Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 2. Отважные мореплаватели. Свет погас. История Бадалии Херодсфут
— У нас не бывает ничего подобного до половины сентября, — возразил мальчик. — Кофе хороший, я сам заваривал!
Гарвей молча выпил чашку, затем мальчик принес ему блюдо с ломтями свинины, которую он с удовольствием съел.
— Я высушил твое платье, — сказал мальчик, — оно все сморщилось. Повернись-ка, я взгляну, не ушибся ли ты?
Гарвей вертелся в разные стороны, не помня себя от обиды.
— Ничего! — весело произнес мальчик. — Теперь иди на дек. Отец хочет взглянуть на тебя. Я его сын — Дэн, я помогаю повару и исполняю всю черную работу. С тех пор как уехал Отто — он был немец, ему было двадцать лет, — здесь не осталось мальчиков, кроме меня. Как это тебя угораздило свалиться в море в такую тихую погоду?
— Вовсе не тихую, — сердито возразил Гарвей, — было ветрено; я страдал морской болезнью, меня перебросило через перила!
— Море было тихо в эту ночь, — сказал мальчик. — Если ты это называешь ветром, — он свистнул, — тогда ты мало смыслишь! Ну, живо иди! Отец ждет тебя!
Подобно многим плохо воспитанным юношам, Гарвей никогда в жизни не слышал приказаний, за исключением долгих рассуждений о добродетели послушания. Мистрис Чейне жила в вечном страхе за свое здоровье, так как у нее бывали сильнейшие нервные припадки.
Гарвея возмутило это приказание.
— Твой отец может сам прийти сюда, если хочет говорить со мной. Я попрошу отвезти меня в Нью-Йорк и заплачу ему за это!
Дэн широко раскрыл глаза.
— Слышишь, отец, — вскричал он, — он говорит, что ты можешь сам прийти, если желаешь говорить с ним! Слышишь?..
— Не дурачься, Дэн, и пошли его ко мне!
Эти слова были произнесены таким низким голосом, какого Гарвей никогда и не слыхивал.
Дэн усмехнулся и бросил Гарвею его башмаки.
В интонации этого странного голоса было что-то, заставившее юношу сдержать свой гнев и утешиться мыслью, что он расскажет этим людям о богатстве своего отца. Когда он освободится от них и вернется домой, друзья будут считать его настоящим героем.
Он поднялся по лестнице на дек, споткнулся и подошел к сидевшему на ступеньках маленькому, плотному человеку с чисто выбритым лицом и серыми глазами, которые сверкали под густыми, хмурыми бровями.
За ночь волнение утихло. Море слабо плескалось. На горизонте белели паруса рыбачьих лодок. Шхуна тихо качалась на якоре; за исключением шкипера, на ней никого не было.
— Доброго утра! Добрый полдень, вернее сказать! Ты проспал круглые сутки, приятель! — таким приветствием встретили Гарвея.
— Доброго утра! — ответил он. Ему вовсе не понравилось название «приятель», так как, в качестве тонувшего, он рассчитывал на лучший прием. Его мать сходила с ума, если ему приходилось промочить ноги, а этот моряк даже не побеспокоился спросить его о здоровье.
— Ну-с, теперь послушаем, что ты скажешь! Кто ты и откуда?
Гарвей сказал свое имя, название парохода, на котором ехал, рассказал о своем приключении и просил немедленно свезти его в Нью-Йорк, где отец заплатит за все.
— Гм, — произнес моряк, слушавший неподвижно рассказ Гарвея. — Я не могу точно сказать, что мы могли подумать о человеке, или, вернее, о мальчике, который падает с парохода, как сверток, при тихой погоде. Конечно, его извиняет, что он страдал морской болезнью…
— Извинение! — вскричал Гарвей. — Неужели я упал в воду нарочно, чтобы попасть на вашу грязную лодку?
— Не знаю, нарочно ли ты упал, друг мой, или нет, но знаю, что если бы я был на твоем месте, то не бранил бы лодку, которая волей Провидения спасла тебя от смерти! Во-первых, это не благочестиво а, во-вторых, мне это неприятно. Я — Диско Троп, владелец шхуны «Мы здесь» из Глостера!
— Я этого не знаю и знать не желаю, — отвечал Гарвей. — Я очень благодарен за спасение и за все, и чем скорее меня доставят в Нью-Йорк, тем лучше — я заплачу!
— Сколько же?
Троп приподнял свои густые брови, под которыми светились кроткие голубые глаза.
— О, доллары, сотню долларов, — ответил Гарвей, восхищенный тем, что его слова произвели впечатление, — много долларов!
Он засунул руку в карман и похлопал себя по животу, чтобы придать себе величия.
— Вы никогда еще не заработали в своей жизни столько, сколько получите, доставив меня в Нью-Йорк. Я — Гарвей Чейне!
— Сын богача?
— О, если вы не знаете, кто такой Чейне, то мало знаете. Ну, поворачивайте шхуну и спешите!
Гарвей был убежден, что в Америке множество людей, мечтающих и завидующих долларам его отца.
