Вильям Теккерей - Ярмарка тщеславия
В честолюбии, в тщеславии Теккерей видел типичный для английского общества недостаток, своего рода порок, который он заклеймил особым словом — «снобизм». Слово «сноб» существовало в английском языке и прежде. Первоначально оно значило — «подмастерье сапожника». Среди студенческой молодежи во времена Теккерея этим словом нередко называли грубых, невежественных мещан. Затем, в большой мере с легкой руки Теккерея, оно стало применяться к людям, пресмыкающимся перед теми, кто стоит выше их на общественной лестнице, и презирающим тех, кто стоит ниже. За титул, за высокий пост, за положение в свете сноб готов продать и предать даже самых близких ему людей. А титулы и почести добываются за деньги, и сноб добывает их любыми способами. Он тянется к деньгам не из простого корыстолюбия, но с тем, чтобы возвыситься.
Снобизм для Теккерея — типичнейшая черта современного ему английского общества. Но действие «Ярмарки Тщеславия» он отнес в прошлое, расположив события романа не в 40-х годах, когда он был написан, а приблизительно между 1815 и 1830 годами. При этом Теккерей отмечал, что за первую половину столетия нравы в Англии мало изменились. Тем более не сразу понятно, что же побудило его оглянуться почти на тридцать лет назад, вместо того чтобы рисовать современные нравы.
Начало 30-х годов — время, когда в Англии подготавливалась и затем была осуществлена парламентская реформа (1832). От нее ожидали больших перемен. Эти ожидания не оправдались, и реформа принесла много разочаровании, в том числе — английским рабочим. Вскоре возникло первое пролетарское революционное движение — чартизм.
Чартистское движение не оставило Теккерея равнодушным. Он неоднократно упоминал о нем в своих письмах, составлял для газет отчеты о чартистских митингах, читал социалистическую литературу и даже собирался поместить в одном из английских журналов обзор чартистских изданий. Однако смысла чартизма как революционного движения он не понял: демократ и республиканец, Теккерей отнюдь не был революционером, в чем признавался и сам.
Тем не менее и у него реформа вызывала глубокое недовольство. Она не принесла никакого облегчения народу и оказалась выгодной преимущественно крупным промышленникам, потому что значительное количество мест в парламенте получили большие города, тогда как прежде некоторые важные центры, например Бирмингем, не имели своих депутатов вовсе. При этом имущественный ценз остался высоким, влияние промышленников было огромно, и избрание того или иного депутата оказалось фактически в их руках. Некоторый ущерб был нанесен дворянству благодаря уничтожению прав «гнилых местечек» — так назывались городки с малым числом населения, которые по давней разверстке посылали в парламент своих депутатов, и притом угодных крупным окрестным землевладельцам. В распоряжении некоторых из таких «гнилых местечек» в XVIII веке находилось до нескольких десятков мест в парламенте. (В романе Теккерея упоминается, что помещики Кроули теряют два места в парламенте, что, между прочим, не помешало одному из них, молодому сэру Питту, подвизаться на политическом поприще.)
Дворянство чувствовало себя ущемленным реформой, и консерваторы пошли в наступление: было создано движение, носившее название «Молодая Англия», или «тори-чартизм». Его программу составил Бенджамин Дизраэли, впоследствии один из первых идеологов английского империализма. Теориям Дизраэли оказал известную поддержку Томас Карлейль. Карлейль остроумно критиковал существующее в Англии социальное неравенство и с этой точки зрения заслужил даже похвалу Энгельса. Однако его положительная программа носила консервативно-утопический характер. Идеализируя феодальное прошлое, усматривая в нем черты ценной, как ему казалось, патриархальности, Карлейль призывал возродить ее на новой основе, внушив капиталистам-промышленникам, что они обязаны проявлять отеческую заботу о своих рабочих, подобно тому как феодалы якобы заботились о своих крепостных. Подобных взглядов придерживался отчасти журнал «Фрейзерс мэгазин», — ориентация, исподволь нарушаемая на его страницах Теккереем.
Теккерей ненавидел все, что осталось от феодальных порядков, считал палату лордов зловредным наростом на теле государства и говорил, что пора британскому льву потрясти гривой, чтобы избавиться от забравшихся в нее паразитов, то есть аристократии. Он издевался над лордопоклонством, зло пародировал роман Дизраэли «Конингсби», где речь шла о молодом аристократе и выдвигались аристократические идеи переустройства общества. Когда Карлейль сослался в «Прошлом и настоящем» (1843) на «Айвенго» Скотта и вслед за ним современники увидели в этом романе картину идеальных нравов средневековья, Теккерей написал на «Айвенго» пародию («Ревекка и Ровенна», 1850 г.), хотя ценил Скотта, историка и романиста. Теккерей часто изображал в карикатурном виде мелкие германские княжества — как, например, в последних главах «Ярмарки» — именно потому, что усматривал там дожившие до XIX века черты феодального уклада.
