Эрнест Хемингуэй - За рекой, в тени деревьев
– Не понимаю, – сказал охотник, который только собирался стать охотником и пока что был полковником пехотных войск армии Соединенных Штатов, а раньше занимал генеральскую должность.
– Я ведь не первый день вас знаю, полковник. А может, мне только кажется, что я вас знаю давно?
– Нет, тебе это не кажется, – сказал полковник.
– Что-то мы оба будто романс запели, – сказал врач. – Только смотри не стукнись обо что-нибудь твердое и следи, чтобы в тебя не попала искра, раз ты так набит нитроглицерином! Хорошо бы на тебя навесить предохранительный знак, как на цистерну с горючим.
– А кардиограмма у меня в порядке? – спросил полковник.
– Кардиограмма у вас, полковник, замечательная! Не хуже, чем у двадцатипятилетнего. Да такой кардиограмме позавидуешь и в девятнадцать лет!
– Тогда чего же тебе надо? – спросил полковник.
Когда наглотаешься нитроглицерина, иногда немного подташнивает; ему хотелось, чтобы осмотр поскорее кончился. Ему хотелось поскорее лечь и принять соду. «Эх, я мог бы написать руководство по тактике обороны для взвода с высоким давлением, – подумал он. – Жаль, что нельзя ему этого сказать. А почему бы, в сущности, не сознаться и не попросить у суда снисхождения? Не сможешь, – сказал он себе. – Так до конца и будешь твердить, что невиновен».
– Сколько раз ты был ранен в голову? – спросил врач.
– Ты же знаешь, ответил полковник. – В формуляре сказано.
– А сколько раз тебе попадало по голове?
– О, господи! – Потом он спросил: – Ты спрашиваешь официально или как мой личный врач?
– Как твой личный врач. А ты думал, что я хочу подложить тебе свинью?
– Нет, Вес, не думал. Прости меня, пожалуйста. Что ты спросил?
– Сколько у тебя было контузий?
– Серьезных?
– Когда ты терял сознание или ничего не мог вспомнить.
– Штук десять, – сказал полковник. – Считая и падение с лошади. А легких три.
– Ах ты старый хрен, – сказал врач. – Вы уж меня извините, господин полковник!
– Ну как, можно идти? – спросил полковник.
– Да, господин полковник, – сказал врач. – У вас все в порядке.
– Спасибо. Хочешь, поедем со мной, постреляем уток на болотах в устье Тальяменто? Чудная охота. Там имение одних славных итальянских парнишек: я с ними познакомился в Кортине.
– А болота – это где водятся кулики?
– Нет, в тех местах охотятся на настоящих уток. Парнишки очень славные. И охота чудная. Настоящие утки. Гоголи, шилохвостки, чирки. Даже гуси попадаются. Не хуже, чем у нас дома, когда мы были ребятами.
– Ну, я-то был ребенком в тридцатом году.
– Вот это подлость! Не ожидал от тебя.
– Да я совсем не то хотел сказать. Я просто не помню, чтобы у нас хорошо было охотиться на уток. К тому же я рос в городе.
– Тем хуже! Всем вам, городским мальчишкам, грош цена!
– Вы это серьезно, полковник?
– Конечно, нет. Какого черта ты спрашиваешь?
– Со здоровьем у вас все в порядке, полковник, – повторил врач. – Жалко, что я не могу с тобой поехать. Но я и стрелять не умею.
– Ну и черт с ним, – сказал полковник. – Какая разница? У нас в армии никто не умеет стрелять. Мне очень хотелось, чтобы ты со мной поехал.
– Я вам дам еще одно лекарство, вдобавок к тому, что вы принимаете.
– А разве есть такое лекарство?
– По правде говоря, нет. Хотя они там что-то придумывают.
– Ну и пусть придумывают, – сказал полковник.
– Весьма похвальная жизненная позиция, господин полковник.
– Иди к черту. Так ты не хочешь со мной ехать?
– С меня хватит уток в ресторане «Лоншан» на Медисонавеню, – сказал врач. – Летом там кондиционированный воздух, а зимой тепло. Не надо вставать чуть свет и напяливать на себя теплые кальсоны.
– Ладно, городской пижон. Что ты понимаешь в жизни?
– И никогда не хотел понимать, – сказал врач. – А со здоровьем у вас все в порядке, господин полковник.
– Спасибо, – сказал полковник и вышел.
ГЛАВА 3
Это было позавчера. А вчера он выехал из Триеста в Венецию по старой дороге, которая шла от Монфальконе до Латизаны и потом прямо по равнине. Шофер у него был хороший, и он спокойно привалился к спинке переднего сиденья, поглядывая на места, которые знал еще мальчишкой.
