Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 12. Земля
— Как? Уже полдень? — воскликнул Жан. — Нам надо торопиться! — Заметив, что Колишь забралась в поле, он добавил: — Смотри, твоя корова-то что делает! Беда, если увидят… Подожди, стерва, я тебя угощу!
— Нет, оставьте, — сказала Франсуаза, останавливая его, — участок наш. Она, подлая, опрокинула меня на нашей собственной земле!.. Все это поле до самой деревни принадлежит нашей семье. Наша земля вот отсюда до тех пор, рядом — земля моего дяди Фуана, а дальше — тетки Большухи.
Показывая границы участков, девушка вывела корову на тропинку. И только тогда, когда она снова держала животное за веревку, ей пришло в голову, что надо поблагодарить парня.
— А ведь я должна поставить за вас здоровую свечку! Спасибо вам, от души спасибо!
Они шли по узенькой дорожке, которая тянулась вдоль долины, а затем углублялась в поля. Последний удар колокола растаял в воздухе; только вороны продолжали каркать. Позади них плелась, натягивая веревку, корова. Оба шли молча, что весьма обычно для крестьян, которые могут пройти рядом несколько лье, не обменявшись ни единым словом. Посмотрев направо, они заметили механическую сеялку, запряженную лошадьми. Сеялка повернула в их сторону.
— Здравствуйте! — крикнул им погонщик.
— Здравствуйте! — ответили они ему столь же почтительно.
Налево, внизу, по дороге в Клуа, по-прежнему безостановочно тянулись повозки: базар открывался только в час дня. Одноколки высоко подскакивали на ухабах и напоминали прыгающих кузнечиков. Издали они казались такими крошечными, что белые чепцы женщин выглядели почти точками.
— А вот дядя Фуан с тетушкой Розой едут к нотариусу, — сказала Франсуаза, вглядываясь в повозку, которая за два километра казалась не больше чем ореховая скорлупа.
У нее было острое, как у матроса, зрение. Таким зрением всегда обладают жители равнины: постоянно вглядываясь вдаль, их глаз в малейшем пятнышке, шевелящемся на горизонте, научился распознавать человека или животное.
— Как же, мне говорили, — ответил Жан. — Значит, решено, старик окончательно производит дележ своего добра между дочерью и двумя сыновьями.
— Да, решено, они сегодня все съедутся у господина Байаша.
Она продолжала всматриваться в повозку.
— Нам-то, родственникам, до этого нет ровно никакого дела. Нам от этого ни тепло ни холодно, но… дело в Бюто… Сестра надеется, что, получив свою долю, он, быть может, обвенчается с нею.
Жан засмеялся.
— Ах, уж этот прохвост Бюто… Мы с ним были приятелями… Надувать девок — для него это раз плюнуть. Он без них жить не может, а если они начинают ломаться, то и отдубасит как следует.
— Да уж, настоящая свинья! — заявила Франсуаза убежденным тоном. — С кузиной так по-свински не поступают: наградил брюхом — и был таков.
И, внезапно рассердившись, она добавила:
— Да погоди же ты, Колишь… Ты у меня попляшешь!.. Извольте-ка, она опять начинает свое. Уж когда эту животину проймет, так она как бешеная…
Сильно потянув веревку к себе, она вернула корову на дорогу, которая в этом месте отходила от края откоса. Повозка скрылась из виду, и оба они продолжали свой путь по гладкой тропинке среди раскинувшихся во все стороны распаханных полос и искусственных лугов. На всем ее протяжении, вплоть до самой фермы, не было ни единого кустика. Ферма на глаз была так близко, что, казалось, вот-вот ее можно достать рукой, но, по мере того как они шли вперед, она отступала перед ними на фоне серого неба. Они снова замолчали и всю дорогу уже не раскрывали рта, как бы поглощенные задумчивой важностью босской равнины — такой печальной, несмотря на свое плодородие.
Когда они наконец дошли, четырехугольный двор Бордери, ограниченный с трех сторон хлевами, овчарнями и амбарами, был совершенно пуст. Но тотчас же на пороге кухни появилась маленькая женщина с нахальным смазливым личиком.
— Это что же такое, Жан, вы сегодня не хотите обедать?
— Сейчас иду, госпожа Жаклина.
С тех пор как дочь роньского дорожного сторожа Конье, — ее прозвали Коньеттой, когда она двенадцатилетней девочкой поступила на ферму в судомойки, — возвысилась до положения прислуги-любовницы, она властно заставляла относиться к себе, как к барыне.
— А, это ты, Франсуаза? — заметила она. — Ты насчет быка?.. Придется подождать. Скотник поехал в Клуа вместе с господином Урдекеном. Но он скоро вернется. Ему пора бы уже быть здесь.
