Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво
— Что, Писунчик?
Он посмотрел по сторонам, не подслушивает ли кто, и зашептал мне на ухо:
— У нас в погребе есть бутылка «Праведного марочного»[9], папа держит ее на случай, если кто-нибудь заболеет. Эту бутылку я дам тебе в дорогу.
— Что значит — дашь бутылку в дорогу, — удивился я, — она же ваша. И на что она мне сдалась?
Писунчик ухмыльнулся:
— Я вижу, тебе все надо разжевывать. Неужели не понятно? Ты дашь бутылку ангелу Шимен-Беру, он будет просто счастлив и, может статься, не слишком сильно щелкнет тебя по носу.
— Что ты говоришь, Писунчик? — чуть не закричал я. — Ты собираешься украсть? А как же «не укради»?
— Дубина стоеросовая, ты разве не знаешь, что «не укради» — для людей, а не для ангелов? А ну-ка покажи мне, где в Торе написано, что Всевышний заповедал ангелам «не укради»?! Ну, где? У Моисея на бороде?
Я увидел, что мой друг умнее меня и что он прав, но всего еще не понял. Ну, предположим, дам я ангелу Шимен-Беру бутылку «Праведного марочного», ну, щелкнет он меня по носу не сильно, но ведь все-таки щелкнет, и, как только щелкнет, мне придется забыть все, что со мной было в раю, а это как раз огорчало меня больше всего.
Наверное, Писунчик понял, о чем я думаю. Он вытащил из кармана кусок глины и довольно долго мял его в руках, пока не вылепил нос, который и протянул мне со словами:
— Пока Шимен-Бер будет пить «Праведное марочное», ты прилепишь себе глиняный нос. Шимен-Бер щелкнет, попадет по глине, и ты уцелеешь. Помни все и смотри не забудь рассказать на земле, что есть в раю такой ангел Писунчик.
Он поднялся, расправил крылья и громко сказал:
— Полетели! Шимен-Бер скоро будет тебя искать. Будет лучше, если ты сам к нему явишься. А по дороге залетим ко мне домой.
Мы полетели. Это был мой последний полет по раю вместе с моим другом.
Недолго он длился. Мы остановились перед домом, где жил папа Писунчика, портной Шлойме-Залмен, ангел с большим кадыком и телячьими глазами.
На стене висела вывеска, на которой был нарисован ангел с заплатанными крыльями. Это значило, что папа Писунчика — латальщик, чинит ангелам поношенные крылья.
Писунчик зашел в дом, а я остался ждать на улице. Вскоре он вернулся с бутылкой «Праведного марочного» под крылом.
Писунчик отдал мне бутылку и сказал:
— На, держи, Шмуэл-Аба, и скорей лети в шинок «У праведника Ноя»! Лучше, если ты явишься к Шимен-Беру прежде, чем он явится за тобой.
Мы расцеловались и обнялись, снова расцеловались и снова обнялись, и кто знает, сколько бы еще мы так простояли, если бы мама Писунчика, ангелица Хана-Двойра, не позвала из окна:
— Писунчик, тефтельки остынут, иди кушать!
Мы снова расцеловались и похлопали друг друга крыльями. Писунчик пошел домой ужинать, и мне пришлось лететь одному в сторону шинка «У праведника Ноя».
В раю уже совсем стемнело. В домах, где жили ангелы со своими семьями, зажгли лампы. Бородатые ангелы уставились в пожелтевшие страницы. Толстые ангелицы с тройными подбородками штопали рубашки. Молодые ангелицы качали колыбели, баюкая новорожденных ангелочков:
Спи, мой милый ангелочек,
Спи, мой маленький сыночек,
Свои крылышки сложи
И под щечку положи.
Ой, лю-лю…
По дороге я заглядывал то в одно, то в другое окно и страшно завидовал всем ангелам, и маленьким и взрослым. Они проспят эту ночь и с утра снова проснутся в раю. А я? Где буду я? Хорошо, что ветер остудил мою слезу, а то она прожгла бы мне дырку в щеке.
Перед шинком «У праведника Ноя» я остановился. В окошко я увидел несколько простых ангелов, из тех, что батрачат на праведников, пашут землю, сеют, жнут, да только грыжу наживают. Они сидели за столами, пили водку, курили махорку и сквозь зубы сплевывали на пол.
В стороне, за отдельным столиком, сидел ангел Шимен-Бер: рыжая борода всклокочена, глаза мутные. Похоже, он уже здорово надрался. Когда я его увидел, сердце у меня затрепыхалось от страха. Вот кто вышвырнет меня из рая, думал я, никак не решаясь войти.
Долго я стоял как вкопанный, пока не набрался смелости. Это должно когда-нибудь случиться, сказал я себе, и вошел.
Как только я вошел, Шимен-Бер попытался встать и сказать «ждем — не дождемся». Но он был так пьян, а его крылья так измяты, что он рухнул обратно.
Я подошел к нему и помог расправить помявшиеся крылья. Не держится на ногах, пусть хоть на крыльях держится. Вскоре мы уже летели к границе, которая отделяет тот свет от этого.
