Юрий Орлицкий - Русские поэты второй половины XIX века
Блок и его единомышленники – поэты серебряного века, – напротив, оказались романтиками. Они согласны были ходить без сапог, но при том знать Шекспира назубок. По крайней мере, вскоре грянувший кровавый Октябрь вполне предоставил им такую возможность: чудом возникшее издательство «Всемирная литература» давало заработать переводами на кусок хлеба, но на обувь уже не хватало…
Поэты и критики серебряного века вызвали из бездны забвения своих учителей. Тот же Блок готовил издание Аполлона Григорьева и называл в числе своих учителей Полонского; Брюсов с педантичной настойчивостью искал предшественников русского символизма в традиции лирики прошлого века, Городецкий издавал и пропагандировал Никитина, Пяст – Мея, Кузьмина-Караваева – Хомякова; Дмитрий Мережковский, Борис Садовский и Юлий Айхенвальд сочувственно писали и издавали целые книги о русских поэтах прошлого…
Потом вновь наступила тьма. Идеологизированному еще больше, чем русское общество второй половины прошлого века, Советскому государству не нужны были многочисленные поэты прошлого, каждый со своим «вывертом» и «художественными особенностями». Верный своим хозяевам, бард революции Маяковский уверенно посылает всех их «куда-нибудь на ща», где, впрочем, и сам вскоре оказывается.
В школьных учебниках и академических трудах количество поэтов год от года уменьшается. А Пушкин и другие «генералы классики» (все по тому же Маяковскому, только более раннего «разлива») на глазах же становятся все тоньше: «рекомендованными для чтения» оказываются только их избранные произведения.
Конечно, каждый год выходят в свет синие томики «Библиотеки поэта» – серии, спасающей «нерекомендованную» русскую поэзию от окончательного забвения. Над ними работают лучшие филологи, к ним пишут «защитительные» предисловия честные поэты. Но и тут сильна цензура: стихи мараются, комментарии «подтягивают» классиков и полуклассиков к необходимому идеологическому стандарту. А кто совсем не подходит, остаются за рамками серии. Сама же она тоже носит сомнительное название: очевидно, что читать все эти книги имеют право только поэты…
Похоже, нынешнее время снова век поэзии. По крайней мере, ее активно издают, причем без купюр и иных ограничений. И пока не запрещают читать, даже вслух. И не только свои (хотя они тоже стоят того, потому уже, что вновь сравнивают поэзию с молитвой, а не с добычей смертоносного радия), но и написанные сто и двести лет назад. Хотя большинство читателей предпочитают все-таки прозу, да позабористее. Впрочем, это тоже вполне естественно. А значит – не вполне безобразно.
Так, может быть, пришло наконец то время, о котором так прозорливо писал в свое время старший друг Пушкина Петр Андреевич Вяземский: «Поэт носит свой мир с собою: мечтами своими населяет он пустыню, и, когда говорить ему не с кем, он говорит сам с собою. Вероятно, вот отчего многие из прозаистов и почитают поэтов безумцами. Они не понимают, что за выгода поэту говорить на ветер в уповании, что ветер этот когда-нибудь и куда-нибудь занесет звуки их души; что они сольются в свое время с отзывами всего прекрасного и не исчезнут, потому что когда есть бессмертие души, то должно быть и бессмертие поэзии. Проза должна более или менее говорить присутствующим; поэзия может говорить и отсутствующим: ей не нужно непосредственной отповеди наличных слушателей. На поэзию есть эхо: где-нибудь и когда-нибудь оно откликнется на ее голос».
Ю. ОрлицкийРусские поэты второй половины XIX века
Федор Глинка
Военная песнь, написанная во время приближения неприятеля к Смоленской губернии
Раздался звук трубы военной,
Гремит сквозь бури бранный гром:
Народ, развратом воспоенный,
Грозит нам рабством и ярмом!
Текут толпы, корыстью гладны,
Ревут, как звери плотоядны,
Алкая пить в России кровь.
Идут, сердца их – жесткий камень,
В руках вращают меч и пламень
На гибель весей и градов!
В крови омоченны знамена
Багреют в трепетных полях,
Враги нам вьют вериги плена,
Насилье грозно в их полках.
Идут, влекомы жаждой дани, —
О страх! срывают дерзки длани
Со храмов Божьих лепоту!
Идут – и след их пепл и степи!
На старцев возлагают цепи,
Влекут на муки красоту!
Теперь ли нам дремать в покое,
России верные сыны?!
Пойдем, сомкнемся в ратном строе,
Пойдем – и в ужасах войны
Друзьям, отечеству, народу
Отыщем славу и свободу,
Иль все падем в родных полях!
Что лучше: жизнь – где узы плена,
Иль смерть – где росские знамена?