Когда Жан проходил в дверь на кухню, она обняла его за талию, со смешком ласкаясь к нему, не боясь, что ее заметят, как жадная любовница, которая не довольствуется одним хозяином.
Франсуаза, оставшись одна, терпеливо ждала, сев на каменную скамейку перед навозной ямой, занимавшей третью часть двора. Ни о чем не думая, она смотрела на стаю кур, разрывавших лапками теплый слой навоза, от которого из-за прохладной погоды поднимался голубоватый пар. Через полчаса, когда Жан появился, доедая ломоть хлеба с маслом, она не пошевелилась. Он сел рядом с ней и, так как возбужденная корова не переставала бить хвостом и мычать, в конце концов заметил:
— Вот досада, что скотника-то все нет.
Девушка пожала плечами. Она никуда не торопилась. Затем, помолчав немного, сказала:
— Так, значит, Капрал, вас зовут просто-напросто Жан?
— Нет, меня зовут Жан Маккар.
— Вы не здешний?
— Нет, я провансалец из Плассана, там есть такой город.
Она посмотрела на него с удивлением: ей казалось невероятным, чтобы он мог родиться так далеко.
— Полтора года назад, после сражения при Сольферино, я получил бессрочный отпуск и вернулся из Италии прямо сюда… Меня уговорил один товарищ… Но только прежнее мое столярное ремесло не ладилось… Вот я и остался на ферме!
— А! — просто сказала она, не переставая глядеть на него своими большими черными глазами.
Но в это время Колишь, терзаемая желанием, снова протяжно замычала. В ответ на это из запертого хлева послышался хриплый рев.
— Ишь! — воскликнул Жан. — Этот чертов сын, Цезарь, услыхал ее! Слышишь, как он там разговаривает?.. Уж он свое дело знает! Стоит только привести корову на двор, он ее сразу учует и вмиг сообразит, чего от него хотят…
Затем он обратился к Франсуазе:
— Знаешь, скотник-то, наверно, остался с господином Урдекеном… Если хочешь, я выведу тебе быка. Мы, пожалуй, и вдвоем справимся.
— И то правда, — ответила Франсуаза, вставая.
Он уже растворял ворота хлева, но снова спросил:
— А твою скотину нужно будет привязывать?
— Привязывать?.. Нет, нет, ни к чему! Она давно ждет этого, она и не шелохнется.
Когда ворота раскрылись, можно было заметить стоявшие по обе стороны от центрального прохода все три десятка коров, бывших на ферме: одни из них лежали на подстилке, другие жевали ботву из кормушек; в одном углу стоял черный с белыми пятнами голландский бык, Цезарь, вытягивавший морду в ожидании предстоящего дела.
Едва его спустили с веревки, он медленно вышел. Сначала он остановился, как бы пораженный свежим воздухом и дневным светом, и с минуту не шевелился, крепко упершись ногами в землю и нервно помахивая хвостом; шея его напрягалась и вытягивалась вперед, ноздри нюхали воздух. Колишь, повернув к быку свои большие глаза, уставилась на него и тихонько мычала. Тогда он подошел к ней вплотную и быстрым резким движением положил голову ей на круп. Язык его свисал, он отодвинул им хвост коровы и стал лизать ее бедра. Она же, не мешая ему, по-прежнему не шевелилась, и только кожа ее вздрагивала. Жан и Франсуаза, опустив руки, сосредоточенно ждали.
Когда Цезарь почувствовал себя готовым, он вскочил на Колишь таким тяжелым прыжком, что дрогнула земля. Корова не подогнулась под ним, и он сжимал ей бока передними ногами. Но она, котантенка, была для него, быка мелкой породы, настолько высока и широка, что у него ничего не получалось. Он чувствовал это, хотел подтянуться, но безуспешно.
— Он чересчур мал, — сказала Франсуаза.
— Да, невелик, — согласился Жан. — Но ничего, справится помаленьку.
Франсуаза покачала головой. Так как все усилия Цезаря были напрасны, она решилась:
— Нет, надо ему помочь… Если он плохо войдет, все пропало, она не удержит.
Невозмутимая и серьезная, как будто ей предстояло сделать нечто очень важное, она подошла к быку. На ее серьезном лице глаза казались еще более темными, губы полураскрылись. Она решительно подняла руку, охватила ею член быка, подняла его кверху, и тот одним усилием вошел внутрь до самого конца. Затем снова вышел наружу. Дело было сделано: корова приняла оплодотворяющую струю самца не пошевельнувшись, так же бесстрастно, как принимает в свое лоно животворные семена щедрая земля. Бык уже соскочил, с прежней силой сотрясая землю.
Франсуаза продолжала стоять с протянутой вперед рукой. Наконец она опустила ее со словами:
