Чарльз Диккенс - Три рассказа о сыщиках
Проведено было негласное разбирательство, и тут выяснилось, что этот молодой человек был знаком, с двоюродным братом несчастной Элизы Гримвуд и что однажды — дня за два до убийства — он зашел проведать этого ее двоюродного брата и оставил у него на столе перчатки. А вскоре затем заходит туда же — кто бы вы думали? — Элиза Гримвуд!
— Чьи это перчатки? — говорит она и берет их в руки.
— Это перчатки мистера Тринкла, — говорит двоюродный брат.
— Вот как? — говорит Элиза. — Они очень грязные и ему, конечно, ни к чему. Я их возьму для своей служанки — пусть чистит в них печи.
И кладет перчатки в карман. Служанка, когда чистила печи, пользовалась ими и, как я полагаю, оставила их лежать на камине, или на комоде, или где еще; ее хозяйка, поглядев вокруг, чисто ли прибрано в комнате, схватила их и сунула под подушку, где я и нашел их.
Вот какой случай, сэр.
II. Мастерское прикосновение
— Может быть, одним из самых красивых фокусов, проделанных нами, — сказал инспектор Уилд, напирая на эпитет и тем как бы предупреждая, что сейчас последует рассказ не о чем-либо захватывающем, а скорей о ловкости и находчивости, — был некий маневр сержанта Уитчема. Это была прелестная идея!
Мы с Уитчемом в день скачек дежурили в Эпсоме[5] — поджидали на вокзале «фасонную банду». Как я упоминал в нашей прежней беседе, мы всегда дежурим на вокзале, когда идет дерби, или сельскохозяйственная выставка, или когда новый ректор университета приносит присягу, или там Дженни Линд[6], или еще что-нибудь в том же роде; и когда сходят на перрон ширмачи из «фасонной банды», мы их следующим поездом отсылаем обратно. Но в тот день, чтобы попасть на скачки, о которых я рассказываю, кое-кто из этих ширмачей сумел нас обхитрить: они наняли кабриолеты, тронулись из Лондона с Уайтчепла[7], дали хороший крюк; прибыли в Эпсом с противоположной стороны; и, покуда мы их караулили у железной дороги, они уже на кругу и работают направо и налево! Но к тому, что я хочу вам рассказать, это по сути дела не относится.
Когда мы с Уитчемом дежурили на вокзале, к нам подошел некто Татт — джентльмен, в свое время послуживший обществу, а сейчас, можно сказать, сыщик-любитель, очень уважаемый.
— Чарли Уилд! — говорит он. — Что вы тут делаете? Выслеживаете кого-то из старых приятелей?
— Да, старые штуки, мистер Татт.
— Идемте, — говорит он, — разопьем втроем — вы, я да Уитчем — по стакану хереса.
— Нам нельзя двинуться с места, — говорю я, — до прихода следующего поезда; а там — с нашим удовольствием!
Мистер Татт ждет, подходит поезд, а потом Уитчем и я идем с ним в его гостиницу. Мистер Татт по случаю скачек разоделся как на бал; и в пластроне у него была красивая бриллиантовая булавка — фунтов за пятнадцать или двадцать, — очень красивая булавочка! Выпили мы хересу у стойки, по три, по четыре стакана, и вдруг Уитчем крикнул:
— Внимание, мистер Уилд! Держитесь! — и налетает на залу «фасонная банда», четыре ширмача (как они туда проникли, я вам объяснил), и в тот же миг булавочки мистера Татта как не бывало! Уитчем стал в дверях — отрезал им выход; я их колочу как могу; мистер Татт тоже дерется на совесть; и вот мы все сцепились, катаемся по полу, тычем и головой и ногами, полная сумятица — вам, верно, сроду не случалось видеть такую картину! Мы, однако же, не выпускаем наших молодчиков (нам ведь помогает мистер Татт, а он стоит любого полицейского!), забираем их, тащим в участок. В участке полно воров, взятых у круга; не так-то просто отдать под стражу наших. Но в конце концов мы с этим сладили, приступаем к обыску; но ничего при них не находим, и их запирают. А уж и упарились мы с ними к этому часу… сами понимаете!
Меня крайне смущало, что мы проморгали булавку; и когда мы, сдав их под стражу, отдыхали вместе с мистером Таттом, я сказал Уитчему:
— Провели вроде бы успешно, а проку не много — потому что ничего при них не найдено. Браггадоча[8] — только и всего.
— Почему, мистер Уилд? — говорит Уитчем. — Вот она, бриллиантовая булавка!
Она у него на ладони, в целости и сохранности!
— Каким чудом? — говорим в удивлении мы с Таттом. — Как она к вам попала?
— А вот расскажу вам, — говорит он, — как она ко мне попала. Я приметил, кто из них ее взял; и когда мы все вповалку дрались на полу, я легонько прикоснулся к тыльной стороне его руки, как сделал бы, я знаю, его товарищ; он и подумал, что это товарищ подает знак, и передал ее мне!
