Арчибалд Кронин - Испанский садовник
— Увидимся завтра в офисе, мистер Деккер.
— Хорошо, сэр.
— Вы всегда приходите ровно в девять?
— Да, конечно!
У Элвина покраснела шея над воротничком. Набравшись смелости перед тем как попрощаться, он остановился на ступеньках крыльца и, запинаясь, произнес:
— Могу я надеяться, что вы окажете нам с миссис Деккер честьсвоим посещением? Мы живем на Calle Estrada, дом небольшой, но мы постарались превратить его в кусочек старой доброй Америки.
Его неуверенность вызвала сочувствие у Николаса и он умоляюще посмотрел на отца. Консул ответил Элвину предельно вежливо, но, когда тот ушел, губы Брэнда скривились. Никто не мог поставить под сомнение его лояльность к своей стране, и всё же, он считал себя рафинированным космополитом, вылепленным европейской культурой, — по сути, гражданином мира! Не удивительно, что наивная фраза Элвина вызвала у него усмешку.
В семь часов Гарсиа, замечательно предвосхитив пожелание хозяина, объявил, что ужин подан. В столовой их ждали два прибора, и, усевшись в разных концах длинного резного стола с горящим канделябром посередине, отец и сын приступили к первой трапезе в своем новом доме.
Погруженный в свои мысли и глубоко озабоченный переутомлением Николаса, консул ел молча. Но превосходная еда и отменное обслуживание, приятная полутьма прохладной высокой комнаты принесли ему успокоение, развеяв все досады и огорчения этого дня. Тяжелым задумчивым взглядом сопровождая все движения дворецкого, он, наконец, приподнял завесу непроницаемой сдержанности.
— Вас зовут Гарсиа, как я понимаю?
— Да, сеньор.
— Вы всегда жили в Сан-Хорхе?
Гарсиа выпрямился с бесстрастным видом. В глубине его лишенных выражения глаз на мгновение вспыхнуло, отразившись, пламя свечей.
— Нет, сэр. Я жил в гораздо более крупных городах. И всегда у самых лучших людей. Прежнее место моей службы было у Де Аостас в Мадриде.
— Вы имеете в виду маркизу Де Аостас?
— Одну из ветвей этой семьи, сеньор.
Харрингтон Брэнд понимающе кивнул. Он бы возмутился, если бы его обвинили в снобизме. Тем не менее, он придавал большое значение общественному устройству, и ему было приятно, что этот молчаливый человек, который сейчас ему прислуживает, имеет, если можно так выразиться, аристократические рекомендации.
— Передайте поварихе, что утром я хочу ее видеть. У сына хрупкое здоровье, ему требуется особая диета.
Когда Гарсиа, поклонившись, бесшумно удалился, консул с удовлетворением заметил:
— Превосходный малый!
Слово «превосходный» — относилось ли оно к слуге, лошади или его близкому другу профессору Галеви из Парижа — было высшей похвалой в устах консула. Но на этот раз Николас не смог разделить восторг отца. Первым же косым взглядом дворецкий вызвал в нем странное неприятие, которое он не мог объяснить.
Допив кофе, консул многозначительно посмотрел на свой золотой брегет. Но Николас, на которого возбуждающе действовала необычность виллы, стал упрашивать отца погулять перед сном в саду, и тот милостиво согласился.
В пальто, укутавшем узкие плечи, дабы исключить малейшую вероятность переохлаждения, мальчик глубоко вдыхал теплый душистый воздух, лившийся, казалось, из ниоткуда, смывая все представления о пространстве и времени. И хотя гул поездки всё еще звенел в ушах Николаса, он ощущал, как на него и на сад опускается вечерний покой. Сад был больше — да что там! — огромнее, чем он ожидал, и восхитительно запущенный. От крыльца в него сквозь три ажурные перголы, сгибающиеся под тяжестью вьющихся роз, сбегала дорожка, окаймленная широким травянистым бордюром, на котором в беспорядке росли примулы и большие белые пионы. Слева были заросли мирта и олеандра, полные белых и розовых душистых цветов. С другой стороны раскинулся луг (возможно, когда-то здесь был газон), а на нем два прекрасных дерева — раскидистая катальпа и тамариск; далее, за низкой оградой и деревянным сараем, лежала каменистая пустошь, усеянная белыми валунами, колючими кактусами и сиреневыми кустиками азалии. За пустошью заросли лавра скрывали конюшню и жилые помещения, а дальше склон с чахлыми кедровыми деревцами плавно переходил в морской берег.
Николас стоял рядом с отцом, упиваясь этой красотой, его пьянили ароматы почвы и буйной растительности, и в душе у него стало зарождаться предчувствие, переходящее в уверенность: здесь он может быть счастлив. Никогда еще, ни в одном из мест, где им приходилось жить, он не ощущал ничего подобного. Он будет здесь счастлив! Снизу приглушенно доносились резкие вздохи прибоя. Радость захлестнула мальчика, он зажмурился, боясь расплакаться, и стал дышать медленно и глубоко в счастливом ожидании.
— Правда, красиво, папа? — проговорил он, желая продлить это мгновение.
Неожиданно для самого себя консул улыбнулся той редкой улыбкой, которую только Николасу дано было вызвать у отца. Прелесть сада не оставила равнодушным и его, и, обводя взглядом спутанные кусты олеандра и густую изгородь из мимозы, которой Тенни позволил расти как попало, он мысленно вынашивал не лишенные грандиозности планы благоустройства, свежих посадок, ландшафтного дизайна и садово-парковой архитектуры.
— Это может стать красивым, — снисходительно согласился он. — Нам необходим садовник. Я займусь этим завтра.
Возвращаясь в дом, он нежно смотрел на сына, тревожно думая при этом: неужели этот сад, этот чистый могучий воздух гор и моря не прибавят ему здоровья?
На втором этаже он заранее выбрал для себя и Николаса две смежные фасадные спальни, разделенные занавешенным дверным проемом, через который он сможет ночью подойти к сыну, когда будет нужно. Сам он спал очень чутко и часто страдал от бессонницы. Тем не менее, его бдительно-заботливая любовь к сыну требовала, чтобы он всегда был рядом с ним в ночные часы, когда мальчика терзали кошмары. Николас часто просыпался в холодном поту, трепеща от страха, с бешено бьющимся сердцем. Этот симптом болезни больше всего беспокоил консула.
Их чемоданы наверху уже были разобраны, и Николасу осталось только раздеться, умыться и выпить через стеклянную трубочку железосодержащую микстуру, прописанную ему профессором Галеви, а потом почистить зубы. Затем он в ночной рубашке опустился на колени рядом с отцом для молитвы. Несмотря на приобретенную за время долгого пребывания в Европе светскость, Харрингтон Брэнд оставался — в чём он признавался без тени улыбки — религиозным человеком. Он позволял себе посмеиваться над своими английскими предками, но их пуританский дух был в нем крепок. Он выслушал любимого сына, склонив голову и положив руки ему на плечи, а в конце добавил от себя особую молитву, в которой просил Всевышнего защитить их обоих и благословить пребывание в их новом жилище. Потом помолчал и глухим голосом тихо произнес слова, идущие как бы из самого его сердца:
— Мы просим Божьей милости ко всем грешникам… и особенно, мое дорогое дитя… мы просим милости к твоей матери.
Минуту спустя Николас уже лежал в большой кордовской кровати с отделанным желтой тисненой кожей и увенчанным медными набалдашниками изголовьем. Консул помедлил, с некоторой неловкостью глядя на почти исчезнувшую под большим парчовым покрывалом фигурку.
— Да, мой мальчик… ты слишком устал. Читать сегодня не будем?
У Николаса от слабости кружилась голова, веки — фиолетовые тени на бледном личике — тянул вниз непреодолимый сон. Но, зная, какое значение отец придает заключительной части их вечернего ритуала, он с усилием улыбнулся и возразил, что ни капельки не хочет спать.
Поколебавшись (совсем недолго), консул уступил своим привычкам, от которых неудержимая любовь к ребенку призывала его отказаться. Зайдя на минутку в свою спальню, он вернулся с увесистым томом «Орнитологии» Акермана, уселся на край мягкой кровати и надел очки в роговой оправе.
— Как ты помнишь, Николас, в последний вечер в Арвиле мы обсуждали интереснейшую тему — птицы Южной Африки. Сегодня мы прочтем совсем немного, чтобы не было перерыва в занятиях. — Он полистал книгу. — Итак, мы остановились здесь, — и, прочистив горло, начал читать:
«Страусы, род Struthio, — самые крупные из ныне живущих птиц. Они характеризуются наличием двух пальцев на ногах и отсутствием киля у грудной кости. Самец может достигать семи футов в высоту (2,14 м), и весить до 300 фунтов (136 кг). На песчаных равнинах и открытых местах страусы очень хорошо бегают, но загнанные в угол могут быть очень опасны. Птицы славятся своим великолепным оперением. Самцы проявляют особую заботу о потомстве…»
Глава 2
На следующий день консул встал рано и точно ко времени отбыл в офис. У Николаса же, к сожалению, ночь прошла неспокойно. Сквозь овладевшее им оцепенение проносились, причудливо сплетаясь, детали поездки и скрежет паровозных колес, шум прибоя и, непонятно почему, темная бесстрастная фигура дворецкого. И, хотя утром температура была нормальной, отец, обеспокоенный избыточным румянцем на щеках сына, настоял, чтобы тот остался в постели; но, разумеется, пообещал к обеду вернуться и решить, можно ли ему встать.
