — и ты бос, и тогда снова голод, в лучшем случае — маниока, мрущие дети со вздутыми животами. А потом уж и вправду быть психами.
— Уж лучше быть психами, — говорит Илла, и Йарара глядит на него с удивлением, а потом смеется, почти соглашаясь:
— Главное — не идти у него на поводу, когда он заводится с этой Сатарсой и солью и прочими штуками, все одно ничего не изменишь, а он всегда будет лучшим охотником.
— Восемьдесят две крысы, — говорит Илла. — Он побил рекорд Хуана Лопеса, у того было семьдесят восемь.
— Не трави душу, — отзывается Йарара, — я вон едва тридцать пять набираю.
— Вот видишь, — говорит Илла, — видишь, во всем, с какой стороны ни глянь, первым всегда будет он.
Никогда не узнаешь толком, откуда берутся новости: вдруг оказывается, что в лавке турка Абада кто-то о чем-то сообщил, источник называют редко, но люди здесь живут так обособленно, что вести для них как порыв западного ветра, только и приносящего немного свежести и временами дождя, — ветра редкого, как новости, и слабого как дождь, что едва ли спасет посевы, всегда желтые, всегда чахлые. Новость, даже плохая, помогает не падать духом.
Лаура узнает ее от жены Абада, возвращается на ранчо, рассказывает тихо, словно Лаурита может понять, протягивает еще один мате Лосано; тот не спеша посасывает его, глядя на пол, по которому медленно ползет в сторону очага черный таракан. Двинув ногой, он давит таракана, допивает мате и не глядя возвращает сосуд Лауре, из рук в руки, как уже столько раз возвращал столько всего.
— Надо уходить, — говорит Лосано. — Если это правда, они будут здесь очень скоро.
— И куда же?
— Не знаю, и никто здесь не знает, они тут живут так, словно, кроме них, нет на земле людей. На грузовике, на побережье, думаю, Порсена не будет против.
— Как в анекдоте, — говорит Йарара, скручивая сигарету неторопливыми движениями гончара. — Ехать вместе с крысиными клетками, ну и дела. А потом?
— Потом еще проще, — отвечает Лосано. — Но для этого «потом» нужны деньги. Побережье вам не Калагаста, придется платить, чтоб нам дали пробраться на север.
— Платить, — подхватывает Йарара. — До чего же мы дошли — менять крыс на свободу.
— Зато они меняют свободу на крыс, — отрезал Лосано.
Илла, который в своем углу упрямо и тщетно латает сапог, откликается смехом, похожим на кашель. Еще одна игра слов, но порой Лосано бьет прямо в яблочко, и тогда кажется, что он прав, когда как одержимый крутит и выворачивает все наизнанку, смотрит на мир с какой-то своей точки зрения. Колдовство бедняка — назвал это как-то Лосано.
— Еще вопрос — как быть с девчушкой, — говорит Йарара. — Мы не можем лезть с нею в горы.
— Точно, — отвечает Лосано, но на берегу можно сыскать рыбака, который доставит нас подальше, это уже вопрос удачи и денег.
Лаура протягивает ему мате, ждет, но все замолкают.
— Я думаю, вам двоим надо уйти немедленно, — говорит она, ни на кого не глядя. — Мы с Лосано выкрутимся, а вам не стоит откладывать, отправляйтесь прямо сейчас через горы.
Йарара зажигает сигарету, дым закрывает его лицо. Плохой табак в Калагасте, от него слезятся глаза и всех пробирает кашель.
— Ты где-нибудь еще встречал таких ненормальных? — спрашивает он у Иллы.
— Нет, че. Впрочем, может, она хочет избавиться от нас.
— Пошли вы к черту, — говорит Лаура, поворачиваясь к ним спиной, не поддаваясь слезам.
— Деньги можно добыть, — замечает Лосано. — Если мы поймаем достаточно крыс.
— Если поймаем…
— Можно, — настаивает Лосано. — Надо только не тянуть, отправиться за ними сегодня же. А Порсена выложит деньги и даст нам уехать на грузовике.
— Согласен, — говорит Йарара, — только ведь сам знаешь — скоро лишь сказка сказывается…
Лаура ждет и смотрит на губы Лосано, словно так она может не видеть его глаз, вперившихся куда-то в пустоту.
— Надо идти к пещерам, — произносит Лосано, — не говорить никому ни слова, взять повозку Гусмана и захватить все клетки. Стоит проговориться, как они пойдут плести про старика Мильяна и не дадут нам поехать, вы же знаете, как они к нам относятся. Старик в тот раз тоже ничего не сказал, отправился на свой страх и риск.
— То же мне пример, — говорит Йарара.
— Потому что он был один, потому что ему не повезло, да почему угодно. А нас трое, и мы не старики. Обложим их у пещеры — а я думаю, что там одна, а не несколько пещер, — и выкурим всех оттуда. Лаура разрежет нам эту коровью шкуру, обернем ноги выше сапог. А с деньгами двинем на север.
— На всякий случай прихватим все патроны, — говорит Илла Лауре. — Если твой муж прав, там хватит крыс, чтоб набить десяток клеток, а остальных постреляем, и пусть гниют себе к чертовой матери.
