Альфред Андерш - Любитель полутени
Еще в коридоре произошла его встреча с тучным, приземистым Тилиусом, человеком весьма тертым; рядом с ним Лотар казался почтенным прелатом из провинции, поглощенным своими научными занятиями и имеющим склонность к спиртному, провинциалом, коему ради некоего дела приходится заискивать перед бойким, изворотливым монсеньором из свиты кардинала. В душе он называл Тилиуса шарлатаном от философии, ловким захребетником, компилятором чужих идей, сочинителем книжек с зазывными названиями, блестящим дельцом, знатоком механизма научных учреждений и беспардонным карьеристом — вполне академичная ненависть Лотара к коллегам по профессии подсказывала ему все новые и новые эпитеты для декана философского факультета. Их разговор протекал именно так, как Лотар себе заранее представлял: наигранно сердечное приветствие, гостеприимно распахнутая дверь в кабинет, улыбающаяся секретарша. «Я рад, дорогой Витте, в кои-то веки видеть вас у себя!» — искусно-велеречивое многословие Тилиуса и столь же искусно, с легкой иронией в голосе и как бы между прочим заданный Лотаром Витте вопрос о возможности приглашения его в Западный Берлин на факультет; причем разговор этот с такой скрупулезной точностью следовал академическим правилам, что Тилиусу даже не было необходимости прямо отказывать Лотару. В эту церемонию вклинился лишь один короткий и быстрый обмен репликами, в котором — и они оба знали это — каждое слово имело вес и решало исход дела. Тилиус спросил: «О чем вы собираетесь читать в следующем семестре?» А Лотар ответил: «О некоторых формах движения спиритуалов в конце тринадцатого века. Рамон Люлль, Оливи и другие».
— Очень, очень интересно, — заметил Тилиус, но Лотар почувствовал, что его собеседник чем-то задет. Тилиус сразу как-то подобрался. — Несколько отвлеченная тема, — протянул он, — но вы, конечно, намереваетесь провести некоторые параллели с современностью… — Он не закончил фразы, заметив, что Лотар величественным движением головы уже дал отрицательный ответ.
— Напротив, — ответствовал тот с великолепной иронией владетельного князя, за которую на него постоянно обижались коллеги, — меня увлекает именно возможность показать такие ситуации, в которых обстоятельства не поддаются сравнению ни с какими другими. И вообще — в любом историческом процессе для меня представляет интерес лишь исследование степени его неповторимости.
Это был тот тезис, с помощью которого Тилиус легко мог вывернуться, и он, естественно, не преминул воспользоваться этим, с ходу пустившись в рассуждения о ситуации, сложившейся в Берлине. Лотар почти не вслушивался; разговор, в сущности, был окончен. Он сам наклеил на себя ярлык чудака - индивидуалиста, вечного приват-доцента, чьи историко - философские штудии иногда вызывали некоторый интерес, но в целом были все же слишком «отвлеченными», чтобы кто-либо рискнул предоставить ему штатное место. В рецензиях его называли то «одаренным, даже гениальным аутсайдером», то, повернув медаль другой стороной, «светлой головой, разменивающейся на мелочи». Как только Лотар заметил, что в тоне Тилиуса появились нотки смущения, а значит, и нетерпения, он поднялся и стал прощаться. Единственное отличие этого разговора от тех бесед, которые бывали у них с Тилиусом в прошлые годы, состояло в том, что нынче ему очень уж хотелось получить место в Западном Берлине. Еще два года назад такая же попытка казалась ему вызовом судьбе — тогда его еще мучила мысль о Мелани, — и, получив из университета отказ, он облегченно вздохнул, поскольку считал, что груз воспоминаний сделает его жизнь в этом городе невыносимой. Все это теперь перегорело, и ему стало грустно при мысли, что с Берлином для него покончено. Может быть, стоит подать сюда на приват - доцентуру? — смутно мелькнуло у него в мозгу, когда он в сопровождении Тилиуса проходил через приемную.
Попрощавшись с профессором и стоя уже в дверях, Лотар вдруг обернулся, почти решившись спросить Тилиуса о возможности получения приват-доцентского курса. И тут увидел, что секретарша заглядывала в открытую дверь кабинета Тилиуса, хихикая и опрокидывая в рот воображаемую рюмку. Лотар на миг замер, уставясь на нее пустыми глазами: до него даже не сразу дошло; она перехватила его взгляд и покраснела до корней волос, забыв опустить поднятую ко рту руку. Похолодев от бешенства, Лотар ринулся по коридору. В вестибюле ему пришлось присесть на скамью; лицо его побелело.