Это было красиво, кра-си-во!
Но даже и тут дело прошло не так, чтобы очень гладко, потому что молодчика судили на очередной сессии в Гилдфорде[9]. А вы же знаете, сэр, что такое эти сессии. Так вот, верьте мне или нет, покуда судьи копались, покуда сверялись по парламентским актам, что с ним можно сделать, я так и думал: разрази меня гром, если подсудимый не сбежит у них из-под носу! А он и впрямь сбежал; да вплавь через реку; потом залез на дерево обсушиться. С дерева его сняли — одна старуха видела, как он туда карабкался, — а Уитчем мастерским своим прикосновением отправил его на каторгу!
III. Диван
— И чего только не делают порой молодые люди себе на погибель и на горе своим друзьям! — сказал сержант Дорнтон. — Просто диву даешься! Был у меня случай в одной больнице — как раз в таком роде. Случай впрямь дурной, и с дурным исходом!
Секретарь той больницы, больничный врач и казначей пришли в Скотленд-Ярд и сделали заявление насчет покраж, и неоднократных, которые производились у студентов. Студенты, когда раздевались в больнице, ничего не могли оставить в карманах шинелей — пока шинель висит, карман почти наверняка обчистят! Пропадали вещи самые разные. Джентльменам, разумеется, это было неприятно, и они хотели, ревнуя о чести своего учреждения, чтобы вора поскорей разоблачили. Дело поручили мне, и я отправился в больницу.
— Так вот, господа, — сказал я, когда мы все обговорили, — веши, как я понимаю, пропадали всегда в одной определенной комнате.
— Да, — сказали они, — всегда в одной.
— Я хотел бы, с вашего позволения, — сказал я, — осмотреть эту комнату.
Мне показали просторное помещение в нижнем этаже: несколько столов, скамеек, а по стенам вешалки для шляп и шинелей.
— Далее, господа, — сказал я, — есть у вас на кого-нибудь подозрение?
Да, сказали они, есть у них подозрение. Как это ни прискорбно, они подозревают одного из швейцаров.
— Я хотел бы, — сказал я, — чтобы мне указали этого человека и дали бы понаблюдать за ним некоторое время.
Мне указали, я понаблюдал за ним, потом пошел опять в больницу и объявил:
— Нет, господа, швейцар ни при чем! Он на свою беду любит выпить лишнее, но и только. Я подозреваю, что эти покражи совершает кто-то из студентов, и если вы в той комнате, где вешалки, поставите мне диван — поскольку там нет чуланчика, — то я думаю, что смогу выследить вора. Мне, с вашего разрешения, нужно, чтобы диван был покрыт ситцевым чехлом или чем-нибудь вроде того, чтобы я мог, оставаясь невидимым, лежать под ним ничком.
Диван достали, и на другой день, в одиннадцать часов, до прихода студентов, я пошел туда с теми джентльменами, чтоб устроиться под ним. Это оказался старомодный диван с большой крестовидной перекладиной под сиденьем, которая мне сразу проломила бы хребет, если бы я умудрился под нее залезть. Пришлось изрядно потрудиться, чтобы вовремя это все удалить; но я тут же взялся за работу, взялись и они за работу, и мы эту штуковину выломали, и место для меня было расчищено. Я заполз под диван, лег ничком, вынул нож из кармана и прорезал в ситце дырку, чтоб удобно было подсматривать. С джентльменами был у нас сговор, что, когда студенты разойдутся все по палатам, один джентльмен вернется и повесит на одну из вешалок шинель. И что в той шинели в одном из карманов будет лежать бумажник, а в нем — меченые деньги.
Пролежал я там немного, и в комнату начинают заходить студенты — поодиночке, по двое, по трое; поговорят о всякой всячине, ни мало не думая, что под диваном кто-то есть, потом поднимутся наверх. Наконец пришел один, который пробыл подольше, выжидая, пока все не разойдутся. Довольно высокий, красивый молодой человек лет двадцати — двадцати двух, со светлыми бачками. Он подошел к одной из вешалок для шляп, снял висевшую на ней хорошую шляпу, примерил, повесил на ее место свою, а ту шляпу перевесил на другую вешалку, почти напротив меня. У меня тогда же явилась уверенность, что он и есть вор и что он еще вернется.
Когда все ушли наверх, пришел мой джентльмен с шинелью. Я указал, куда ее повесить, чтобы мне хорошо было видно; и он ушел; а я пролежал ничком под диваном еще часа два — лежу и жду.
Наконец приходит тот самый молодой человек. Он, насвистывая, прошелся по комнате… послушал… еще раз прошелся, посвистел… опять постоял, послушал — потом начал обходить одну за другой все вешалки, шаря в карманах каждой шинели. Когда он дошел до той шинели и нащупал бумажник, он так взволновался и заторопился, что, открывая его, оборвал ремешок. Когда он начал перекладывать деньги к себе в карман, я вылез из-под дивана, и глаза наши встретились.
