Нацумэ Сосэки - Ваш покорный слуга кот
Однажды я был совсем сбит с толку и никак не мог понять, какая новая идея пришла в голову моему хозяину. Это было в день выдачи жалованья, когда прошел всего лишь месяц с тех пор, как я поселился в доме учителя. Хозяин вернулся из школы очень взволнованный; в руках у него был большой сверток. «Интересно, чего он там накупил», — подумал я. В свертке оказались кисти, акварельные краски, листы ватманской бумаги. С тех пор хозяин забросил утаи, хайку и, казалось, преисполнился решимости стать художником. Уже со следующего дня он начал запираться в кабинете и рисовать. Он даже отказался от послеобеденного сна. Но сколько потом люди ни вглядывались в его картины, никто не мог определить, что там нарисовано. Да и он сам, наверное, понимал, что получается не то, что нужно.
Как-то я подслушал разговор хозяина с одним его приятелем, который, кажется, был искусствоведом.
– Неважно что-то у меня получается, — жаловался мой хозяин. — Посмотришь у других — ну что здесь, казалось бы, особенного, а вот как сам возьмешься за кисть… Трудно, очень трудно…
Он действительно нисколько не кривил душой.
– Да, сначала всегда так, — отвечал гость, глядя на хозяина поверх очков в золотой оправе. — И вот что главное: ты никогда не сможешь написать хорошую картину, если твое воображение ограничено стенами дома. Послушай, что говорил старый итальянский мастер Андреа дель Сарто[9]: «Если хочешь написать настоящую картину, то изображай то, что имеется в природе, неважно что именно. Природа сама по себе большая, живая картина. На этой картине есть все: и мерцание звезд на небе, и блеск росы на траве, и летящие птицы, и бегающие животные, и плавающие в пруду рыбы, и стынущие на ветвях опавших деревьев вороны». Вот и тебе, для того чтобы стать настоящим художником, следует рисовать с натуры. Интересно, что получится…
– Как, Андреа дель Сарто действительно так говорил? А я и не знал. И он, конечно, прав, тысячу раз прав. Ведь так и должно быть, — чересчур восторженно воскликнул хозяин.
За очками в золотой оправе мелькнула ироническая усмешка.
На следующий день я, как обычно, вышел на галерею и, устроившись поудобнее, задремал. Хозяин тоже вышел из кабинета, чего раньше в это время дня с ним никогда не случалось, и, стоя позади меня, начал усиленно над чем-то трудиться. Когда я проснулся и, чуть-чуть приоткрыв один глаз, взглянул на хозяина, то обнаружил, что он старательно выполняет завет великого Андреа дель Сарто. Я не мог сдержать невольной улыбки. Хозяин попался на удочку своего приятеля и для начала решил изобразить меня. Я уже хорошо выспался, и мне страшно хотелось потянуться и зевнуть. Но хозяин работал с упоением, и я понял, что стоит мне пошевелиться, как все пойдет насмарку, а поэтому терпел изо всех сил. Он уже нанес на бумагу контуры моего тела и сейчас раскрашивал мордочку.
Сознаюсь, что как кот я не представляю собой превосходнейшего экземпляра. Можно смело сказать, что я не отличаюсь от других котов ни ростом, ни цветом и красотой шерсти, ни чертами мордочки. Но при всей своей заурядной внешности я никак не могу согласиться, что похожу на страшилище, которое в это время рисовал мой хозяин. Прежде всего я совсем другого цвета. Шкурка у меня как у персидской кошки — светло-серая, с желтоватым оттенком и с черными блестящими, как лак, пятнами. Уж что-что, а это всякий может разглядеть. На картине же я был не желтым и не черным, не серым и не коричневым. Да что говорить, здесь не было даже смешения этих цветов! Одним словом, это был весьма своеобразный цвет, иначе и не скажешь. Но что самое удивительное — так это глаза. Вернее, глаз на картине вовсе не было. На первый взгляд это представлялось вполне резонным: ведь хозяин рисовал меня, когда я спал. Но дело в том, что на рисунке не было даже какого-либо намека на глаза; сколько ни гадай — никак не угадаешь, то ли это слепая кошка, то ли спящая. И я подумал про себя: «Что бы там ни говорил Андреа дель Сарто, а такая картина никуда не годится». Однако при всем этом нельзя было не восхищаться тем огромным рвением, с которым работал мой хозяин. Я всеми силами старался не шевелиться, но мне уже давно хотелось пойти по нужде. Внутри у меня все напряглось, я не мог больше терпеть ни минуты. Вот и пришлось волей-неволей позабыть все приличия: я потянулся, выставив далеко вперед лапы и низко пригнув голову, и сладко зевнул. После этого уже, конечно, не стоило сидеть неподвижно, ведь так или иначе я спутал хозяину все его планы. Поэтому я поднялся и не спеша пошел за дом по своим делам. Но в это время раздался крик хозяина: «Ах, черт бы тебя побрал!» Гнев, отчаяние слышались в его голосе. Когда хозяин ругается, он всегда употребляет это выражение: «Черт бы тебя побрал». Такая уж у него привычка; да он и не знает других ругательств. Я же подумал: «Потерпел бы с мое, тогда бы не кричал „черт бы тебя побрал“. Не очень-то это вежливо». Обычно он так ругается, когда я забираюсь к нему на спину, но если лицо у него в эту минуту хоть чуточку добреет, я ему охотно прощаю грубость. Однако еще ни разу не случалось, чтобы он уважил хотя бы одно мое желание. Вот и сейчас мне было очень больно услышать это «черт бы тебя побрал», когда я встал, чтобы пойти помочиться. Вообще люди слишком полагаются на свою физическую силу, а поэтому все они такие зазнайки. И неизвестно, каких пределов может достигнуть их зазнайство в будущем, если только не появятся какие-нибудь более сильные существа и не станут над ними издеваться.