В героях быть или в рабах?
Исчезли мира дни счастливы,
Пылает зарево войны:
Простите, веси, паствы, нивы!
К оружью, дети тишины!
Теперь, сей час же мы, о други,
Скуем в мечи серпы и плуги:
На бой теперь – иль никогда!
Замедлим час – и будет поздно!
Уж близко, близко время грозно:
Для всех равно близка беда!
И всех, мне мнится, клятву внемлю:
Забав и радостей не знать,
Доколе враг святую землю
Престанет кровью обагрять!
Там друг зовет на битву друга,
Жена, рыдая, шлет супруга
И матерь в бой – своих сынов!
Жених не мыслит о невесте,
И громче труб на поле чести
Зовет к отечеству любовь!
Песнь русского воина при виде горящей Москвы
Темнеет бурна ночь, темнеет,
И ветр шумит, и гром ревет;
Москва в пожарах пламенеет,
И русский воин песнь поет:
«Горит, горит царей столица;
Над ней в кровавых тучах гром
И гнева Божьего десница…
И бури огненны кругом.
О Кремль! Твои святые стены
И башни горды на стенах,
Дворцы и храмы позлащенны
Падут, уничиженны, в прах!..
И всё, что древность освятила,
По ветрам с дымом улетит!
И град обширный, как могила
Иль дебрь пустынна, замолчит!..
А гордый враг, оставя степи
И груды пепла вкруг Москвы,
Возвысит грозно меч и цепи
И двигнет рать к брегам Невы…
Нет, нет! Не будет пить он воды
Из славных невских берегов:
Восстали рати и народы,
И трон царя стрежет любовь!
Друзья, бодрей! Уж близко мщенье:
Уж вождь, любимец наш седой,
Устроил мудро войск движенье
И в тыл врагам грозит бедой!
А мы, друзья, к творцу молитвы:
О, дай, всесильный, нам, творец,
Чтоб дивной сей народов битвы
Венчали славою конец!»
Вещал – и очи всех подъяты,
С оружьем длани к небесам:
Блеск молний пробежал трикраты
По ясным саблям и штыкам!
Мотылек
В весенний вечерок приятный,
Как сизый сумрак мир одел,
На розе пышной, ароматной
Усталый мотылек присел;
В отрадах, в море наслажденья,
Счастливец нектар пьет забвенья…
Но вдруг соседственный чертог
Огней рядами осветился,
Безумец блеском ослепился
И одолеть себя не мог.
Летит, сияньем увлеченный,
Кружит, порхает близ свечи.
Куда? – безумец заблужденный!
Остановись!.. Сии лучи…
Но он уж в них, уж он пылает,
Дрожит, горит – и умирает!
Напрасно с утренней зарей,
На розе пробудясь душистой,
Подруга раннею порой,
Ища дружка в траве росистой,
Порхает в грусти по цветкам
И день проводит весь в тревоге.
Его уж нет!.. погиб в чертоге
В урок и страх всем мотылькам.
Так жаждой почестей влекомы,
Оставя тень родных лесов
И мирны отческие домы,
Где ждут нас дружба и любовь,
Прельщенны ложными лучами,
Бежим, слепые, за мечтами,
Бежим у славы взять венец;
О, как мы с мотыльком тут сходны!
Мы также к заблужденьям сродны:
От них ему и нам конец.
Призывание сна
Заря вечерняя алеет,
Глядясь в серебряный поток;
Зефир с полян душистых веет,
И тихо плещет ручеек.
Молчат поля, замолкли селы,
И милый голос филомелы
Далеко льется в тишине…
В полях туманы улеглися;
Дрожащи звезды в вышине
За легкой дымкою зажглися…
Но мне прелестный вид небес,
Земли роскошные картины,
Ни сей цветущий свежий лес,
Ни миловидные долины
Не могут счастья принести.
Не для меня красы природы,
И вам, мои младые годы,
Вам в тайной грусти отцвести!..
Приди ж хоть ты на глас призывный,
В своих мечтах и горях дивный,
О друг несчастных, кроткий сон!
Приди – и ласковой рукою
Склони печального к покою
И утоли сердечный стон!
Меня зовут в страну мечтаний…
Не твой ли то приветный глас?
Сокрой от утомленных глаз
Картины бедствий и страданий…
Туда! к сияющим звездам,
Из сей обители порока,
Из-под руки железной рока,
Туда, к надзвездным высотам!..
Ах, покажи мне край прелестный,
Где истина, в красе чудесной,
В своих незыблема правах;
Где просвещенью нет препоны,
Где силу премогли законы
И где свобода не в цепях!..
Приди!.. Но ты не внял призванье,
Горит досадный утра свет,
И новый день меня зовет
Опять на новое страданье!..
К Пушкину