Вылетели мы в четверг, в десять вечера, а к границе подлетели в пятницу, перед самым благословением свечей[10].
Не думайте, что перелет дался нам легко. Как я уже говорил, ангел Шимен-Бер был крепко пьян. Он все время сбивался с пути. Через три часа полета мы снова увидели трубу шинка «У праведника Ноя». Тянуло Шимен-Бера к этому шинку, где он дневал и ночевал.
С нами даже чуть-чуть авария не случилась. Ночь в раю была темной, беззвездной. Шимен-Бер забыл фонарь в шинке, мы летели вслепую и понятия не имели, где находимся.
В темноте Шимен-Бер столкнулся с другим ангелом. Это был ангел сновидений, который направлялся на землю. От столкновения у ангела сновидений сломалось крыло. Шимен-Бер стал ругаться, ангел сновидений плакать: теперь он не может лететь дальше, и люди в эту ночь не увидят снов. На одном крыле поковылял он к портному Шлойме-Залмену, чтобы тот починил ему сломанное крыло, а мы, то есть Шимен-Бер и я, отправились дальше своей дорогой.
После столкновения мой Шимен-Бер немного протрезвел. Он вытащил трубку, набил ее махоркой, чиркнул спичкой и полетел, попыхивая. При каждой затяжке становилось немного светлее, и мы хоть иногда видели, куда летим.
Мы пролетели райскую мельницу: она стоит на холме, открытая всем ветрам, чтобы они могли кружить ее крылья.
Об этой мельнице в раю всякое рассказывают. Мол, днем она мельница как мельница. Мелет пшеницу и рожь, как все мельницы. А ночью это притон чертей и всяких бесов.
Знаю, вы посмотрите на меня с удивлением: откуда в раю черти? Я и сам удивился, когда мне рассказали об этом. А рассказал мне об этом мой друг Писунчик. Сам я отродясь чертей не видел, но любой ангел вам расскажет, как архангел Рафаил, райский фельдшер[11], летел однажды ночью к больному. Пролетая мимо райской мельницы, он услышал странные голоса. И вдруг увидел длиннющий язык, который черт высунул из слухового окошка. Архангел Рафаил вскрикнул «Шма Исроэл»[12] и упал в обморок.
Его нашли на следующий день лежащим у мельницы и с трудом привели в чувство. С тех пор он не в себе и так заикается, что смотреть жалко.
Мы, то есть Шимен-Бер и я, полетели дальше, не говоря ни слова. О чем думал Шимен-Бер, не могу вам сказать. Откуда мне было знать? А что я сам думал и чувствовал, это, как видите, я помню очень даже хорошо.
Я думал о моем друге Писунчике, который спит сейчас в своей кроватке. Он раскрылся, ногами сбросил с себя одеяло на пол. Он озорник, какого свет не видел, даже когда спит. Он сосет палец. Кто знает, может, Писунчику снюсь я, его друг, с которым он сегодня расстался навсегда.
Мне захотелось плакать. Слезы стояли у меня в горле. Но я помнил, что ангел Шимен-Бер терпеть не может слез, и сдержался, только тихонько вздохнул.
К рассвету Шимен-Бер протрезвел. Дул резкий, холодный утренний ветер. Мы оба дрожали. У меня зуб на зуб не попадал.
— Ну и холодина! — не переставал ворчать Шимен-Бер и, чтобы согреться, похлопывал себя своими большими ватными крыльями. При каждом похлопывании он оглядывался назад, в сторону шинка «У праведника Ноя».
Я сразу понял, что сейчас самое время предложить ему бутылку «Праведного марочного», которую дал мне с собой мой друг Писунчик.
— Реб Шимен-Бер, — окликнул я его и сам испугался своей смелости. — Реб Шимен-Бер, сейчас бы стаканчик винца не повредил для сугреву? А? Что скажете, реб Шимен-Бер?
При слове «винцо» ангел Шимен-Бер так хлопнул своими толстыми, ватными крыльями, что вспугнул пару синих райских ласточек, которые собирались петь хвалу Создателю.
— Винца, ой, стаканчик винца! — вскричал он таким голосом, что десять райских зайцев упали от страха в обморок и две львицы окотились до срока.
Я вынул из-под правого крыла бутылку «Праведного марочного» и показал Шимен-Беру. От радости он перекувырнулся в воздухе. На какое-то мгновение мне показалось, что он сошел с ума.
Я испугался: мне совсем не хотелось иметь дело с сумасшедшим ангелом. До сих пор меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю о молодой ангелице Переле, которая сошла с ума от несчастной любви. Ой, что она вытворяла! Чуть весь рай вверх дном не перевернула.
Короче говоря, когда Шимен-Бер увидел у меня в руке бутылку, он подлетел ко мне, выхватил ее, вырвал зубами пробку и припал к горлышку. А «Праведное марочное», следует вам знать, вино очень тяжелое. Каждая капля весит два с половиной фунта.