И все же реформа 1832 года, несколько ущемив права дворянства, как бы набросила флер на порядки и нравы и многих убедила в том, что страна идет по пути прогресса. Напротив, предыдущий период представлялся эпохой, когда консервативные традиции могли расцветать пышным цветом. Вскоре после революции 1789 года в Англии и во Франции распространилось учение Эдмунда Берка, согласно которому эти традиции — ценнейшее наследство Англии, оставшееся ей от прошлого, и потому ломать их нельзя иначе, как с чрезвычайной осторожностью. Сочинение Берка «Размышления о Французской революции» (1790) стало настольной книгой английских консерваторов, которые в начале XIX века почти бессменно находились у власти. Между тем еще в первые годы своего сотрудничества во «Фрейзерс мэгазин» Теккерей писал, что век разбойников, то есть средние века, которые восхвалял Берк, безвозвратно прошел, чтобы дать место новому веку — веку обманщиков и мошенников.
Когда владыкой большей части Европы был Наполеон I, многие верили, что он способен хотя бы отчасти защитить свободы, завоеванные во время Французской революции. С его падением и бесславным поражением при Ватерлоо не осталось и этой иллюзорной надежды. А что она была иллюзорной, отдали себе отчет уже многие из его современников, поняв, наконец, как понял с болью в сердце Байрон, что Наполеон — честолюбец из честолюбцев и потому должен был превратиться в деспота. Для последующих поколений тщеславие Наполеона стало неоспоримой чертой его личности и образа правления. В одном из очерков парижского цикла, полемизируя с Луи Бонапартом, будущим Наполеоном III, и осуждая его попытку возродить бонапартистские идеи и культ Наполеона I, Теккерей указывал, что великий император создал собственную аристократию, честолюбивую и порочную, как всякая аристократия.
Таким образом, время, которое Теккерей избрал объектом изображения в своем романе, было в его глазах периодом упрочения консервативных традиций и питательной почвой для честолюбия. В это время процветали маркизы Стайн, потомственные снобы из породы средневековых «разбойников», и Осборны, сравнительно недавно получившие силу «мошенники». Однако люди 40-х годов узнали себя на страницах романа, и это означало, что, несмотря на якобы большие демократические реформы, в Англии, по сути дела, мало что изменилось.
С другой стороны, если бы Теккерей не ограничил свою картину нравов четкими историческими рамками, то получилось бы, что он пишет об английском образе жизни вообще и рисует его таким, каким он был извечно и останется навсегда. В таком случае нечего было бы ратовать за его улучшение и ждать перемен.
Стремясь поднять бытописание до уровня истории нравов, Теккерей брал за образец романы Фильдинга и Смоллета. Среди современных ему романов он особенно ценил «Пиквикский клуб» Диккенса. Вместе с тем он считал, что история нравов, отраженная в романе, отличается от исторических трудов в одном, очень существенном, отношении: историк регистрирует факты в хронологической последовательности и говорит преимущественно о правителях, монархах, государственных деятелях и полководцах, тогда как романист повествует о частной жизни обыкновенных смертных, что позволяет ему отмечать, насколько в их поступках сказывается влияние общества, и тем самым привлекать внимание читателя к моральным проблемам.
Конечно, разные люди испытывают это влияние с неодинаковой силой, и в их поведении оно проявляется различно. Многие члены общества, где царит снобизм, сохраняют в романе Теккерея проблески человеческих чувств и даже добродетелей. Других персонажей автор иногда наделяет свойствами, которые отчасти смягчают их отрицательные черты: в одних случаях — недостатком образования или просто ума, в других — болезнями или старческой немощью. Поэтому у Теккерея даже отъявленные негодяи никогда не превращаются в могущественных злодеев. Сильный, деятельный характер легко привлекает симпатии читателя, который, любуясь его умом, смелостью и предприимчивостью, прощает его злодеяния. Так часто и бывало с героями популярных в то время романов о ворах и разбойниках, которые Теккерей недолюбливал. Ему были ненавистны все, кто силой навязывал людям свою волю и попирал их права и достоинство, будь то владыка целого континента, как Наполеон I, или любой мелкотравчатый деспот, тиранящий свою семью. Теккерей был противником любых попыток их героизации и потому так отрицательно относился к обольстительным злодеям приключенческих романов. В его собственных произведениях нет персонажей, написанных одной черной краской, хотя у его знаменитого современника Диккенса подобные персонажи встречались нередко.