«Сейчас они выглядят совсем иначе, – думал он. – Наверное, потому, что расстояния кажутся другими. Когда стареешь, все как будто становится меньше. Да и дороги теперь получше, и пыли такой нету. Когда-то я проезжал здесь на грузовике. Но чаще мы ходили пешком. Все, о чем я тогда мечтал, – это найти хоть полоску тени для привала и колодец на крестьянском дворе. И, конечно, – канаву. Ну до чего же меня в те времена привлекали канавы!»
Они свернули и по временному мосту переехали через Тальяменто. Берега зеленели, а на той стороне, где было поглубже, какие-то люди удили рыбу. Взорванный мост восстанавливали, гулко стучали клепальные молотки, а в восьмистах ярдах от моста стояли разрушенный дом и службы; по развалинам усадьбы, когда-то построенной Лонгеной, было видно, где сбросили свой груз средние бомбардировщики.
Нет, вы подумайте, – сказал шофер. – У них что ни мост, что ни станция – кругом на целые полмили одни развалины.
– Отсюда мораль, – сказал полковник, – не строй себе дом или церковь и не нанимай Джотто писать фрески, если твоя церковь стоит в полумиле от моста.
– Я так и знал, господин полковник, что тут должна быть своя мораль, – сказал шофер.
Они миновали разрушенную виллу и выехали на прямую дорогу; в кюветах, обсаженных ивами, еще стояла темная вода, а на полях росли шелковицы. Впереди ехал велосипедист и читал газету, держа ее обеими руками.
– Если летают тяжелые бомбардировщики – другая мораль: отступи на целую милю, – сказал шофер. – Правильно, господин полковник?
– А если управляемые снаряды, то не на одну, а на двести пятьдесят миль. Ну-ка, погудите велосипедисту!
Шофер погудел, и тот съехал на обочину, так и не взглянув на них и не притронувшись к рулю. Когда они проезжали мимо, полковник высунулся, чтобы поглядеть, какую он читает газету, но заголовка не было видно.
– По-моему, теперь вообще не стоит строить себе красивых домов или церквей и нанимать этого, как его – как вы его назвали? – писать фрески.
– Джотто. Но это мог быть и Пьетро делла Франческа и Мантенья. И даже Микеланджело.
– Вы, видно, здорово знаете всех этих художников?
Теперь они ехали по прямому отрезку дороги и, стараясь наверстать время, гнали так, что один крестьянский дом словно наплывал на следующий; они почти сливались друг с другом, и видно было лишь то, что находилось далеко впереди и двигалось навстречу. За боковым стеклом тянулся безликий плоский пейзаж зимней равнины. «Я, пожалуй, не так уж люблю быструю езду, – думал полковник. – Хорош был бы Брейгель, заставь его наблюдать натуру из мчащегося автомобиля!»
– Художников? – переспросил он. – Да нет, Бернхем, не так уж много я про них знаю.
– Моя фамилия Джексон, господин полковник, Бернхема послали отдыхать в Кортину. Хорошее место, господин полковник.
– У меня, видно, память сдавать стала, – сказал полковник. – Простите, Джексон. Да, место там хорошее. Кормят недурно. Уход приличный. И никто к тебе не пристает.
– Это верно, господин полковник, – согласился Джексон. – Но я вас спросил о художниках из-за всех их мадонн. Я решил, что и мне надо посмотреть картины, и пошел во Флоренции в самое большое здание, какое у них есть.
– Уффици? Питти?
– Понятия не имею, как оно называется. Но самое большое, какое там есть. Смотрел я, смотрел, пока меня от этих мадонн не замутило. Верно, тот, кто в картинах мало разбирается, только и видит что одних мадонн, и очень ему от этого муторно. Знаете, что мне кажется? Вы, верно, заметили, как все они тут помешаны на этих своих bambini[1], и чем меньше у них еды, тем больше bambini, a им все мало! Вот я и думаю, что их художники тоже были большими любителями bambini, как все итальянцы. Не знаю, те ли именно, кого вы назвали, и поэтому о них разговор особый, да вы меня и поправите, если я что скажу не так. Но мне лично сдается, что все эти мадонны – а я их, ей-богу, навидался досыта, – или, вернее сказать, все эти художники, которые только и знали, что рисовать мадонн… у всех у них только и были на уме что bambini… не знаю, поймете вы меня или нет…
– Не надо забывать, что им приходилось писать на одни только религиозные сюжеты.
– Это конечно, господин полковник. Значит, вы считаете, что взгляд мой правильный?
– Пожалуй. Только дело тут все же обстоит сложнее.
– Понятно, господин полковник. Взгляд мой на это дело еще не вполне окончательный.
– А у вас есть еще какие-нибудь взгляды насчет искусства, Джексон?
– Нет, господин полковник. Пока что я додумался только насчет bambini. Но чего бы мне хотелось – это чтобы они покрасивей нарисовали ту горную местность вокруг Кортины.