Можно было бы мириться с человеческим своенравием, если бы оно проявлялось только так; но дело в том, что мне известны случаи, когда людская несправедливость достигала прямо-таки вопиющих размеров. За нашим домом есть небольшой, всего в каких-нибудь десяток цубо[10] сад, в котором растет несколько чайных кустов. Здесь много уютных солнечных мест. Когда дети начинают слишком шуметь и в доме нельзя спокойно отдохнуть, когда у меня плохое настроение или я голоден, я всегда ухожу сюда и наслаждаюсь покоем.
Однажды, в погожий осенний день около двух часов пополудни, я, хорошенько отдохнув после обеда, вышел на улицу и, прогуливаясь, забрел в сад. Я не спеша прохаживался между чайными кустами, обнюхивая их корни, пока не добрался до забора, который огораживает сад с запада. На засохшем кусте хризантемы, пригибая его своей тяжестью к земле, не обращая внимания на то, что творится вокруг, спал большой кот. Громко храпя и вытянувшись во всю длину, он продолжал спать даже тогда, когда я подошел совсем близко, — может быть, он не заметил моего приближения, а может, и заметил, но сделал вид, что ему решительно все равно. Забраться в чужие владения и так спокойно спать — нет, я не мог не удивиться такой дерзкой отваге. Он был весь черный, без единой отметины. Яркое, полуденное солнце щедро освещало его своими лучами, и казалось, что в мягкой шерсти кота все время вспыхивают неуловимые огоньки. Незнакомец был так великолепно сложен, что его можно бы было смело принять за короля кошек. Он был наверняка в два раза больше меня. Восхищение и любопытство заставили меня забыть обо всем другом; пораженный великолепием незнакомца, я застыл на месте и принялся в упор разглядывать его. Тем временем слабый осенний ветерок тихонько качнул свесившиеся через забор ветви павлонии, и несколько листьев с легким шорохом упало на куст хризантемы. Король кошек вдруг открыл глаза, громадные и совершенно круглые, как блюдце. Этот миг я запомнил на всю жизнь. Блеск его глаз затмевал даже янтарь, который так высоко ценится у людей. Незнакомец не шевелился. Взгляд его прекрасных глаз, из самой глубины которых, казалось, лились потоки света, остановился на моем ничтожном лбу. Он спросил:
– А ты, собственно говоря, кто такой?
Тут я подумал, что такая форма обращения выглядит несколько вульгарной в устах короля кошек, но в его голосе чувствовалась сила, способная привести в трепет даже собаку, и я стоял молча, объятый страхом. Но и молчать тоже было опасно. Поэтому, стараясь по возможности сохранить самообладание, я ответил:
– Я — кот, просто кот, у меня еще нет имени.
Сердце мое в эту минуту билось быстрее, чем когда-либо. Он насмешливо произнес:
– Что? Кот? Подумаешь, тоже мне кот… А где ты живешь?
«Какой наглец», — подумал я и с достоинством сказал:
– Я живу в доме здешнего учителя.
– Ах, учителя, я так и думал. То-то ты такой тощий.
Он был королем и мог безнаказанно говорить что угодно. Но из его манер я заключил, что незнакомец не из хорошего дома. Однако он был сытым, гладким — сразу видно, что живет в довольстве и ест вволю. И я не мог удержаться, чтобы не спросить:
– А ты откуда?
– Я — Куро, живу у рикши, — отвечал он высокомерно.
Этот Куро был известен как отпетый хулиган. О нем знали все
в округе. Он слыл сильным, дурно воспитанным котом — сказывалось влияние рикши. Поэтому мы избегали водить с ним знакомство, но и ссориться боялись.
