Стефан Жеромский - Верная река
Этот лес, еще недавно казавшийся падавшему с ног страдальцу благодетелем, тянулся без конца вширь и вдаль со своими таинственными тропинками, западнями, из которых нет выхода, глухими уголками, извилистыми поворотами и бесконечными коридорами между деревьев. Шли часы, а этот огромный лес не кончался и не редел. То тут, то там возвышался песчаный пригорок, но преодолеть его раненому было так же трудно, как горный перевал в Татрах. Дорога рассекла чащу деревьев на две части и сама в них затерялась. Опираясь на свой костыль, беглец добрался до одного из пригорков. Тут он улегся и решил уснуть навеки. Жизнь и смерть стали ему одинаково безразличны. Только бы не дрожать больше от холода, не испытывать этих страшных мук и не думать! Он забыл, в какую сторону надо идти дальше, – сбился с пути…
Уснул он сразу, но это был тяжелый сон, тревожный, полный кошмаров. Ему казалось, что кругом дрожит и стонет лес. От бешеных ударов сердца в нем все содрогалось. Ему снилось, что в недрах земли, на которой лежало его измученное тело, раздаются удары грома и сверкает молния. И тогда из глубины души вырывался страдальческий крик и будто меч рассекал небо.
Сильный озноб заставил калеку подняться. Пришлось ползти дальше, волочить за собой беспомощную правую ногу и держать суковатую палку в левой руке. Он передвигался на локтях и коленях, а костыль сунул под мышку. Выпачканные в грязи, намокшие полы полушубка обдавали его живот и грудь отвратительным холодом, а на спине, где он был сухой, кровавые раны заливало потом. Исцарапанные колючками распухшие ноги оставляли следы крови в каждом болотце, в каждой луже. Время уже было за полдень, солнце уходило за верхушки деревьев!.. Из лесу повеяло резким холодом. Чтобы спастись от него, раненый стал искать подходящее место в лесной чаще. Но кругом была лишь сырая земля, покрытая сухой осокой. Поворачивая то вправо, то влево, он забрел в колючий кустарник, в заросли дикой ежевики, припорошенные снегом, в ивняк и ракитник с острыми сучьями, которые казались ему когтями подстерегавшего его сатаны. Ветки лесной малины и дикого терновника, наклоняясь, царапали лицо, ранили руки. Он пробирался через эти дебри, проклиная свою судьбу, но, выкарабкавшись из подлеска, поднял глаза и с изумлением увидел поле – пустое пространство, низину, луг… Словно господь бог раздвинул, наконец, непроходимую чащу и открыл перед ним безлесный простор. Вдали тянулись покрытые снегом холмы, у крайнего из них виднелся ряд деревенских изб. Над ними струились к алевшему небу голубоватые дымы… Поодаль от деревни стояли большие строения на кирпичных столбах и дом с черной крышей, притаившийся среди деревьев. После однообразия бесконечного леса это зрелище показалось повстанцу таким фантастическим, что он принял все за какое-то наваждение, мираж, козни злого духа… Дома… люди… дым над веселым огоньком…
Несчастный свалился на землю. Лежа, обессиленный смотрел он на белые облака, уходившие ввысь, в голубые просторы, на холмистую землю, на людские жилища. До людей было так же далеко, как и до неба. Никому ни на земле, ни на небе не нужна была эта жертва – раны, пролитая кровь. Все кругом было ему враждебно. Земля, на которой он лежал, была безучастна. Равнодушным, немым было небо. Порывами налетал холодный ветер. Только этот дым… вдали… голубой, взвиваясь прекрасными клубами все выше, манил к себе, как нечто неизвестное, но дружественное.
