Джордж Элиот - Мидлмарч
— Как, прямо сейчас? — спросил он с некоторым удивлением.
— Да, это очень важно, — сказала Селия.
— Помни, Селия, я не могу ее видеть, — сказал сэр Джеймс.
— Даже если она откажется от этого брака?
— Есть ли смысл об этом говорить? Впрочем, я иду в конюшню. Скажу Бригсу, чтобы тебе подали карету.
Селия полагала, что говорить, возможно, и нет смысла, зато есть смысл, причем немалый, в том, чтобы поехать в Лоуик и попытаться оказать влияние на Доротею. В годы девичества она была убеждена, что способна вразумить сестру сказанным к месту словом — приоткрыть оконце и рассеять трезвым дневным светом собственного здравомыслия причудливое мерцание цветных фонариков, сквозь мозаику которого рассматривала мир Додо. К тому же Селия как мать семейства имела все основания давать советы бездетной сестре. Кто еще способен понять Додо так хорошо, как она, кто любит ее так же нежно?
Доротею она застала в будуаре, и та вспыхнула от радости, что сестра приехала к ней тотчас же, едва узнала о предстоящем замужестве. Она заранее представляла себе негодование своих родных, даже несколько его преувеличивая, и опасалась, что Селия не пожелает с ней знаться.
— Ах, Киска, как я счастлива тебя видеть! — сказала Доротея с веселой улыбкой, кладя руки на плечи Селии. — А я уж думала, ты не захочешь ко мне приезжать.
— Я не привезла Артура, потому что очень торопилась, — сказала Селия, и сестры сели друг против друга на стулья, соприкасаясь коленями.
— Видишь ли, все это очень скверно, Додо, — мягким грудным голосом проговорила Селия, и ее хорошенькое личико не омрачила даже тень досады. Ты ужасно нас всех огорчила. Да я просто не представляю себе, как все это будет, ты ведь не сможешь жить в таких условиях. А твои проекты! Ты хоть о них подумай. Джеймс взял бы на себя все хлопоты, а ты по-прежнему всегда делала бы только то, что тебе нравится.
— Наоборот, душа моя, — сказала Доротея. — Мне никогда не удавалось делать то, что мне нравится. Я пока еще не осуществила ни одного из своих проектов.
— Потому что тебе всегда хотелось невозможного. Но ты задумаешь что-нибудь осуществимое, и у тебя все получится. И потом, как ты можешь выйти за мистера Ладислава, если никому из нас даже в голову не приходило, что ты могла бы стать его женой? Джеймс потрясен, с ним ужас что творится. И к тому же это так на тебя не похоже. Мистер Кейсобон еще куда ни шло — с такой возвышенной душой и такой старый, унылый, ученый, а теперь вдруг мистер Ладислав, у которого нет ни поместья, ни вообще ничего. Я думаю, все дело в том, что тебе непременно нужно создать себе какое-нибудь неудобство.
Доротея засмеялась.
— Нет, я вовсе не шучу, Додо, — с еще более серьезным видом продолжала Селия. — Как ты будешь жить? В каком окружении? И мы никогда больше с тобой не увидимся… а маленький Артур — ты и не думаешь о нем, а мне казалось, ты к нему так привязана…
На глазах Селин — что случалось нечасто — появились слезы, ее губы задрожали.
— Селия, милая, — с ласковой грустью произнесла Доротея. — Если мы с тобою никогда не увидимся, то не по моей вине.
— Нет, по твоей, — все с той же жалобной миной возразила Селия. — Разве я могу к тебе приехать или пригласить тебя к себе, если Джеймс так негодует? Он считает, что нельзя так делать, что ты дурно поступаешь, Додо. Но ты вечно затеваешь что-то несуразное, а я все равно тебя люблю. И где ты будешь жить — просто ума не приложу. Куда ты поедешь?
— Я поеду в Лондон, — сказала Доротея.
— Да разве ты сможешь всю жизнь прожить в городском доме, прямо на улице? И в такой бедности. Я бы делилась с тобой поровну всеми нарядами, только как это сделать, если мы никогда не увидимся?
— Спасибо, Киска, — с пылкой нежностью сказала Доротея. — Не тревожься: может быть, Джеймс меня когда-нибудь простит.
— Но куда лучше было бы, если бы ты не выходила замуж, — сказала Селия, вытирая глазки и вновь переходя в наступление. — Все бы сразу стало на свои места. Да и зачем тебе делать такое, чего от тебя никто не ожидал? Джеймс всегда твердит, что ты рождена быть королевой, а разве королева могла бы так поступить? Ты же вечно совершаешь ошибки, Додо, и это твоя очередная ошибка. Мистер Ладислав — неподходящая для тебя партия, так все считают. И притом ты сама говорила, что никогда больше не выйдешь замуж.