3
Остановкой у поста пограничного контроля в Штаакене Лотар воспользовался для того, чтобы достать фляжку с коньяком. Мать направилась к зданию поста, а он принялся вынимать чемоданы, но, когда краем глаза заметил, что она вошла внутрь, украдкой глотнул раз-другой и сунул фляжку в карман. Один из пограничников наблюдал за его действиями, но без особого интереса; по его лицу Лотар не мог понять, что тот подумал. Перетаскивая чемоданы к зданию поста, Лотар чувствовал на себе его взгляд. Пограничники молчаливо и тщательно перебирали их вещи, но не нашли в чемоданах его матери ничего заслуживающего внимания, лишь при осмотре содержимого его портфеля — книги, рукописи — они задержались подольше и вполголоса обменялись какими-то репликами, а потом — не без почтительности — вернули ему портфель. При выходе служащий проинструктировал их насчет ограничений скорости на трассе и вручил Лотару памятку, где было указано время, к которому он был обязан прибыть на пропускной пункт в Людвигслусте. Когда Лотар вновь укладывал чемоданы в багажник, погода все еще была по-летнему теплой, пасмурной и серой. После того как мать уселась, он попросил ее подождать минутку и отправился в туалет. Там он еще раз приложился к фляжке и, прежде чем вернуться к машине, тщательно прополоскал рот. Тем не менее мать сказала ему, когда они уже проехали порядочное расстояние:
— Ты пил, Лотар!
— Только пару глотков, мама, — возразил он. — У меня что-то сосало под ложечкой.
Он понимал, что она сейчас напряженно соображает, следует ли ей забрать у него бутылку и держать ее у себя до конца поездки, но, зная свою матушку как самого себя, он мог побиться об заклад, что она решится на такое унижение собственного сына лишь в самом крайнем случае, — и оказался прав. Вполне вероятно, однако, что она промолчала лишь потому, что в этот момент — они проезжали как раз мимо казарм в Науэне — по встречной полосе двигалась колонна воинских машин — грузовиков с русскими солдатами. Хотя на дворе стояло лето, на них были длинные шинели, на головах — расширяющиеся книзу стальные каски.
Когда колонна проследовала мимо, на шоссе стало очень тихо. Встречные машины попадались все реже. Лотар чувствовал, что хмель создал какую-то невидимую преграду между ним и всем окружающим — как в машине, так и вне ее; развалившись на водительском сиденье, как в театральном кресле, он воспринимал мир как бы с некоторого отдаления, что создавало обманчивое ощущение безопасности. Но поскольку он и вправду отхлебнул всего два-три глотка, то отдавал себе ясный отчет в том, что это ощущение навеяно спокойным, почти совсем пустынным шоссе и пониженной в соответствии с инструкцией скоростью. И все же было приятно, проезжая мимо, смотреть на дренажные канавы, пирамиды торфа и полевые дороги в окаймлении берез, ощущая себя чуть ли не их владыкой: на некотором удалении всегда чувствуешь себя зорче и увереннее. Лотар разглядел даже мельчайшую торфяную пыль, висевшую здесь в воздухе, — как бишь называл Фонтане ее цвет? Лотар долго думал, пока не вспомнил: цвет нюхательного табака, вот как назвал этот цвет Фонтане.
— Это Низина! — вдруг воскликнул Лотар. — Мама, подумай только, мы едем через Низину.
— Глупости, — возразила мать. — Мы подъезжаем к Фризаку. Хавельская низина расположена южнее, Вустрауская — севернее, недалеко от озера Руппин.
«Она здесь каждую тропку знает, — подумал Лотар, — ничего удивительного, она ведь выросла в этих краях. Как же называлось это захолустье, где ее отец был пастором? Ага, Штехов!»
— Хочешь, заедем сейчас в Штехов, мама? — спросил он. — Всего-то двадцать километров в сторону.
— Боже упаси! — испуганно отмахнулась она. — Не делай глупостей, Лотар! Мне вовсе не улыбается перспектива закончить эту поездку за решеткой.
— А ведь как было бы хорошо поглядеть, — продолжал он, только чтобы еще немного ее попугать, — стоит ли еще пасторский дом, да и старая церковь тоже…
— Ничуть не хорошо, — возразила она. — Скорее неприятно. — Она умолкла, потом сказала, как бы подводя черту под этой темой: — В моем возрасте люди живут воспоминаниями. Но они вовсе не хотят, чтобы им напоминали о действительности.
Она взяла свою сумочку, и Лотар услышал шелест разворачиваемой бумаги.
— Сделай мне одолжение, — сказала она, — поешь немного.
Лотар взглянул на ее руку, протягивавшую ему половину