Раненый отдохнул, встал и, опираясь на костыль, направился в сторону деревни. Местность была теперь ровная, сучья и колючки не терзали ног. Снег за день подтаял, но вечерний заморозок покрыл его тонкой наледью, и это облегчало дорогу: страдальцу было легче передвигаться, ноги скользили по ледяной корке. То на четвереньках, то с помощью костыля он преодолел почти всю равнину. Из деревни уже доносились лай собак, мычанье скота и людские голоса. Но вдруг у края равнины перед ним оказалась неожиданная преграда – река. Прячась между высокими покатыми берегами, поросшими рыжей травой, она змеилась бесконечными излучинами, образуя длинную цепь полуостровков, и быстро мчала вперед свои темные воды. Вдоль берегов вода замерзла, но лед нигде не сковал реку целиком. Повстанец полз по берегу в поисках какого-нибудь бревна или мостика, по которому можно было бы переправиться на другой берег. Но нигде ничего подходящего не нашел. Он был так измучен, что идти, дальше по бесконечным извилинам, которые кружили, как бы назло удлиняя путь, у него не было сил. Река, как раньше лес, возникла перед ним непреодолимым препятствием. Берег ее извивался зигзагом. Несчастному это казалось новой насмешкой судьбы. Он обходил полуострова израненными ногами и возвращался как будто на то же место. Злорадный дьявол бросил ему под ноги эту реку и заставил кружиться, точно в пляске, и метаться то вправо, то влево до бесконечности и бесцельно…
В одном месте, где река разлилась немного шире, была не так глубока, и берега спускались полого к воде, этот польский горе-танцор прервал свой пляс, спустился к воде и стал переходить реку вброд. Войдя в воду, он почувствовал огромное облегчение. Темная речная вода вокруг него обагрилась кровью, забурлила так, словно из самых глубин ее раздался стон. Заботливо омывала трудолюбивая вода каждую рану и с материнской нежностью всасывала в себя мучительную боль. Эта древняя и вечно новая река впитала по каплям кровь повстанца, вобрала ее в себя, приняла в свое лоно и унесла далеко, далеко… Беглец, ополоснув ледяной водой опухшие ноги, дрожа от жестокого холода, выкарабкался на берег. Посконные штаны прилипли к ногам и невероятно студили их, но он постеснялся их сбросить и, опираясь на палку, побрел вверх к деревне. Тут кончались луга и раскинулось поле, отгороженное от низины. Среди пахотной земли выделялось обнесенное забором пастбище. Широкая покатая дорога была изрыта копытами, изборождена во всех направлениях рытвинами, покрыта вся замерзшей грязью. Раненый брел из последних сил, держась за изгородь и опираясь на свой костыль. На этом мучительном пути, которому, казалось, не будет конца, его встретили люди, шедшие с бадьями и ведрами к реке за водой. Тут были мужчины и женщины, старики и подростки.
Увидев его, они остановились и с любопытством глядели на него. Кто-то закричал зычным голосом, обернувшись к деревне, кто-то другой бросился туда бегом. Молодой повстанец с трудом двигался вперед, скользя по мерзлой грязи.
Из деревни стали подходить крестьяне, хозяева в сермягах и полушубках. Одни шли степенно, другие бежали, о чем-то переговариваясь. Впереди толпы, спускавшейся сверху, шел крестьянин с желтой бляхой на груди. Он выступал храбро и, поравнявшись с окровавленным пришельцем, смерил его взглядом и спросил:
– Ты кто такой будешь?
– Видите, я ранен… – ответил тот.
– А где же это тебя так покалечили?
– В бою.
– В бою? Значит, ты повстанец?
– Повстанец.
– Ну, брат, коль ты сам сознался, что ты мятежник и участвовал в бою, мы тебя арестуем.
– Почему?
– В город должны тебя доставить.
– Вы – меня?
– А как же. Ступай с нами. Я тут староста.
Красный гость деревни молчал. Ведь перед ним были как раз те, ради чьей свободы он ушел из барского дома, чтобы скитаться зимой по полям, умирать с голоду, слушаться покорно, как собака, приказаний, драться без оружья и вот таким возвратиться с поля битвы. Крестьяне окружили его.
Тогда он сказал:
– Отпустите меня. Ведь я сражался за вашу свободу, за ваше счастье, и так тяжело ранен.
– Эва, эти басни мы уже слышали. Говори, что хочешь, а у нас есть приказ. Иди-ка, братец, добром.
– Куда же идти?
– Сейчас пойдешь с нами в деревню, а там узнаешь…
– Что же вы со мной хотите сделать?
– На сено пока уложим, отдохнешь. А там выстелим сеном подводу и доставим в город.
– И это вы, меня?…
– Не наше дело. Таков приказ – и все тут.
Раненый молчал и спокойно смотрел на толпу. Его трясло от холода. Он грустно улыбнулся при мысли, что с таким трудом пробирался через лес и реку, чтобы прийти, наконец, к цели…
Кто-то в толпе промолвил:
– Эх, такого-то везти! Упряжки жалко. Он не доедет и до распятия, что возле Борка, отдаст богу душу.
– Посмотрите, люди добрые, какая у него красная шапка на голове!
– У мужика, что ли, украл, пан, эту красную шапку?
– Через реку перелез… вишь, вода стекает с полушубка…
– Милые мои, да он босой!
– Где сапоги потерял, ты, «свобода»?
– Издалека ты так бредешь, пан-воин?
– Значок какой у него на полушубке!
– Наверное, украл…
– Ну, ребята, надо его связать! – настаивал староста, как бы ища у крестьян одобрения своим служебным действиям.
– Этакого-то вязать?
– Веревки жалко!
– Только руки марать…
– Помрет и без веревки…
– Эх, да отпустить бы его… – буркнул кто-то.
– И верно, пускай ползет, откуда пришел.
