Сомерсет Моэм - Совращение
— Вы станете популярны, — Дарья не отрывала от Нила светло-голубых глаз, и не будь он столь наивен, то понял бы, что она уже оценила и его рост, и мужскую силу, и вьющиеся волосы, и цвет кожи. — Нас здесь не очень-то уважают.
— Ерунда, Дарья. Ты — слишком мнительна. Они — англичане, ничего больше.
— Самые ничтожные, самые ограниченные, самые заурядные людишки, среди которых мне, на свою беду, приходится жить.
— Макадам только приехал, так что, не дури ему голову. Он найдет их милыми и гостеприимными.
— Как ваше имя? — спросила она.
— Нил.
— Я так и буду вас звать. И вы должны называть меня Дарья. Терпеть не могу, когда ко мне обращаются «миссис Манро». В такие моменты ощущаю себя женой священника.
Нил покраснел. Его смутил столь быстрый переход на имена, и он не знал, что и думать о Дарье Манро. Она перескочила через первые этапы знакомства и говорила с ним, как с человеком, которого близко знала всю жизнь. Его это ставило в тупик. Он не приветствовал такой поспешности. Сам, когда у него появлялся новый знакомый, предпочитал соблюдать осторожность. Держался приветливо, но не торопился пройти свою часть пути, хорошенько не разглядев, куда идет. Но с Дарьей он ничего не мог поделать. Она шла напролом, сближаясь с ним помимо его воли.
Дарья расспросила его об отце и матери, братьях, жизни в школе и университете. Рассказала о себе. Ее отца, генерала, убили на войне, мать была дочерью князя Лучкова. Жили они в Восточной России. Когда большевики захватили власть, бежали в Йокогаму. Едва сводили концы с концами, продавая драгоценности и произведения искусства, которые удалось привезти с собой. Она вышла замуж за такого же русского эмигранта. Брак оказался несчастливым, и через два года она развелась с мужем. Мать умерла, и, оставшись без денег, Дарье пришлось самой зарабатывать на жизнь. Ее наняла американская благотворительная организация. Она преподавала в миссионерской школе, работала в больнице. Нил негодовал и при этом краснел от смущения, когда она рассказывала о мужчинах, которые пытались воспользоваться ее беззащитностью и бедностью. Дарья же и не думала опускать подробности. Она рассказала, как однажды прибегла даже к помощи револьвера, чтобы защитить свою честь.
— Я поклялась, что убью его, если он приблизится еще на шаг и, если б приблизился, застрелила бы, как собаку.
— Господи! — вырвалось у Нила.
Ангуса она встретила в Йокогаме, где он проводил свой отпуск. Ангус покорил ее прямотой и переполнявшим его благородством, чуткостью и серьезностью. Он был ученым, а наука — молочная сестра искусства. Ангус предлагал ей умиротворенность, предлагал безопасное будущее. К тому же она устала от Японии, а Борнео представлялся чем-то волнующе-загадочным. В браке они жили уже пять лет.
Дарья дала Нилу романы русских писателей. Он взглянул на названия: «Отцы и дети», «Анна Каренина», «Братья Карамазовы».
— Это три вершины нашей литературы. Прочитайте их. Величайшие романы, которые когда-либо видел мир.
Как и многие ее соотечественники, Дарья говорила так, будто никакая другая литература в расчет не принималась, и буквально заворожила Нила.
— Вы очень похожи на Алешу, Нил, — она смотрела на него ласковыми и нежными глазами, — только на Алешу с шотландской суровостью, подозрительностью и благоразумием, которые сдерживают вашу душу, не позволяют раскрыться во всей ее красоте.
— Я вовсе и не Алеша, — застенчиво ответил Нил.
— Вы просто не знаете, кто вы. Вы ничего о себе не знаете. Почему вы натуралист? Из-за денег? Вы заработали бы гораздо больше, сидя в конторе вашего дяди в Глазго. Я чувствую в вас что-то особенное, неземное и готова поклониться вам в ноги, как отец Зосима — Дмитрию.
— Пожалуйста, не делайте этого, — он улыбнулся, но при этом чуть покраснел.
По прочтении романов ему стали более понятны странности Дарьи. Книги показывали среду, в которой она выросла, и он узнавал в ней черты, свойственные многим героиням русской литературы, но совершенно чуждые женщинам, которых он видел в Шотландии, его матери или дочерям дядюшки в Глазго. Он больше не удивлялся тому, что она засиживается допоздна, выпивая одну чашку чая за другой, или целыми днями лежит на диване, читает и непрерывно курит. Она могла ничего не делать с утра до вечера, и при этом не изнывать от скуки. В ней причудливо сочетались лень и энтузиазм. Дарья часто говорила, пожимая плечами, что по натуре она — восточная женщина и лишь волею случая стала европейкой. Она обладала кошачьей грацией, действительно характерной для женщин Востока. Неряшливость ее не знала предела, она не обращала ни малейшего внимания на валяющиеся по всей гостиной окурки, старые газеты, пустые жестянки. Но Нил уверял себя, что в Дарье есть что-то от Анны Карениной, и переносил на нее сочувствие, которое испытывал к этой несчастной женщине. Он понимал высокомерие Дарьи. Не приходилось удивляться, что она презирала женщин из местного общества, с которыми он мало-помалу знакомился. Нил видел, сколь они заурядны, как Дарья отличается от них живым умом, образованностью, а главное, сколь тонко, в сравнении с ними, все чувствует. Конечно же, рядом с ней они казались совершенно бесцветными. Она определенно не пыталась сблизиться с ними. И если дома ходила в саронге и баджу, то, отправляясь с Ангусом на званый обед, одевалась с роскошью, неуместной для столь маленького городка. Ей нравилось выставлять напоказ пышную грудь и стройную спину. И хотя Нил злился, замечая насмешливые или возмущенные взгляды, которые Дарья провоцировала своей внешностью, в глубине души он сожалел, что она ведет себя столь нелепо. Конечно же, выглядела она величественно, но, если не знать, кто она по происхождению, создавалось ощущение, что ей недостает респектабельности. А вот с некоторыми ее привычками Нил совершенно не мог смириться. Она обладала отменным аппетитом, и его коробило, что за столом она съедала больше, что он и Манро вместе взятые. Он не мог привыкнуть к прямоте, с которой она обсуждала вопросы секса, но шотландская хитрость позволяла ему отражать все ее наскоки, и с врожденной осторожностью он уходил от ее вопросов. Дарья посмеивалась над его сдержанностью.