— Может быть, я исполню твое желание, может быть, и нет. Это зависит от меня. Я не собираюсь ни в Нью-Йорк, ни в Бостон. Только в сентябре мы увидим восточный берег, и твой отец — жалко, что не слышал о нем ничего, — может дать мне тогда десять долларов, если у него есть!
— Десять долларов! Вот…
Гарвей вытащил из кармана пачку с сигаретами.
— Меня обокрали! — закричал он. — Обокрали! Денег нет!
— Значит, мне придется ждать, когда твой отец наградит меня!
— Сто тридцать четыре доллара — все украдено! — кричал Гарвей, в отчаянии роясь в карманах. — Отдайте их назад!
Курьезная перемена произошла в суровом лице Тропа.
— Что ты мог делать со ста тридцатью четырьмя долларами в кармане, друг мой? Откуда они у тебя?
— Это часть моих карманных денег, выдаваемых мне каждый месяц!
— Ого! Только часть денег! Не много ли это, товарищ? Старик Хаскен со шхуны «East Wind», — продолжал он как бы про себя, — работал всю жизнь и боролся с врагами… теперь он дома в Эссексе с маленькой суммой долларов!..
Гарвей изнывал от злости, но Троп продолжал:
— Очень жаль, очень жаль, ты еще так молод! Надеюсь, больше не будем говорить о деньгах?
— Конечно, вы украли их!
— Погоди! Если мы украли их, то для твоего же комфорта, для тебя же! Ты не можешь теперь попасть домой, потому что мы попали сюда ради куска хлеба. У нас нет карманных денег, сотен долларов в кармане. При удаче мы пристанем к берегу через пять недель, но только в случае удачи, а то не раньше сентября!
— Но теперь только май. Я не могу оставаться здесь, ничего не делая, пока вы будете ловить рыбу. Не могу я, поймите!
— Правильно, товарищ! Никто не просит тебя ничего не делать. Отто уехал от нас, а ты будешь работать, если можешь! Не правда ли?
— Я могу многое сделать для всего экипажа, когда мы высадимся на берег! — сказал Гарвей, кивнув головой и бормоча про себя что-то о «пиратах», на что Троп только улыбнулся.
— Ну, что попусту разговаривать! Ты можешь и умеешь говорить больше, чем весь экипаж шхуны. А теперь вот что, друг мой, смотри в оба, где что надо сделать, помогай Дэну убирать и стряпать, и я положу тебе десять с половиной долларов в месяц — тридцать пять в конце нашей работы. Работа принесет тебе пользу; а рассказывать нам про своих папу и маму и свои деньги ты можешь после!
— Мама на пароходе! — сказал Гарвей со слезами на глазах. — Отвезите же меня в Нью-Йорк! Бедная женщина! Когда меня возвратят ей, она все простит!
— Но нас восемь человек; если мы не вернемся назад больше чем за тысячу миль — мы потеряем время и заработок!
— Отец заплатит за все!
— Не сомневаюсь в этом, — возразил Троп, — но уплатить восьми рыбакам заработок всего сезона! Приятно ли тебе будет видеть его разорение? Иди наверх и помогай Дэну! Десять с половиной в месяц, говорю тебе, остальное зависит от тебя самого!
— Что? Я буду мыть кастрюли и горшки? — спросил Гарвей. — Не хочу! Мой отец даст столько денег, что можно будет купить десять таких грязных шхун, — Гарвей топнул ногой, — если меня доставят домой, в Нью-Йорк! У меня уже взяли сто тридцать четыре доллара!
— Как это? — лицо Тропа омрачилось.
— Как? Вам лучше знать как. Потом еще хотят заставить меня работать. Я не хочу!
Троп внимательно разглядывал мачту, пока Гарвей изощрялся в красноречии.
Дэн схватил Гарвея за локоть.
— Перестань спорить с отцом! — сказал он. — Ты назвал его вором два или три раза, знаешь ли ты, что никто не смел сказать ему это!
— Мне все равно! — кричал Гарвей.
— Это не по-товарищески, — произнес наконец Троп, взглянув на юношу, — я не осуждаю тебя, и ты не вправе судить меня. Ты не знаешь, что говоришь! Итак, десять с половиной долларов… второму мальчику на шхуне, чтобы научить работать и поправить его здоровье. Так или нет?
— Нет! — возразил Гарвей, — Я хочу домой, в Нью-Йорк!
Он плохо помнил, что было с ним дальше. Юноша упал на пол, держась за нос, из которого ручьем лилась кровь. Троп спокойно смотрел на него.
— Дэн, — сказал он сыну, — я составил слишком поспешное мнение об этом юноше. Никогда не прибегай к поспешным заключениям, Дэн. Теперь мне жаль его, потому что он просто сумасшедший и невменяем. Он не сознает, вероятно, что оскорбил меня, не помнит, что прыгнул с корабля в воду, в чем я почти убежден. Обращайся с ним ласково, Дэн, и ты не пожалеешь об этом. Пусть он говорит, что хочет!