— Ты совершенно права, Селия, я могла бы быть разумнее, — сказала Доротея, — и лучше поступила бы, будь я лучше сама. Но поступаю я вот так. Я обещала мистеру Ладиславу выйти за него замуж, и я выйду за него.
В голосе Доротеи прозвучала давно знакомая Селии нотка. Та немного помолчала, и, когда обратилась к сестре, было ясно, что она не собирается ей больше прекословить.
— Он очень любит тебя, Додо?
— Мне кажется, да. Я его очень люблю.
— Как это славно, — безмятежно сказала Селия. — Только лучше бы ты вышла за кого-нибудь вроде Джеймса и жила в поместье где-нибудь неподалеку, а я бы ездила к тебе в гости.
Доротея улыбнулась, а Селия погрузилась в раздумье. После недолгой паузы она сказала:
— Просто не понимаю, как все это вышло! — Селии до смерти хотелось узнать подробности.
— А это незачем, — сказала Доротея, ущипнув сестру за подбородок. Если ты узнаешь, как все вышло, тебе это вовсе не покажется удивительным.
— Но ты мне расскажешь? — спросила Селия и сложила руки, приготовляясь слушать.
— Нет, милочка, чтобы все узнать, тебе пришлось бы вместе со мной все прочувствовать.
85
И тогда присяжные удалились, а имена их были мистер
Слепец, мистер Порочный, мистер Злолюбец, мистер Похоть,
мистер Распутник, мистер Шалый, мистер Чванство, мистер
Недоброжелатель, мистер Жестокость, мистер Лжец, мистер
Светоненавистник, мистер Неумолимый, и каждый из них
решил, что он виновен, и в один голос договорились они
объявить его виновным перед судьей. И первым сказал мистер
Слепец, их старшина: «Я ясно вижу, что человек этот
еретик». Затем сказал мистер Порочный: «Нет такому
человеку места на земле». «Да, — сказал мистер Злолюбец,
ибо самый вид его мне невыносим». Затем сказал мистер
Похоть: «Я не хочу его терпеть». «И я, — сказал мистер
Распутник. — Он осуждает то, как я живу». «Повесить его!
Повесить!» — сказал мистер Шалый. «Жалкий мужлан»,
сказал мистер Чванство. «Все во мне восстает против него»,
— сказал мистер Недоброжелатель. «Он плут и негодяй»,
сказал мистер Лжец. «Его мало повесить», — сказал мистер
Жестокость. «Покончить с ним, да поскорее», — сказал
мистер Светоненавистник. А потом сказал мистер
Неумолимость: «Если бы мне отдали весь белый свет, все
равно я не примирился бы с ним, а посему признаем его
повинным смерти».
«Путь Паломника»В этой созданной бессмертным Беньяном сцене, когда дурные страсти выносят вердикт «виновен», кто жалеет Верного? Весьма немногим, даже не каждому из великих людей, выпадает блаженная участь сознавать свою безупречность перед лицом хулителей, чувствовать уверенность, что осуждают нас не за пороки, а за одни лишь добродетели. Сожаления достойна участь того, кто не вправе назвать себя мучеником, хотя не сомневается, что побивающие его каменьями люди суть воплощения мерзких страстей; участь того, кто знает, что его побивают каменьями не потому, что он отстаивает Справедливость, а потому, что он не тот, за кого себя выдает.
Мысль эта более всего терзала Булстрода, занятого приготовлениями к отъезду из Мидлмарча, чтобы провести остаток дней своих среди чужих людей, людей, чье равнодушие служит печальным прибежищем добровольному изгнаннику. Преданность жены развеяла один из его страхов, но он чувствовал себя в ее присутствии словно перед судом и, как ни жаждала душа его защиты, не решался на признание. Уверяя себя, будто он непричастен к смерти Рафлса, Булстрод лукавил не только с собою, но, в молитвах своих, и с всеведущим, и в то же время его устрашала перспектива все открыть жене. Поступки, которые он мысленно отмыл добела, пустив в ход хитроумные аргументы и доводы, так что снискать невидимое прощение представлялось ему сравнительно легким делом — каким словом назовет их она? Он не вынесет, если жена даже в мыслях своих назовет их убийством. Ее сомнения служили для него спасительным покровом; пока он знал, что у нее еще нет оснований вынести ему наитягчайший из приговоров, у него хватало сил встречаться с ней лицом к лицу. Когда-нибудь позже, на смертном одре, он, может быть, все ей расскажет: держа его руку в сумраке неумолимо надвигающейся на него кончины, жена, возможно, не отпрянет от него. Возможно — но скрытность была его второй натурой, и страх нового, еще горшего унижения был сильнее, чем стремление исповедаться.