Иногда она шокировала его. Нил постепенно привыкал к откровенности, с которой она восхищалась его внешностью, и когда она говорила, что он прекрасен, как юный норвежский бог, и бровью не поводил. Лесть отскакивала от него, как горох — от стены. Но ему не нравилось, когда она проводила рукой, большой, но очень мягкой, с ласковыми пальцами, по его кудрям, или, улыбаясь, по гладкому лицу. Нил терпеть не мог, когда ему ерошили волосы или прикасались к лицу.
Он бы предпочел, чтобы у Дарьи не было столь малоприятных привычек, но причину Нил видел в том, что она — русская. Зато ее компания ему очень нравилась. Разговоры с ней, образно говоря, будоражили, как шампанское. Говорить она могла на любую тему. И говорила не как мужчина. С мужчиной обычно знаешь, что он тебе скажет, но с ней такого не случалось. А ее интуиция поражала. Она дарила идеи. Не давала лениться уму и распаляла воображение. Нил чувствовал, что живет, как никогда, полной жизнью. Он словно поднимался на горные пики, и перед ним открывались необъятные горизонты духа. В этих разговорах практически не находилось места хваленому здравому смыслу. Во многом она была самой умной женщиной из всех, с кем ему доводилось встречаться. А кроме того, она была женой Ангуса Манро.
Если к Дарье претензий у него хватало, то к Манро не находилось ни одной, и ее достоинства в немалой степени поблекли бы, если б не подпитывались безмерным восхищением, которое вызывал у него Ангус. Перед ним Нил преклонялся. Никто и никогда не вызывал у него таких чувств. Здравомыслящий, уравновешенный, терпимый. Именно таким, повзрослев, Нил и хотел стать. Манро говорил мало, но всегда по делу. Слова его переполняла мудрость. Его отличал суховатый юмор, который Нил понимал. В сравнении с ним крепкие мужские шутки в клубе выглядели пресными. Добрый и терпеливый, он всегда держался с достоинством, исключающим всякую фамильярность, но без надменности или напыщенности. На любой вопрос отвечал честно, говорил правду и только правду. И Манро-ученый восхищал Нила ничуть не меньше, чем Манро-человек. К работе он подходил творчески, старался все проверить, ничего не упустить. И пусть его более всего увлекали научные исследования, он добросовестно занимался и музейной рутиной, а также изучал мимикрию и передал Нилу свою увлеченность этой вызывающей много споров проблемой. Они говорили о ней часами. Нил поражался эрудиции куратора, обладавшего энциклопедическими знаниями, и Нилу оставалось только стыдиться своего невежества. Но энтузиазм Манро становился особенно заразительным, когда он говорил об экспедициях в глубь острова для сбора экспонатов для коллекции музея. Вот где начиналась настоящая жизнь. Там приходилось сталкиваться с трудностями, лишениями, иногда даже с опасностью, но все эти неудобства с лихвой компенсировались восторгом от находки редкого, а то и вовсе не известного науке вида, красотой природы, возможностью непосредственного наблюдения за всеми ее созданиями, а главное, ощущением полного освобождения от пут цивилизации. Именно для таких экспедиций Манро и потребовался помощник. Он занимался исследовательской работой, прервать которую на несколько недель обычно не представлялось возможным, а Дарья всегда отказывалась сопровождать его. Джунгли вызывали у нее необъяснимый ужас. Она боялась диких животных, змей, ядовитых насекомых. И хотя Манро вновь и вновь убеждал ее, что зверь никогда не нападает первым, если только не преследовать его или не напугать, она не могла переступить через этот подсознательный страх. Манро не любил оставлять ее одну. Местное общество она не жаловала, и он понимал, какой скучной становилась ее жизнь в его отсутствие. Однако султан активно интересовался естествознанием и желал, чтобы музей максимально полно отражал животный мир его страны. В очередную экспедицию Манро намеревался отправиться вместе с Нилом, чтобы ввести его в курс дела, и планы этой экспедиции они обсуждали не один месяц. Нил с нетерпением дожидался дня, когда им предстояло двинуться в джунгли. Пока же учил малайский и уже немного понимал диалекты, которые могли оказаться полезными в будущих экспедициях.
